заданному уровню.
— А кто упал, того в быстротечности и суете нашей жизни порой и не заметишь, а это всегда досадно, а здесь есть возможность увидеть такую же страдающую родственную душу, — сказал я.
— Мне после вас действительно легче. Вы для меня банальное плацебо с хорошим эффектом. О таблетках я сама знаю все. Ведь за это время человечество не придумало ничего нового, кроме запрещения пить, курить и далее по вашему нудному, склизнявому тексту? Не морщитесь, говорю, как умею. Вы тоже не Цицерон.
— Человечество, так же как вы, отдыхало и наслаждалось жизнью всеми фибрами своей души, затем испытывало мучения физические и моральные оттого, что не получилось и не срослось, и готовилось к новым свершениям, и теперь оно расстарается и в самое ближайшее время придумает что-нибудь новенькое.
Пусть и небольшое, вялое, худосочное, но всё же хоть какое-то облегчение для страдающей мигренью женщины. И случилось, так надобно было, и на это сподобилась она. В столь тяжёлом состоянии ехать через загруженный, раскалённый дневной жарой город, пусть даже с личным шофёром, томиться в коридоре в ожидании приёма, зная свой диагноз и лечение, которое будет назначено. И случилось, так надобно было, что ей захотелось в очередной раз, в состоянии душевных мучений и стыда, тратить своё время, чтобы выслушивать вполне ожидаемые упрёки доктора.
Когда сильно надобно, то и стыд не стыд, и беда не горе, и болезнь не тягость.
Зато можно со стороны, вполне на законных основаниях понаблюдать за такими же страдающими, которые терпеливо ждут своей очереди.
Можно не обращать внимание на собственные страдания, чтобы увидеть чужие. Это порой, многого стоит.
Это — как страдания алкоголика с глубокого, мучительного похмелья. Допиваются из бутылок, банок, стаканов остатки содержимого. При удачном раскладе попадается одеколон. Знают, что не поможет. Так и при мигрени пьют любые таблетки, зная, что толку не будет. Когда всё проходит, неизбежно возникает и растёт, как на дрожжах, мания раскаяния, кротости и смирения. Поболело, погорело, вырвало и все забылось.
Это не за деньги, это просто посмотреть и послушать.
Это сродни внезапному, мимолётному свиданию, с мутны ми глазами и горячей головой. Это многого стоит.
— Ступайте смело в мир здоровой, строгой и безгрешной жизни. Когда вас снова ожидать? Да, чуть было не забыл: когда должны прийти очередные месячные? У вас перед ними тоже возникают приступы?
— Только не стоит об этом. Они у меня бегают, как тараканы. Проследить невозможно.
— Надеюсь, это не заразно? — невинно-наивно спросил я.
— Вы доктор, вам лучше знать, — с ехидством ответила она.
— Сочувствую вам, дорогая моя. Так когда? Прошу вас, не стоит от доктора ничего скрывать. Доктор умный, доктор поймет и поможет, — невинно-наивно ответил я.
— Приблизительно недели через две, может три, точно гарантировать не могу, — с ехидством ответила она.
— Время на месте не стоит, оно сжимается. Не поленитесь, зайдите в регистратуру и запишитесь на ближайший понедельник, так, я уверен, будет лучше, так, я уверен, будет разумнее.
— Доктор не заметил в глазах больной раскаяния? — возмущенно спросила она.
— Доктор поставил диагноз: мигрень. Доктор умный, доктор знает, что перед понедельником всегда бывает воскресенье, со всеми вытекающими из этого последствиями, — в очередной раз, сделав очень умное неврологическое лицо, ответил я.
— Доктор, ещё раз спрашиваю: можно в следующий раз как-нибудь по-быстрому, без этого мутного ожидания в очереди? Само собой разумеется, я доплачу, сколько нужно, ну, знаете, как иногда бывает тяжело! В конце концов, я ваша постоянная пациентка.
— Халяву с льготами не путай! Ступайте с Богом, впрочем, возьмите мою визитку. Можно звонить только в рабочее время, и поверьте, лечиться надо, а не льготы с привилегиями себе придумывать.
Всегда думал, что при приступе мигрени болтливость и суетливость уходят на второй план. Исключения, безусловно, бывают. А если бывают, то даже очень исключительные.
Безусловно, мигрень — это страдание, тяжёлое, порой труднопереносимое, это как ощущение стыда, при котором свет и звуки вызывают мучительное раздражение. Мигрень — болезнь не телесная. Мигрень — это многоразовая скорбь. Всё утрачено, все ожидаемо, сегодня ушло, скоро снова появится. Ноги держат уверенно, руки работают согласованно, только голова — никак. Она существует отдельно от тела. Перед этим несколько минут яркого, иногда фантастического восприятия окружающего мира и собственного тела. Это аура. Это недолго, это как бурный оргазм при ещё неведомом зачатье, с последующей тяжко протекающей беременностью.
У каждого от природы она своя, и у каждого для нее свое предназначение. У нее разные размеры и разное содержание.
Одному голова дана, чтобы болеть, другому, чтобы думать, третьему, чтобы в нее есть, четвертому — чтобы на нее периодически кто-то садился и стучал — стучал, а у десятого она при рождении уже такая была, и живёт он и процветает, а медицина с данным фактом ничего поделать не может.
У женщины, как правило, три головы, в противном случае она так и промается всю жизнь безголовой.
Человеку всегда мешает то, что у него имеется в наличии, и оно повинно во многом.
Под торжественные звуки фанфар двери закрываются.
С легким шорохом двери открываются.
С первого раза до конца не понять, не узнать и не увидеть.
Старушка позвонила через неделю после первого визита и просила зайти. Если лечение помогает сразу, то и болезнь такова, если нет, то кто-то из нас не прав. В данном случае болезнь, ибо такой неуклюжей и хромой она зародилась.
Я устал. У меня не было сил и желания. У меня не дрожали колени, но не хотела душа. Я был не в голосе, но все обретают и получают то, чего достойны в настоящее время. Каждому своё — одному приходится каждый день слушать о любви, другому — о ненависти, мне — о болезнях, что равнозначно и первому и второму.
По округе разнесся всемирно известный хит «Для тех, кто работает молотком», и я двинулся навстречу новым наставлениям и назиданиям. Нет, скорее всего, пошёл по указанному адресу.
Дом был старый, подъезд не ухожен, видимо, как и большинство людей, которые проживали в нём.
Невозможно, чтобы люди старели, а вещи, окружающие их, сохраняли первозданной облик.
Невозможно, чтобы ступеньки не протирались, если с годами походка жильцов становится шаркающей и тяжёлой.
Невозможно, чтобы двери не скрипели, если их открывают осторожно и с опаской те, кто находится за ней.
Я врач, мне от людей бегать не к лицу, вот и приходится подниматься по лестнице, сопя и вздыхая.
Она понравилась мне с первого
