себя несколько бодрее. Она имела еще настолько силы в себе, что время от времени приподнималась и махала на воронов руками, отчего те всякий раз со злобным криком взвивались и отлетали на несколько саженей.
Только благодаря этому они еще не решались броситься на свою добычу.
Не зная, чем облегчить страдания Катеньева, который не переставал тихо и жалобно стонать, Надежда Ивановна клала на его горячий лоб руку и медленно гладила его по голове. Она видела, что он умирает, и в эту минуту не думала о себе. Ночью она несколько раз принималась молиться, жадно ожидая исполнения ее горячих просьб, возвращения Петрова и Фу-ин-фу. Ей казалось, что стоит им вернуться, и все будет хорошо. Но когда ночь сменила вновь яркий, знойный день, она перестала молиться, перестала надеяться... Она поняла, что всему конец, и ждала смерти с тупым отчаянием.
С каждым часом ей становилось все хуже и хуже, голова, словно налитая свинцом, тяжелела, чувства утрачивали свою жизненность. Она с минуты на минуту ждала, что впадет в беспамятство, и тогда жадная стая воронов ринется на них... Теперь ее только и поддерживал еще страх перед воронами. Она напрягала все силы своего духа, чтобы не впасть в беспамятство и удерживать как можно дольше злобных хищников... Время от времени она приближала свое лицо к лицу Катеньева и вглядывалась в его изменившиеся до неузнаваемости черты. Она видела, как на этом милом ей лице начинали бродить предсмертные тени... Стон его становился глуше и невнятней... Несколько раз легкий трепет пробегал по всему его телу. Надежда Ивановна всякий раз ждала, что это последняя борьба жизни с смертью, но ожидания обманывали ее. Катеньев не умирал, хотя с каждой минутой ему делалось все хуже и хуже... Надежда Ивановна давно потеряла всякое представление о времени, было ли еще утро, полдень или вечер, она не знала... Глаза ее ослабели, ухо притупилось. Она чувствовала, что скоро настанет минута, когда она перестанет и видеть и слышать... Иногда ей начинали чудиться какие-то странные звуки, которых она не могла уяснить себе... Кто-то где-то упорно и назойливо звал ее, но она понимала, что это одно воображение... Тем не менее голос, звавший ее, становился все громче и назойливей. Что-то знакомое было в нем... Она хотела догадаться, чей же этот голос, и не могла... Вдруг крик, протяжный и громкий, раздался совсем близко. Надежда Ивановна вздрогнула и вся затрепетала. Она узнала голос и не поверила своим ушам, она боялась обмануться, боялась, что этот голос только в ее воспаленном воображении, дикая галлюцинация слуха. Как бы то ни было, она решила ответить. Она собрала все свои силы, открыла рот, хотела крикнуть, отозваться, но пересохшее горло не издало звуков... Ужас охватил ее. Их ищут, спасение близко, может быть, всего в нескольких шагах, а она не в состоянии откликнуться... Не дождавшись ответа, могут уйти, оставив их умирать в глубоком овраге, ставшем для них могилой... В порыве отчаяния Надежда Ивановна попыталась выползти из оврага, но не смогла, не было сил.
— Борис! слышишь, нас ищут! зовут! — зашептала она, наклоняясь к Катеньеву и трогая его руками. Она думала пробудить в нем энергию, вызвать в нем прилив к жизни, ждала от него помощи, но он лежал немой и неподвижный, и только медленно блуждающий, бессмысленный взгляд говорил ей, что он еще жив, хотя едва ли сознает, что вокруг него делается.
В эту минуту ее взгляд случайно упал на ручку револьвера, торчащую из кобуры, на поясе Катеньева. Не теряя времени, она схватилась обеими руками за рукоятку, вытащила револьвер и, подняв его над головой, с усилием нажала пальцами обеих рук спуск. Грянул выстрел, другой, третий... Больше у нее не было сил... Она выронила револьвер из рук и, теряя сознание, тяжело упала головой на грудь Катеньева. Почти одновременно с этим у края оврага показалась фигура Петрова, за ним бежал Фу-ин-фу, а далее человек десять солдат, стрелков охотничьей команды.
— Слава богу, наконец-то нашли! — радостно воскликнул Петров, соскакивая в овраг и наклоняясь над бесчувственной Надеждой Ивановной, — Ну, теперь, братцы, живо, на носилки и айда... Прохлаждаться-то нечего.
Только после долгих усилий удалось привести в чувство Катеньева и Надежду Ивановну, но оба были так слабы, что их пришлось немедленно отправить в лазарет... У Катеньева открылись раны, и его через месяц отправили в Россию. Надежда Ивановна поехала с ним. Перед отъездом они щедро наградили Фу-ин-фу. Петрова им повидать не удалось, он находился с своим полком на передовых позициях. Так Катеньеву и Надежде Ивановне и не удалось узнать во всех подробностях, каким образом Петрову удалось разыскать русские войска и привести им на выручку несколько человек команды, добровольно вызвавшихся со страшным риском проникнуть в глубь расположения японских сил, отыскать Катеньева и Надежду Ивановну и благополучно на носилках доставить на русские передовые позиции.
Перед Мукденскими боями Катеньев, поправившись окончательно, вновь вернулся в полк; под Мукденом был снова легко ранен и снова отправлен в лазарет. Тут он случайно узнал, что Петров был убит за несколько дней до начала боев, решивших участь несчастной кампании. Катеньева известие о смерти Петрова сильно поразило. Так и не удалось высказать Петрову, как много и глубоко он ему был благодарен за свое спасение и за спасение того, кто был для Катеньева дороже всего на свете, дороже жизни, дороже всякого личного счастия.
Гордиев узел
(Рассказ в письмах)
7-го сентября 1914 года.
Милая Таня!
Мой бесценный друг, мое яркое солнышко, осветившее хмурые сумраки моей жизни, как я счастлив, что получил наконец право называть тебя «моей Таней». Когда говорил тебе «Вы и Татьяна Михайловна», это звучало так сухо, так чопорно, а главное дело, так не гармонировало с теми чувствами, которые я питаю к тебе... Как странно: для сотен тысяч людей война явилась злою разлучницей, а для нас она добрая фея, соединившая наши давно любящие сердца. Зная твой гордо-целломудренный характер, твое отвращение ко всякой лжи и компромиссам с совестью, твое, если позволено будет так выразиться, порабощение себя сознанию долга, я знаю, ты бы предпочла зачахнуть, но не дать своим чувствам свободу вылиться наружу, тем паче нарушить принятую на себя клятву верности мужу, который не стоит твоего ботинка и которого в тайниках своей души ты не только не любишь, но презираешь... Помнишь, Таня, тот дивный вечер, в начале августа прошлого года, когда мы
