скрежет зубов где-то возле уха и ощутил прикосновение к своей шее там, где проходит сонная артерия. А затем Гелла прошептала:
— Нужна мне сущая малость, твой фильм. Если отдашь, кусать тебя не буду. А если нет, тогда уж извини…
«Час от часу не легче! И всё же надо разобраться»:
— Зачем такие крайности? Если хотите долю от проката, можно эту тему обсудить.
— Нет, этот вариант нас не устроит. Видишь ли, в чём дело, — тут Гелла прильнула губами к его уху. — Там, ну ты понимаешь, о ком я говорю, постановили, что фильм нужно уничтожить.
Митяю не столько денег жаль, которые отдал Дорогомилову за уступку прав на фильм, сколько обидно — ведь так всё могут отобрать, приняв какое-то постановление. Поэтому решил бороться до конца:
— Но почему именно этот не понравился? У нас полным-полным фильмов, которым место на помойке.
Митяй изворотлив, но и Гелла не проста — щёлкнула зубами, словно бы изображая нетерпение, а затем объяснила, что к чему:
— Утилизацией халтуры пусть занимаются другие, а у нас конкретная задача. Изображения Воланда и Понтия Пилата не должны появиться на экранах.
— Но какой же фильм без них?
— Так ведь лицо Мастера догадались спрятать, вот и этих…
«Да уж, подвели меня киношники под монастырь! Кабы знал заранее, ни за что бы в эту тему не вписался. А всё Водопоев, убедил, что фильм наверняка получит "Оскара"».
— Но почему только на меня наехали. Копия фильма наверняка есть у режиссёра.
— До него тоже доберёмся. Каждого, кто попытается нарушить наш запрет, ожидает наказание, — и после паузы: — Сколько всего копий фильма у тебя?
— Только та, что на флешке. Она в сейфе.
— А если подумать… — намекнула Гелла, а затем чмокнула губами, от чего у Митяя мурашки побежали по спине.
— Ещё в ноутбуке.
— Что-то мне подсказывает, что здесь скоро случится нечто страшное…
— Только не это! — взмолился Митяй. — Чтоб мне воли не видать, больше копий нет.
В спальне наконец зажёгся свет и Митяй поспешил отдать и флешку, и компьютер, при этом старался не смотреть на Геллу, а то, если потом приснится, нервного расстройства уже не миновать.
— И что теперь?
— Так ведь всё, как и положено в приличном обществе, — успокоила Гелла, а затем снизошла до пояснений: — После деловой части будут развлечения, что-то вроде танцев. Бегемот, твой выход!
Тут в комнату вбежал коротышка в армейском камуфляже — в одной руке он держал митяевский «глок», а в другой пистолет ТТ. И началась пальба…
Всё закончилось через несколько минут, после того как Фагот, стоявший на стрёме, прокричал:
— Менты!
Прибывший наряд полиции обнаружил в углу комнаты дрожащего от страха хозяина особняка, а ещё с полсотни стреляных гильз, два пистолета с пустыми магазинами и труп неизвестного в огромной луже крови. При осмотре у него были обнаружены документы на имя некоего барона Майгеля.
Следователь, который вёл дело, всё никак не мог понять, как барон, убитый много лет назад, причём не наяву, а в романе, мог перевоплотиться в доказательство преступления Митяя. Несколько лет собирали на этого бандюгу материал, да всё без толку, и вдруг — налицо готовый труп и прочие улики, теперь уж не отвертится. В общем, что ни есть, всё к лучшему. Возникла лишь одна проблема — в паспорте барона Майгеля был указан адрес «улица Серафимовича, дом № 2, квартира № 221», однако в списке жителей «Дома на набережной» барона не было. Что делать? В итоге долгих размышлений следователь написал в деле так: «Труп не опознан. Судя по подложному паспорту на имя барона Майгеля, неизвестный был поклонником творчества Булгакова». Прокурор, который тоже принадлежал к числу почитателей писателя, не усомнился в этой версии и без долгих проволочек подписал постановление о передаче дела на Митяя в суд.
Снова ночь. На этот раз встретились у Патриаршего пруда — беседовали, сидя на той самой скамейке, где Берлиоз когда-то попытался спорить с Воландом.
— Ну что, Глеб, ты теперь доволен?
— Конечно! Если бы не Гелла, Коровьев и Бегемот, я бы с Митяем никогда не справился. А кстати, они-то как здесь оказались? И тогда, в моей квартире…
— Мне позволено привлекать к делу персонажей своих произведений, если возникла острая необходимость.
— Любопытно, у кого ещё есть такая привилегия?
— У Фёдора Достоевского и других великих классиков. К примеру, Мышкин, тот, что князь, тоже иногда сюда захаживает. Не встречал?
— Да вроде нет. Хотя, если присмотреться… Такие люди у нас есть, совестливые, в чём-то наивные, до сих пор верят в справедливость. Удивляюсь, как только они уживаются в этом мире. Исчезающий вид!
— Не скажи! Такие люди были в меньшинстве всегда, но мир в значительной мере держится на них.
— Проблема в том, надолго ли этой поддержки хватит. К примеру, если бы не ты… Но ведь не сможешь каждому помочь.
— Есть и другие подвижники. Помимо Достоевского этим делом занимаются Чехов, Платонов и Олеша. Просто ты их не замечаешь, но и они ведут крайне важную работу среди вас.
— Ну а что Есенин, Маяковский, Гоголь, они здесь появляются?
— Самоубийцам путь сюда заказан, они проходят по другому ведомству. А Николай Васильевич пока что не у дел, потому как до сих пор не удаётся избавить его от депрессии.
Если бы некоему прохожему удалось подслушать этот разговор, наверняка пришёл бы к выводу, что эти двое сбежали из психушки. Однако бульвар к ночи опустел, что как нельзя более способствовало не только беседе Глеба с призраком, но и продуктивному состоянию ума. «Допустим, я не сплю, и всё, что говорит мне он, соответствует действительности. Конечно же, не той, к которой я привык, а скрытой от наших глаз, в которой обитают Булгаков, Достоевский и прочие великие. Тогда сразу возникает вот какой вопрос: если у нас действуют некие законы природы, что-то должно быть и у них, однако вряд ли писатель способен разобраться в физике этих явлений. Совсем другое дело, если тот мир существует вопреки привычным нам законам, и только потому, что правят там волшебники и феи, тогда Булгаков сможет что-то объяснить». К такому выводу пришёл Глеб и попытался осторожно затронуть эту тему:
— Всё это смахивает на колдовство.
— Так оно и есть.
«Выходит, угадал! А если так, почему бы этим не воспользоваться?» У Глеба возникла странная, почти безумная идея:
— А нельзя ли мой фильм заколдовать?
— То есть? — удивился Булгаков.
— Ну чтобы не пришлось идти к кому-то на поклон, с прокатчиками и телевизионщиками
