— Ну, будем надеяться, с ней ничего не случится, — сказал Ньюмен.
— Уж лучше мне застрелить ее! — провозгласил с пафосом старик.
— Ну-ну, мы выдадим ее замуж, — успокоил его Ньюмен, — раз вы к этому ведете; а я повидаюсь с ней завтра в Лувре и выберу, какие картины попрошу для меня скопировать.
В тот же день месье Ниош принес Ньюмену письмо от своей дочери, в котором она благодарила за роскошный заказ, объявляла себя его покорнейшей слугой, обещала приложить все усилия и выражала сожаление, что правила приличия не позволяют ей прийти и поблагодарить его лично. На следующее утро после изложенного выше разговора наш герой подтвердил свое намерение встретиться с мадемуазель Ноэми Ниош в Лувре. Месье Ниош сразу сделался рассеянным и на сей раз не воспользовался запасом непременных анекдотов; он то и дело нюхал табак и бросал на своего рослого ученика косые умоляющие взгляды. Наконец, уже собравшись уходить, он почистил шляпу миткалевым носовым платком и некоторое время постоял, не сводя с Ньюмена маленьких выцветших глаз.
— Что с вами? — спросил наш герой.
— Простите мое неспокойное отцовское сердце, — ответил месье Ниош. — Вы воодушевляете меня своим безграничным доверием, но я не могу не предостеречь вас. В конце концов, вы — мужчина, вы молоды и свободны. Позвольте мне просить вас об уважении к наивности мадемуазель Ниош!
Ньюмен, который с интересом ждал, что скажет ему старик, услышав эти слова, разразился смехом. У него чуть было не сорвалось с языка, что большей опасности подвергается его собственная невинность, но ограничился тем, что обещал отнестись к молодой девушке с полным почтением, и никак не иначе. Мадемуазель Ниош ждала его в Salon Carré, сидя на большом диване. В честь предстоящего свидания она была не в обычном своем рабочем платье, а в шляпке и перчатках и в руках держала зонтик. Зонтик и прочие предметы туалета были подобраны с безукоризненным вкусом, и казалось невозможным представить себе более привлекательный и прелестный образ юной девушки, исполненной прилежания и благоуханной скромности. Она сделала почтительный реверанс и в изящной короткой речи поблагодарила Ньюмена за его щедрость. Ньюмену было неловко, что эта очаровательная девушка стоит перед ним и рассыпается в благодарностях, к тому же его смущала мысль, что столь благовоспитанная молодая леди с безупречными манерами и великолепным выговором вынуждена буквально быть у него на жалованье. На своем скудном французском он заверил ее, что дело не стоит благодарности и он рассматривает ее работу как большое одолжение.
— Тогда, если вам угодно, — предложила мадемуазель Ноэми, — давайте начнем отбор.
Они медленно обошли зал, перешли в другой и ходили так с полчаса. Мадемуазель Ноэми, очевидно, получала удовольствие от ситуации и не спешила завершать эту проходившую на публике беседу со своим красавцем меценатом. Ньюмен подумал, что благополучие ей к лицу. Безапелляционный тон, в котором она, поджав губы, разговаривала с отцом во время их первой встречи, уступил место ласковой и неторопливой манере.
— А все-таки, какого рода картины вам хотелось бы иметь? — спросила она. — Религиозные или светские?
— О, понемногу и тех, и других, — ответил Ньюмен. — Мне хочется чего-нибудь яркого и веселого.
— Чего-нибудь веселого? В этом мрачном старом Лувре веселого мало. Но попробуем что-нибудь найти. Вы уже прелестно говорите по-французски. Мой отец творит чудеса.
— Что вы, я плохой ученик, — запротестовал Ньюмен. — Я слишком стар, и мне не научиться чужому языку.
— Стар? Quelle folie![44] — воскликнула мадемуазель Ноэми и звонко, резко рассмеялась. — Вы еще совсем молодой человек. А как вам нравится мой отец?
— Очень милый старый джентльмен. Никогда не смеется над моими грубыми промахами.
— Он очень comme il faut,[45] мой папа, — сказала мадемуазель Ноэми. — И честнее его днем с огнем не сыщешь. Исключительная честность! Ему можно доверить миллионы.
— Вы всегда его слушаетесь? — спросил Ньюмен.
— Слушаюсь?
— Делаете то, о чем он просит?
Молодая девушка остановилась и поглядела на Ньюмена, на щеках у нее зарделся румянец, а в выразительных, как у большинства француженок, глазах, слишком выпуклых, чтобы их можно было назвать прекрасными, блеснул вызов.
— Почему вы об этом спрашиваете? — осведомилась она.
— Потому что мне хочется знать.
— Вы считаете меня испорченной? — на ее губах появилась странная улыбка.
С минуту Ньюмен смотрел на нее; он видел, что она прехорошенькая, но ослеплен не был. Он вспомнил, как беспокоила месье Ниоша ее «наивность», и, встретившись с ней глазами, снова рассмеялся. В ее облике самым непостижимым образом совмещались юность и искушенность, и легкая испытующая улыбка на открытом лице, казалось, таила в себе пропасть сомнительных намерений. Она была очень хорошенькая, и ее отец имел все основания за нее беспокоиться, что же касается наивности, то Ньюмен был готов тут же на месте присягнуть, что мадемуазель Ниош с ней расставаться не пришлось. По той простой причине, что наивной она никогда не была. Она изучала мир с тех пор, как ей исполнилось десять, и разве что мудрец мог открыть ей теперь какие-нибудь тайны. Проводя долгие утренние часы в Лувре, она не только изучала Мадонн и Святых Иоаннов, она наблюдала самые разные проявления человеческой натуры вокруг и делала выводы. Ньюмену казалось, что в каком-то смысле месье Ниош может быть спокоен: его дочь способна на шальной поступок, но глупостей не наделает никогда. За медлительной, широкой улыбкой Ньюмена, за его манерой говорить не спеша, крылось стремление все взвесить, и сейчас он задавался вопросом, почему мадемуазель Ниош так на него смотрит. У него мелькнула мысль, что она обрадовалась бы, если бы он признался, будто считает ее испорченной девчонкой.
— О нет, — ответил он наконец, — судить о вас было бы непозволительно с моей стороны. Я вас совсем не знаю.
— Но отец вам жаловался? — спросила мадемуазель Ноэми.
— Он говорит, что вы кокетка.
— Напрасно он аттестует меня так джентльменам. И вы поверили?
— Нет, — серьезно ответил Ньюмен. — Нимало.
Она снова взглянула на него, пожала плечами и, улыбнувшись, показала на маленькую итальянскую картину «Свадьба св. Екатерины».
— Как насчет этой? — спросила она.
— Она мне не нравится, — сказал Ньюмен. — Эта молодая женщина в желтом платье некрасива.
— Ах, какой вы знаток, — проворковала мадемуазель Ноэми.
— Картин? О нет. Я разбираюсь в них очень плохо.
— А в хорошеньких женщинах?
— И о них я вряд ли знаю больше.
— А что вы тут скажете? — спросила копиистка, показывая на превосходный портрет итальянки. — Я ее уменьшу для вас.
— Уменьшите? А почему бы не сделать такого же размера, как оригинал?
Мадемуазель Ноэми бросила взгляд на блистательный венецианский шедевр и слегка качнула головой.
— Мне не нравится эта женщина. У нее глупый вид.
— А мне нравится, — возразил Ньюмен. — Решительно, я хочу иметь этот портрет. И в натуральную величину. Пусть она будет точно такая глупая, как здесь.
Мадемуазель Ноэми снова задержала на нем свой взгляд и насмешливо улыбнулась.
— Вот уж изобразить ее глупость мне труда не составит, — проговорила она.
— Что вы хотите сказать? — удивился Ньюмен.
Она снова слегка пожала плечами.
— Значит, вы действительно хотите этот портрет — золотые волосы, пурпурный атлас, жемчужное ожерелье и роскошные руки?
— Да, все как там.
— Может быть, вам все-таки подойдет что-нибудь другое?
— И другое тоже, но эту непременно.
Мадемуазель Ноэми вдруг повернулась, прошла в другой конец зала и постояла там, рассеянно глядя по сторонам. Затем вернулась к Ньюмену.
— До чего же, наверно, приятно иметь возможность заказывать картины чуть ли не дюжинами: венецианские шедевры, портреты в натуральную величину. Да вы распоряжаетесь en prince.[46] И собираетесь так же путешествовать по всей Европе?
— Да, собираюсь, — сказал Ньюмен.
— Заказывая, покупая, соря деньгами?
— Конечно, уж сколько-то денег я потрачу.
— Счастливчик — они у вас есть! И вы совершенно свободны?
— Что значит «свободен»? Что вы имеете в виду?
— Никаких забот — ни семьи, ни жены, ни fiancée.[47]
— Да, можно сказать, я свободен.
— Счастливчик! — задумчиво повторила мадемуазель Ноэми.
— Je le veux bien![48] — сказал Ньюмен, выказывая, что знает французский лучше, чем признавался.
— И долго вы пробудете в Париже? — продолжала допытываться мадемуазель Ноэми.
— Еще несколько дней.
— Почему так мало?
— Здесь становится жарко, мне нужно в Швейцарию.
