Николай Лесков - Том 2

Папошников вынес блондину его рассказ и обратился к таперу.

— Повесть госпожи Жбановой?

— Будет напечатана, — отвечал редактор.

— Будет! в таком случае когда деньги?

— По напечатании-с.

— Она просит половину вперед.

— Она этого не пишет.

— Она мне пишет; я ее муж, и она мне поручила получать деньги.

— Нет-с, она просила деньги выслать ей за границу, и они так будут высланы, как она просила.

— Ну это и я ведь могу сделать; я здесь служу, можете обо мне узнать в придворной конторе, — с обиженным лицом резонировал тапер.

— Ну так я скажу вам, что это уж сделано.

— Тогда не о чем и толковать по-пустому.

Тапер встал и, разваливаясь, ушел, никому не поклонившись.

— Я, — залебезил блондинчик, — думал вам, Савелий Савельич, предложить вот что: так как, знаете, я служу при женском учебном заведении и могу близко наблюдать женский вопрос, то я мог бы открыть у вас ряд статей по женскому вопросу.

— Ц! нет-с, — отвечал, отмахиваясь руками, редактор.

— Отчего же?

— Не читают-с, прокисло, надоело.

— Но я могу с другой стороны, не с отрицательной.

— С какой хотите, все равно.

— Да, а вы с какой хотите?

— Нет, уж бог с ними. Барыням самим это прискучило.

— П-п-п-пааазвольте-с! — крикнул опять все сидящий за столом Жер лицын, дочитав скороговоркою во второй раз свою рукопись. — Вы у Жбановой повесть купили?

— Купил-с.

— И напечатаете ее?

— И напечатаю.

— А эта госпожа Жбанова ни больше ни меньше как совершеннейший стервец.

Редактор слегка надвинул брови и заметил Жерлицыну, что он довольно странно выражается о женщине.

— Нет-с, я выражаюсь верно, — отвечал тот. — Я читал ее повести, — бездарнейший стервец и только, а вы вот ею потчуете наших читателей; грузите ее вместо балласта.

Папошников ничего не отвечал Жерлицыну и обратился к скромно ожидавшему в амбразуре окна смирненькому старичку.

— Нижнедевицкий купец Семен Лазарев, — отрекомендовался старичок и протянул свою опрятную руку. — Года с три будет назад, сюда наши в Петербург ехали по делам, так я с ними проектик прислал.

— О чем-с?

— Обо всем, там на гулянках написано, — весело разговаривал старичок.

Папошников задумался.

— Большая рукопись? — спросил он.

— Болыпая-с, полторы стопы с лишком, — еще веселее рассказывал Лазарев.

— Называется: «Размышления ипохондрика»?

— Вот, вот, вот, она и есть! Не напечатана еще?

— Нет-с, еще не напечатана.

— То-то, я думаю, все не слышно ничего; верно, думаю, еще не напечатана. А может быть, не годится? — добавил он, спохватившись.

— Велика-с очень.

— Ну там ведь зато обо всем заключается: как все улучшить.

— Отличные, отличные есть мысли, помню хорошо, но объем!

— Это, впрочем, все дело рук наших: сократим.

— Нет, вы позвольте, мы сами выборку сделаем. Выберем, что идет к теперешнему времени, листка на четыре, на пять.

— Что ж, я извольте, а только имя же ведь мое внизу подпечатают?

— Ваше, ваше.

— То-то, а то я, знаете, раз желаю, чтобы читатели опять в одном и том же журнале мое сочинение видели.

— А вы разве писали в нашем журнале?

— Как же-с! В 1831 году напечатано мое стихотворение. Не помните-с?

— Не помню.

— Нет-с, есть. — А повторительно опять тоже такое дело: имел я в юных летах, когда еще находился в господском доме, товарища, Ивана Ивановича Чашникова, и очень их любил, а они пошли в откупа, разбогатели и меня, маленького купца, неравно забыли, но, можно сказать, с презрением даже отвергли, — так я вот желаю, чтобы они увидали, что нижнедевицкий купец Семен Лазарев хотя и бедный человек, а может держать себя на точке вида.

— Будет, будет ваше имя, — успокоил и проводил до дверей нижнедевицкого купца Семена Лазаревича редактор Папошников.

— А п-п-паааззвольте! — удержал его на обратном пути Жерлицын. — Завулонов свой рассказ мне поручил продать.

— Ну-с.

— Угодно вам купить?

— Оставьте, я прочту.

— Я не могу оставить: купите и оставляйте.

— Я так не покупаю, — отозвался редактор и попросил Лизу в кабинет.

— А п-позвольте! На одну минуту позвольте, — остановил Жерлицын. — Вы читаете, что покупаете у Тургенева?

— Читаю-с.

— Не полагаю. — Вы вот в своих журналах издеваетесь над нигилистами, а…

— Нигилисты, не читая, покупают?

— Конечно! Общий вывод и направление — вот все, что нужно. Вы знаете Эразма Очевидного?

— Нет, не знаю.

— Мой зять.

— Не имею чести.

— Редактор же он.

— Что делать, все-таки я не имею чести его знать и не имею времени о нем говорить.

Редактор. увел Лизу в свой кабинет и предложил ей кресло.

— Видите, сударыня, — начал он, — мне нужно знать, какого рода переводы вы можете делать и с каких языков?

Лиза рассказала.

— Да… Это значит, вы статей чисто научного содержания переводить не можете.

— Я не переводила.

Редактор задумался.

— Прискорбно мне огорчать вас, — начал он, — таким ответом, что работы, которую вы могли бы делать, у меня в настоящее время нет.

Лиза сухо встала.

— Позвольте! Куда же вы?

— У вас работы нет — нам говорить не о чем.

Редактор слегка поморщился от этого тона и сказал:

— Я попрошу у вас позволения записать у себя ваш адрес. Работа может случиться, и я удержу ее для вас, я вам напишу. Книжки, видите, более тридцати листов, их возможности нет наполнить отборным материалом.

— Это меня мало интересует и вовсе не касается.

Папошников положил книгу журнала и взял адресную тетрадь. Лиза продиктовала ему свой адрес.

— Это там, где коммунисты живут?

— Это аккуратно там, где я вам сказала, — опять еще суше ответила Лиза, и они расстались.

Сходя по лестнице, она увидела Жерлицына, сидящего на окне одной террасы и листующего свою рукопись.

— Ищу здравого смысла, — произнес он, пожав плечами при виде сходящей Лизы.

Лиза проходила мимо его молча.

— Позвольте, — догонял ее Жерлицын. — Как это он сказал: против здравого смысла? Разве может человек писать против здравого смысла?

Лиза не отвечала.

Розанова Лиза застала уже у Вязмитиновой. По их лицам она тотчас заметила, что доктору не было никакой удачи у Альтерзона и что они сговорились как можно осторожнее сообщить ей ответ сестры и зятя. Лиза терпеть не могла этих обдуманных и осторожных введений.

— Альтерзон отказал в деньгах? — спросила она прямо Розанова.

— Да, почти, — отвечал тот.

— Ну вот! Вы говорите почти, а Женни смотрит какими-то круглыми глазами, точно боится, что я от денег в обморок упаду, — забавные люди! Тут не может быть никакого почти, и отказал, так, значит, начисто отказал.

— Ну да.

— И сестра тоже?

— Она что ж? Она ничего.

— Ну, я обращусь к Зиночкину мужу, — спокойно отвечала Лиза и более не стала говорить об этом.

— А что ваши попытки, Лизавета Егоровна? — осведомился Розанов.

— Так же счастливы, как и ваши, — отвечала она и, по-видимому, была совершенно спокойна.

Пообедали вместе; Розанов попросил позволения отдохнуть в кабинете Вязмитинова.

Был серый час; Лиза сидела в уголке дивана; Евгения Петровна скорыми шагами ходила из угла в угол комнаты, потом остановилась у фортепиано, села и, взяв два полные аккорда, запела «Плач Ярославны»*, к которому сама очень удачно подобрала голос и музыку.

— Спой еще раз, — тихо попросила Лиза, когда смолкли последние звуки.

Евгения Петровна взяла аккорд и опять запела;

Песня опять кончилась, а Лиза оставалась под ее влиянием, погруженною в глубокую думу.

— Где летаешь? — спросила, целуя в лоб, Евгения Петровна.

Лиза слегка вздохнула.

Над дверью заднего хода послышался звонок, потом шушуканье в девичьей, потом медленное шлепанье Абрамовниных башмаков, и, наконец, в темную залу предстала сама старуха, осведомляясь, где доктор?

— Спит, — отвечала Женни.

— Спит — не чует, кто дома ночует.

— А что такое?

— Суприз, генеральша моя хорошая, да уж такой суприз, что на-на! Вихорная-то ведь его сюда прилетела!

— Кто-о?

— Ну жена же его, жена. Кучер его сейчас прибежал, говорит, в гостинице остановилась, а теперь к нему прибыла и вот распорядилась, послала. Видно, наш атлас не идет от нас.