понимая ничего, переспросила Ирина Владимировна. — О чём ты?
Я показала ей свой безымянный палец без кольца. Я сняла его на период прокатов.
— Он разбился. — долгая пауза. — Он умер.
Славянская отпустила мои плечи и распахнула глаза.
— Собирайся немедленно! — она схватила спортивный костюм и начала развязывать мои коньки.
— Нет! Мне надо на лёд! Мне надо откатать!
— Ничего ты уже не откатаешь, только угодишь в ещё худшую передрягу! Снимай всё и за мной.
— Ирина Владимировна, меня все ждут. Я так не могу.
— Теперь я понимаю почему меня отговаривали катать в тот день. Теперь то я вижу то, что увидели мои тренера. И я не дам тебе повторить моей ошибки. Не дам тебе полностью разбиться.
— О чём вы, Ирина Владимировна? — по моему лицу продолжали бежать слёзы.
— О том, что ты сейчас — ничего не сможешь. Я звоню твоей матери. Нечего тебе тут делать.
— Но, — начала было я, только тренер не позволила мне возразить.
— Не сегодня. Я не дам тебе выйти. Можешь ненавидеть меня, можешь проклинать и винить во всём. Но я не позволю тебе убить себя!
И тогда я почувствовала, как мир рухнул. Мой мир разрушился. А на смену опустошению пришла боль. Та боль, с которой начинается конец.
Глава 18. 29 лет.
— В общем, это всё. — Я закончила свой рассказ и погрузилась в тишину съёмочной площадки. Сейчас никто не решался что-либо говорить или как-то меня перебивать. Все просто переглядывались и находились в лёгком замешательстве.
Виктория нежно погладила меня по руке, что покоилась на подлокотнике кресла и прошептала:
— Нам остановить запись?
— Нет, — ответила я. — Всё хорошо.
— Тогда, — она всё ещё не находила слов, чтобы полностью описать свои чувства и эмоции. — Оказалось, что мы очень много о вас не знаем, Каролина.
— Не удивительно. — Я лишь пожала плечами. — Если уж говорить полностью откровенно, тот ребёнок, который прошёл через весь этот ужас, давно мёртв. Она бы не справилась со всеми испытаниями, что выпали на её судьбу в дальнейшем. Сейчас я и сама то не знаю эту маленькую девочку, которая красуется на фотографиях в холле. Она для меня совершенно чужой человек. Я для неё — всего лишь хранитель и рассказчица этой трагичной истории.
— Вы через столько прошли… Это заслуживает огромного уважения. Представляю, как больно было все эти десять лет видеть громкие заголовки и слушать бредни, что несут диванные критики.
— Я ничего не слышала, Виктория. Я не смотрю новости, связанные со мной, с того самого момента, как Ирина Владимировна передала меня в руки моей матери в день произвольной программы на чемпионате мира. Исключение — последние соревнования. Поэтому меня это ничуть не задевало. В моей жизни были другие проблемы. И они были намного важнее слухов и сплетен, которыми обрастало телевидение.
— Можно я задам очень неправильный вопрос? — тактично поинтересовалось она. — Я, скорее всего, понимаю почему всё так произошло, но для наших зрителей — многие, из которых далеки от большого спорта — эта ситуация была не понятна.
— Задавайте. Я здесь именно для того, чтобы ответить на все ваши вопросы. И возможно, — я замешкалась. — Я отвечу на те вопросы, которые так давно не дают мне покоя.
— Почему вы не ослушались Ирину Владимировну Славянскую и не выступили в тот день? После вашего рассказа, я понимаю, что из всех воспитанников «Академии Сияющих» — вы самая сильная личность. У вас были все шансы быть первой. Каждый профессионал умеет себя контролировать и справляться с любыми препятствиями.
— Каждый профессионал должен уметь это делать, — поправила её я и усмехнулась. — Просто исходя из всего выше сказанного за эти пару часов, я делаю вывод — профессионалом я никогда и не была. Наверное, именно поэтому опустила руки и не продолжила бороться. Несмотря на мой возраст, я была ребёнком. Слабым и разбитым. Эмоции, страх, переживание — всё это стало дорогой к неизбежному. Дорогой, к самому страшному ощущению в жизни спортсмена — к боли. Я уже тогда понимала, что больше не выйду на лёд. Сколько бы витамин я не пила, сколько бы уколов не делала — ничего бы уже не помогло. Травма в спине, про которую я совершенно позабыла в те годы, дала о себе знать. Она напоминает мне о своём существовании до сих пор, хотя я уже давным-давно не выхожу на лёд. Уборка в квартире, резкий подъём с кровати, неудачный наклон спины — и я прикована к постели. Иногда бывают дни, когда мне больно просто лежать на ровных поверхностях, не говоря уже о какой-либо физической активности. Бедро также пронзает невероятная боль, часто не позволяющая двигаться самостоятельно. Я думаю, Ирина Владимировна прекрасно осознавала, что со мной происходит. И она знала, чем именно мог закончиться тот прокат. В таких случаях лучше перестраховаться.
— Вы злились на своего тренера? Ведь именно она оттащила вас от ледовой арены, заставляя уехать домой.
— Нет. Я никогда не злилась на неё. Она поступила так, как должна была. Да, я была спортсменкой, надеждой фигурного катания и кумиром миллионов, но при этом я была человеком, живым и одновременно умирающим. Она не могла позволить мне разбиться об лёд. Я уже не раз говорила вам, Академия — это семья. Мы беспокоимся и заботимся друг о друге. Мы не можем по-другому. Так нас воспитала Ирина Владимировна. А она, как вы понимаете, редко противоречит собственным словам.
— Я не представляю какую боль вы испытывали, — тихо сказала Виктория. Я прекрасно понимала, что речь идёт совершенно не о физической боли. — Как вы справились? Как вам вообще хватило сил появиться сегодня?
— Я слишком долго пряталась. Слишком долго боялась. Тогда — я потеряла самого близкого человека в своей жизни. Александр был моей опорой и поддержкой. Он был моим будущим. Понимаете, для человека, который вырос в четырёх стенах профессионального спорта, другого мира не существует. Мы знаем, как нужно бороться, как нужно выступать, как выигрывать с закрытыми глазами, но мы не знаем другой жизни. Когда мой мир рухнул, а будущее стёрлось — я это осознала. Это невероятно долгий и сложный процесс по восстановлению. Ты будто бы учишься заново ходить. Твой организм не понимает почему так резко прекратились подъёмы в шесть утра и почему под вечер от боли не отваливаются ноги. Я до сих пор периодически просыпаюсь в пять или шесть часов утра, потому что так и не смогла перевести внутренние часы. Мне пришлось осознать, что учёба — это не шутки. Пришлось
