Отец Валерий косит глаза в сторону.
- Извините, не понял...
Отец Валерий вправду не понимает, куда клонит Быстров, он хоть и в подряснике, но мало чем отличается от успенских мужиков - такой же озадаченный вид, та же тревога за землю. Зато Быстров все самоувереннее и самоувереннее, сейчас он особенно строг.
- Например, в мировую революцию?
Отец Валерий смущенно молчит.
- Верите во всемирный коммунизм?.. Установим на Земле, потом на Луне, на Марсе...
Отец Валерий набирается мужества:
- Сие невозможно.
- В таком случае отобрать землю, - приказывает Быстров Устинову. Землю давать только тем, кто согласен на мировую революцию.
- Товарищ Быстров...
Отец Валерий сейчас заплачет.
- Вам с нами не по пути. А с дочками вашими особый разговор, я им укажу выход...
Не может отец Валерий сказать, что верит в коммунизм, да еще на Луне, покриви он душой, мужики все равно ему не поверят, все их уважение потеряешь.
Славушка жалеет батюшку, но ничего не поделаешь: рожденный ползать летать не может, сам Славушка не сомневается в возможности полета на Луну, помнит Уэллса. "Первые люди на Луне" он прочел года три назад, уверенность Быстрова лишь приближает неизбежное.
- Решим по справедливости, - говорит Быстров. - Землю делим по числу душ, а кому какую, определим по жребию. - Указывает на список и обращается к Устинову: - Все участки переписаны?
Филипп Макарович разводит руками - может ли быть иначе?
Земля, принадлежащая успенскому обществу, поделена на равные участки, они разнятся лишь качеством земли и отдаленностью от села.
Быстров рассматривает списки.
- Эк нашинковали! Чтоб коммуной, а то вон какая чересполосица...
Еще никто не догадывается, что придумал Быстров; он что-то соображает и обращается к Евгению Денисовичу:
- Тетрадка найдется?
Тот лезет в шкаф, подает тетрадку. Быстров поворачивается к мальчикам, оказывается, он вовсе о них не забыл, подзывает к себе.
- Режьте бумагу и пишите номера.
Потом заставляет Егорушкина перенумеровать по списку все участки.
- А теперь так: я называю домохозяина, ребята достают номер и участок, номер которого выпал, закрепляется за этим хозяином.
Филипп Макарович бледнеет, справедливее не может быть дележа, только нет надежды, что земля за Кривым Логом достанется ему...
Все идет как по маслу: Быстров называет фамилии, Колька и Славушка поочередно вытаскивают бумажки, и Егорушкин отмечает кому какой достался участок.
Кто ругается, кто смеется, кто плачет; кто-то в выигрыше, кто-то в проигрыше; но ничего не скажешь - что честно, то честно.
Жеребьевка тянется долго, участки должны соответствовать количеству душ в хозяйстве, иногда приходится тащить жребий и по второму и по третьему разу...
Мужики нервничают, устали от ожидания и зависти, не будь Быстрова, давно бы передрались. Довольны игрой мальчики, они преисполнены важности, в их руках судьба успенских мужиков. Быстров зорко наблюдает за порядком.
Справедливость - оружие слабых, за справедливость ратуют бедные и слабые, Мотька всех может перекричать, но до последней минуты не верит, что ей дадут землю на равных правах с Устиновым, но вот доходит очередь до нее, и ей дают не только на покойника-мужа, но и на двух сыновей, и даже на девку, на которую она уж никак не рассчитывала получить, и земля достается не так чтобы очень уж плохая, не хуже, чем другим, и недалеко от дома, и Быстров становится для нее олицетворением справедливости...
И для Устинова происходит чудо: Славушка опускает руку в шапку и вытаскивает сороковой номер, под этим номером значится земля за Кривым Логом, по второму разу номер вытаскивает Колька, и второй участок выпадает Устинову опять же за Кривым Логом; правильно говорится, богатому деньги черти куют, на такую удачу Филипп Макарович никак уж не мог надеяться.
Дележ окончен.
- Все, - облегченно говорит Быстров.
- Чего уж справедливее, - скрепляет приговор Устинов.
Поздно, одну "молнию" уже погасили, выгорел керосин, давно пора по домам.
- Объявляю собрание закрытым, - говорит Быстров. - Счастливо оставаться, товарищи.
Но именно он остается в школе, мужики скопом вываливаются на улицу, Быстров приучил себя доводить дело до конца.
- Завтра утречком перепишите - и в исполком, - наставляет он Устинова и Егорушкина, еще раз просматривая список. - Чтоб никаких изменений.
- А к чему? - успокаивает Устинов. - Не может быть лучше...
У двери стоит насупленный Евгений Денисович, но и его не обходит вниманием Быстров.
- Ничего, ничего, не обижайтесь, добавлю вам керосина, есть еще лишек на складе.
Притворно цыкает на мальчиков:
- А вы чего тут, галчата? По домам, по домам! А то ваши матери мне завтра холку намнут...
Мальчики давно готовы дать деру, да совестно Быстрова, он доверил им дележ земли, а они, не успела кончиться сходка, будто маленькие дети, заморгали глазами и спать. Но если сам гонит...
- Спокойной ночи, Степан Кузьмич!
- Спасибо, ребята...
На улице темень, хоть глаз выколи, только шум какой-то, точно что-то топчется во тьме. Да и впрямь топчется, грузное, тяжелое, пыхтит и сопит, живое месиво...
- Колька, чего там?
- Пошли!
Мужики сгрудились в кучу. "Дай ей... Дай, дай! Падла..." И точно из-под земли, жалобный бабий стон: "Ох... ох..."
- Чего это они?
Колька быстро разбирается в происходящем.
- Чего, чего... Мотьку бьют. Уму учат...
Осатаневшие мужики бьют: "Вот табе земля... Вот табе земля..."
- За что ее?
- А земли сколько отняла?! На баб, на ребят...
Славушке страшно.
- Они же убьют!
- Ништо ей!
- Побегу к Быстрову, скажу...
- Больше всех надо?..
Славушка не раздумывал, - кроме Быстрова, Мотьку спасти некому, времени препираться с Колькой нет, рванулся к школе...
За столом Егорушкин под надзором Филиппа Макаровича переписывает список, Быстров и Зернов беседуют у окна.
- Степан Кузьмич... - задыхаясь, зовет Славушка. - Сафонову бьют!
Ни о чем не расспрашивая, Быстров рванулся к двери.
- Где? - только спросил на ходу.
Славушка не сумел объяснить, только бежал рядом с Быстровым и повторял:
- Там... там...
- Разойдись! - заревел Быстров.
Тьма по-прежнему топталась, стонала.
И тогда молния и гром прорезали ночь. Славушка замер от испуга. Быстров выстрелил: раз, раз...
Черное скопище мгновенно растаяло в темноте. Тьма опустела.
- Где ты там? - громко спросил Быстров.
Никто не ответил. Он чиркнул спичкой. На мгновение пламя осветило лежащую женщину.
Быстров наклонился, помог подняться.
- Вставай, держись за меня.
Сафонова встала, тихо что-то ответила.
- Дойдешь?
Опять что-то ответила.
- Ничего, мать, выдюжим, - добродушно, даже весело сказал Быстров. - Не сумлевайся, победа будет за нами...
9
Горькая, тоскливая ночь, все спит, одни прусаки бегают по столу. Потрескивает ватный фитилек в конопляном масле, загадочные тени шевелятся по стенам. За окошком ветер, в кухне душно.
Славушка полуночничает над книгой. Стоит перебороть сон, и читается чуть не до утра. Выцветшие романы в выцветших обложках, приложения к "Ниве", ветшающие на полках громоздкой этажерки в тени старого филодендрона, чьи воздушные корни колеблются в спертом воздухе.
Чуть потрескивает фитилек в конопляном масле. Храпит Федосей на лавке. Надежда спит на печи. Подувает за стеной ветер.
Славушка спит и не спит. Над книжкой в синей обложке.
Что-то вздыхает и точно лопается. А-ахх, булькает, булькает, и а-ахх лопается. Точно пузырьки в луже после дождя.
Надежда после ужина замешала в квашне опару. Поднимается опара в квашне. Булькают пузырьки. Тесто ползет из-под старой кацавейки, наброшенной Надеждою на квашню...
Славушка вскакивает:
- Надежда! Надежда! Все ушло!
И бежать, скорее бежать из кухни.
Среди книг, немногих книг, которые Славушка - все-таки, все-таки! захватил с собой в дорогу, Пушкин, Лермонтов и - случайно - тоненькая книжечка странных стихов. Кто-то из маминых знакомых перед самым их отъездом в деревню привез книжечку из Петербурга.
Помогая матери собирать вещи, - прежде всего следовало захватить чайный сервиз, подаренный папой маме в день десятилетия их свадьбы, о том, чтобы его оставить, не могло быть и речи, - они спорили о другом: Вере Васильевне хотелось захватить побольше одежды, а Славушке - книг.
- Будь благоразумен, книг везде сколько угодно, а туфли от Вейса...
Все-таки он сунул на дно саквояжа несколько книг. Однотомник Пушкина. Подарок папы. Любимый папин писатель. Хотелось взять Цицерона. Тоже память о папе. По этой книге отец обучал его латыни. "Справедливость к богам религией, к родителям - благочестием называется". Цицерона он отложил. Другой латыни обучит его жизнь!
В комнате темно. Зажечь коптилку нельзя - разбудишь маму. А спать не хочется. Разувается и босиком подходит к этажерке. С легким шорохом вытягивает тоненькую книжечку. "Двенадцать". Пристраивается у окна. Рассвет чуть брезжит. Странные стихи. Так не похожи ни на Пушкина, ни на Лермонтова...
