class="p1">— Нет, она ни на кого не обращает внимания, — сказала Бабетта. — Но о тебе она справлялась каждый раз!
И, так как Герман ничего не отвечал, она добавила:
— Можно подумать, что она ждет кого-то!
Операция была закончена. Герман протянул Бабетте палец, обернутый тряпочкой.
— Завяжи, Бабетта! — попросил он. — Потуже! Мне не больно.
Он вдруг страшно заторопился. Ему нужно немедленно приниматься за работу. Бабетта удержала его.
— Послушай, Герман, — начала она, и в ее голосе зазвучали странные, обидчивые нотки. — Ты давеча сказал…
— Что я сказал?
— Что вам скоро придется самим варить суп. Мне это обидно, Герман, мне это, право же, обидно! Неужели я это заслужила?
— Да погоди, Бабетта! Я ведь не думал ничего плохого! — Он обнял ее за плечи.
— Ведь я только так, между прочим сказала, что у меня четыре с лишним тысячи марок в сберегательной кассе! Никаких дурных намерений у меня при этом не было.
Она провела рукой по глазам. Теперь все ее лицо было перепачкано мукой.
— Почему ты не берешь этих четырех тысяч, Герман? — вдруг спросила она.
Герман опустил глаза.
— Что ты хочешь этим сказать? — Он покраснел.
Она хотела… Ну, словом, она хотела сказать, что он может взять эти деньги, если ему нужно. Ведь они пригодились бы ему для хозяйства!
— Ты очень добра, но этого никогда не будет!
Герман принадлежал к числу людей, умеющих только давать, но не брать.
— Ты же сможешь мне их потом отдать! — воскликнула Бабетта.
— Никогда, ты ведь меня знаешь. Спасибо, Бабетта, но я не возьму.
Герман вышел.
Бабетта тихонько заплакала. Почему он так высокомерен? Зачем обижает ее? Ведь она уже почти десять лет живет в Борне!
Бабетта все еще была обижена. Вчера она плакала, сегодня не говорила ни слова. Когда Герман, собравшись после обеда в город, попрощался с ней, она, чтобы не отвечать, стала изо всех сил дуть на огонь.
Герман медленно спускался с холма. Ночной иней за день растаял и остался только в тех немногих местах, куда не проникало солнце. Взор Германа испытующе скользил по склону, покрытому озимью, — он всегда, проходя мимо, внимательно осматривал посевы. Всходы были недружные, чахлые и немощные, верхушки пожелтели, прихваченные холодом. Почва была истощена, поля казались запущенными, пришли в упадок. Одна из полос даже заросла хвощом. Проезжая дорога, ведущая через поля, вся бы^та в ухабах и выбоинах. Ее надо будет засыпать щебнем. Рыжему придется долго таскать сюда свою тачку. Работа, работа, куда ни глянь! В эту зиму не придется ни одной минуты сидеть без дела!
Он перешел через маленький каменный мостик, под которым торопливо журчал ручей, и свернул на шоссе. Огромные старые липы по краям дороги почернели от сырости, верхушки их сливались с блекло-зеленым, туманным, низко нависшим небом. Отсюда были уже видны первые городские строения.
Герман брел очень медленно, и чем ближе он подходил к крайним домам, тем нерешительнее становились его шаги. Странное волнение охватило его. Город! Опять он здесь! Он может встретить знакомых, ^они начнут его расспрашивать, а что, в сущности, может он им сказать в ответ? Он вдруг остановился. Скоро он будет стоять лицом к лицу с Христиной, — а что он скажет ей?
Христина Шпан! Стоило ему подумать о ней, и перед ним тотчас же возникали ее глаза — сверкающие, темные, прозрачно-чистые, какими бывают лишь глаза животных, 0 загадочным блеском в глубине. Еще в те времена, когда они в детстве играли вместе, эти глаза таинственно влекли его к себе, а порой пугали. Черты лица Христины слегка померкли в его памяти, но совершенно отчетливо перед ним витала странная улыбка, игравшая на губах и лице девушки всегда, даже когда она не улыбалась. Скоро он опять услышит ее грудной, мягкий голос. Однажды, во время его последнего отпуска, она сказала ему на прощанье одно коротенькое словечко, и это коротенькое, такое простое словечко он не забывал ни на минуту. Он и сейчас еще верил, что это словечко, как волшебное заклинание, провело его невредимым через все опасности войны.
Герман пошел дальше. Христина ему нравилась, он этого не отрицал; возможно, что это было даже нечто большее. Теперь, правда, когда с ним стряслась беда, он стал скромнее в своих притязаниях. Но разве, оставаясь один, он не предавался часто дерзким мечтам?
Город мало изменился. Перед «Якорем» сидела новая собака, лохматый пудель, с любопытством обнюхавший Германа. Как и прежде, по ухабистой мостовой рыночной площади со страшным грохотом катились крестьянские телеги.
— Ба, Герман! — послышался звонкий голос, когда Герман проходил мимо скобяной лавки Шпангенберга. Толстый, круглый как шар Бенно Шпангенберг вразвалку спускался по ступенькам крыльца, протягивая ему свои пухлые руки и сияя от радости.
— Вот это сюрприз! — Бенно был готов прижать Германа к своему животу и смеялся так, что его двойной подбородок трясся. — Вот ты и вернулся! — воскликнул он, словно Герман возвратился из поездки на курорт. — Заходи же! Хоть на минутку! Выглядываю в дверь — вдруг вижу, идет Герман! — Жирные щеки Бенно лоснились.
Они были школьными товарищами, и Герману всегда нравился добродушный, постоянно всем довольный Бенно. Сердечность, с какой его приветствовал Бенно, обрадовала его — ведь в конце концов он все же стал здесь чужим.
— Какой у тебя свежий вид, как ты загорел! — восклицал Бенно. — У меня есть великолепная вишневка, еще довоенная! Входи! — Переваливаясь с боку на бок на своих облаченных в широкие брюки коротеньких ножках, Бенно расхаживал по магазину, в радостном оживлении потирая свои жирные руки. — Ты давно вернулся? — Он принес вишневку и сигары. — Кури, Герман, они очень недурны. Замечательно, что ты опять здесь!
— А твои дела, надеюсь, хороши, Бенно? — спросил Герман.
По-видимому, война пошла на пользу толстому Бенно.
— О, спасибо, хороши, очень хороши!
— А как твой отец?
Бенно изобразил скорбь на лице и пожал плечами.
— Все еще хворает. Сейчас он опять лежит. Еще стаканчик, Герман?
Бенно начал болтать. Герману, по совести говоря, было вовсе не так уж неприятно, что его задержали. Им вдруг овладела странная робость перед Шпаном, и он рад был отсрочить хоть на несколько минут свой визит к нему. Город, люди, новости! Хельзее расцветает. Доктор Бретшнейдер — молодой, не старик — и Бенно взяли теперь это дело в свои руки. Прошлым летом здесь побывало уже свыше двухсот приезжих. В городе не осталось ни одной свободной комнаты, приезжие ночевали на чердаках. Теперь у Бретшнейдера и у него появился план превратить Хельзее в грязевой курорт. Так обстояло
