города Хамовского, с которой стекали на них первостепенные задачи.
Помогать врагам нельзя, как бы действия, на которые они подталкивали, не были похожи на исполнение гражданского долга или простого, обыденного дела. Именно на привычном и обычно безопасном ловятся жертвы. Рыба тратит энергию, плывет к червю, висящему на крючке. Утка легко выбирает фальшивую подругу…
Алик доставал из почтового ящика извещения и письма, рвал их и выбрасывал в подвал своего подъезда.
Делал он это потому, что закон давал одну надежную лазейку гонимому и давимому – официально не получать ничего и нигде не расписываться. Решение любого суда будет признано незаконным, если ответчик не будет должным образом извещен. Любое обращение к нему не может быть воспринято как обращение, если он его не видел. Поэтому почтовый ящик Алика был всегда открыт, предоставляя возможность свалить на хулиганов потерю посланий.
В конце концов, почтальоны стали ломиться в квартирную дверь. Они – эти посланники врага, по сути – посланники ада, достигли врат в аликову крепость, берлогу, заповедную зону – как хотите. Но все эти посланники упирались в закрытую дверь, безрезультатно исторгая из дверного звонка красивые мелодии, и даже стучали в поблескивающую коричневым лаком дверную сталь, возбуждая внутри квартиры глухие звуки, схожие с ударами по боксерской груше.
Жители аликовой крепости знали своих. Чужие, как ни улыбались они в дверной глазок, все равно оставались чужими.
Лечение от преступления отделяют только мотивы внедрения инструмента в человеческую плоть, например, скальпеля. Сам инструмент думать не может. Поэтому Алик видел в почтальонах, следователях и участковых – не людей, приходивших к его закрытой кратирной двери, чтобы исполнить свои высокие обязанности, а инструменты внедрения и убийства, которыми манипулировал преступник Хамовский, и эти инструменты будили зверя внутри него. Он так и записал в дневнике:
«Иногда я ощущаю, что какой-то зверь беснуется внутри моей головы, заставляя терять сосредоточенность, дергаться взгляд, мутиться разум и мысли, заставляя меня испытывать страх за свой разум от резких мысленных прыжков. И тут я понимаю, что не знаю сам себя. Кто там внутри, чего он хочет. Он просыпается лишь тогда, когда внешние обстоятельства затрагивают нечто дорогое ему или пугают его. И тогда он не дает покоя. Он заставляет меня беспокоиться понапрасну, он пожирает меня, и мне кажется, что если мне не удастся его победить, то погибну я сам. А он, этот таинственный Я, боится приближения инструментов…»
«Многие люди вспоминают о родных и друзьях только тогда, когда им плохо, поэтому понять, кому плохо, несложно, достаточно оценить частоту обращений».
Алик, воспользовавшись отстранением от должности, уехал из маленького нефтяного города и редкие новости узнавал по телефону от Марины.
– Про тебя говорят, что ты избил всех в приемной больницы, затем поехал в стационар и избил врачей в стационаре, а затем избил своих коллег на телевидении. Но самое главное, люди говорят, что мы с тобой развелись.
– Ну, дают! – восхищался Алик. – Точно – Бредятина работа.
На официальном сайте маленького нефтяного города появились уже откровенные оскорбления. Алика называли и шизофреником, и даже шизопряником. Обсуждалось уголовное дело, которое организовали и против Марины. Вспыхивать по этому поводу не стоило. Отдавая себя по частям, не заметишь, как отберут все.
«Их отношение к противникам просто, – рассуждал Алик. – Они стремятся врага не просто убить, а заставить его вымаливать прощение. Чем громче визжит проштрафившаяся собака, тем приятнее ее лупить. Унизить важнее, чем убить. Униженный съест себя сам. Самые лучшие рабы получаются из людей, не имеющих ценностей. Растративший свои ценности не найдет в себе утешения, он зависим. Сознание собственной внутренней ценности – есть источник силы и цель, это правило и дисциплина. Берегите свои ценности и идеалы, и отбросьте смирение перед врагом, какие бы маски тот не примеривал. Ложные надежды на помилование заставляют даже приговоренных к смерти смиренно участвовать в ритуале собственной казни».
Алик снова всматривался в официальный сайт маленького нефтяного города, где появлялись новые сообщения относительно него. Делал он это не из простого любопытства и не из садомазохизма, его интересовал процесс. Он собирал все плоды на своем пути, иначе исследование, затеянное им, было бы неполным.
«Регенерат – это, точно, Бредятин, – по текстовым и стилистическим особенностям интернет-комментариев гадал Алик. – Недалеко же он ушел от псевдонима. И путь для моего уничтожения выбрал правильный. Любое искусство может быть уничтожено силой. Любую красоту можно испортить ударом в глаз, а картину порвать. Нет более приятного и легкого соперника для грубой силы, чем оставшееся беззащитным искусство. Пока автор точного и эффектного текста будет его создавать, его можно десятикратно облить помоями обычных ругательств»…
Но главным в отпуске для Алика стало, конечно, не изучение Интернета – это была лишь микроскопическая часть его отпускных интересов. Он, воспользовавшись покоем, писал и писал свою новую книгу. Он лечился, понимая, что борьба еще не закончилась. Он общался с матерью, понимая, что неизвестно, когда с ней увидится в следующий раз. И, наконец, впервые за многие годы, проведенные в маленьком нефтяном городе на Крайнем Севере, он отметил день рождения в родном городе, среди родных и близких.
Он вглядывался в постаревшие, повзрослевшие лица, и удивлялся тому, что осталась только любовь. Даже родной брат умершего отца, к которому у Алика была въедливая неприязнь, вызывал теперь только теплые чувства.
– У меня тоже было нечто похожее, – рассказывал тот, а Алик слушал. – Посчитали, что я украл в столовой десять килограмм мяса, а я его закопал в землю, потому что испортилось. А все началось с того, что я запретил бесплатно питаться в студенческом лагере всей преподавательской верхушке. Они затаили на меня зло, нашли повод и затеяли дело. Мне даже пришлось срочно уехать из города, благо, отпуск успел подписать. Вернулся, меня давай разбирать на собраниях. И пока судили внутри университета, так я был во всем виновен. Но мне удалось выйти на высшие инстанции. Там посмотрели – и закрыли дело…
Мир велик, и попробовать все не удастся. Если рука сама тянется, то это еще не повод брать то, что она выбрала. Выбор должен быть приятен сердцу и нести минимум осложнений. Выбор – он как вход на определенную территорию со множеством правил нахождения на этой территории. В случае удачного выбора многие из правил оказываются известными заранее. Это и позволяет думать, что вас «несет», «везет» и «катит».
«Российская чиновничья машина, рассуждая об улучшении жизни человека, так себя
