своим материалом совершенно художественно, взяв из него то, что подходило к его литературной задаче, и обработал эти крупные детали сообразно идее и плану своего произведения. Выбор фабулы был, конечно, подсказан ему тою очевидностью, с какой нечаевское дело представлялось самым характерным делом нашего подполья, наиболее отразившим на себе роковые искажения мысли и человеческой натуры и все симптомы нравственного недуга, которым поражен этот темный мир. Нечаевцы, без сомнения, целиком шли из подполья нашей интеллигенции и могут быть признаны самыми яркими его представителями, по крайней мере в тот период его существования, в каком оно было застигнуто судебным процессом» (Русский вестн. 1873. № 8. С. 803).
Все это, скажу от себя, совершенно справедливо. — Этим утверждением Достоевский высказывает свое несогласие с мнением H. К. Михайловского, отмечавшего в рецензии на роман «Бесы», что нечаевское дело «могло бы доставить материал для романа уголовного, узкого и мелкого, могло бы, пожалуй, занять место и в картине современной жизни, но не иначе как в качестве третьестепенного эпизода» (Отеч. зап. 1873. № 2. Отд. II. С. 323). Упрекая Достоевского в «скрупулезном» описании и «поэтическом» обобщении черт «неважных», «случайных», Михайловский писал: «В „Бесах“ рассказывается история, по внешнему ходу событий и обстановке поразительно сходная с так называемым нечаевским делом <…> В некоторых отношениях романист точно задался мыслию не отступать от сведений, добытых следствием и судом по нечаевскому делу <…> Естественное дело, что если важная часть фабулы романа взята из современной и наделавшей шуму истории, то мы вправе ожидать от автора картины современных нравов весьма точной <…> Если бы г-н Достоевский принял в соображение громадную массу русских молодых людей, стремящихся в адвокаты, мировые судьи, проводители усовершенствованных путей сообщения и проч., и проч., и проч.; если б он прибавил сюда массу молодых людей, настроенных и серьезно и трезво, наконец, если бы он остановил подольше свое внимание на массе молодежи верхоглядов, — то он, без сомнения, убедился бы, что теории, подобные шатовским, кирилловским, ставрогинским, могут занимать здесь только микроскопически ничтожное место» (Отеч. зап. 1873 № 2. Отд. II. С. 321–323)
«…нам кажется, что нечаевское дело — среди праздной, недоразвитой и вовсе не учащейся молодежи». — Цитата из «обзора событий» «Русского мира» (1873. 13 ноября. № 301).
…«в последние годы молодежь — основательнее работает». — 21 октября 1873 г. в Киеве на обеде в зале Дворянского собрания министр народного просвещения Д. А.Толстой (1823–1889) произнес речь, в которой заявил, что он «осмотрел 7 учебных округов: объехал почти всю Россию, за исключением северных губерний; видел массу учебных заведений» и пришел к выводу, «что в последние годы молодежь несравненно серьезнее относится к делу науки, несравненно более и основательнее работает, что, без сомнения, могут подтвердить все присутствующие здесь педагоги и профессора университета» (Рус. мир. 1873. 1 ноября. № 289).
Замечу в скобках — в Петербурге, Москве и в Харькове. — Упомянутые Достоевским строки из «обзора событий» «Русского мира» (1873. 13 ноября. № 301) предварялись следующим сообщением: «Вот уже несколько времени, как ходят более или менее достоверные слухи об обнаружении какой-то новой кучки нечаевцев и о произведенных по этому случаю арестах. Газета „Гражданин“ по этому случаю обвиняет не каких-нибудь отдельных недоразвитков, а учащуюся молодежь в Петербурге, Москве и в Харькове, среди которой будто бы были распространены какие-то нелепые прокламации известного Бакунина и K°». Поводом для этих сообщений послужили аресты участников кружка Долгушина, произошедшие под Москвой, в Москве и других городах России. Большинство членов кружка Долгушина принадлежало к «учащейся молодежи» (подробнее см. об этом в комментарии к роману «Подросток» — наст. изд. T. 8. С. 740–746).
Где, в какой Европе — как у нас в наше время!.. — Мысль об отсутствии «руководящей идеи», «руководящей нити поведения» в период разложения, захватившего «все слои и все возрасты», оформится вскоре как центральная идея романа «Подросток» уже в начальный период работы над замыслом (см. об этом: XVII, 259–265).
…чтоб уметь играть на ней как на музыкальном инструменте. — Сравнение, восходящее к словам Гамлета в одноименной трагедии Шекспира (акт III, сц. 2).
…я сам старый «нечаевец», я тоже стоял на эшафоте, приговоренный к смертной казни… — В записной тетради за 1872–1875 гг. упоминание о петрашевцах появляется вскоре после знакомства Достоевского с рецензиями Михайловского на первые главы «Дневника писателя» и роман «Бесы» (Отеч. зап. 1873. № 1, 2): «Мы стояли на эшафоте с верою <…> уезжали с надеждою» (XXI, 256). Определенное значение для оформления замысла комментируемой статьи имела также заключительная часть работы A. H. Пыпина «Характеристики литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов» (Вестн. Европы. 1873. № 7. С. 226–263), оказавшаяся в сфере пристального внимания Достоевского (см. выше, С. 353–354). Говоря о «теоретическом» социализме 1840-х годов, Пыпин противопоставляет идеологическую позицию Достоевского — редактора «Гражданина» и Достоевского-петрашевца: «„Московские ведомости“ и „Русский вестник“ издаются людьми сороковых годов, и это заставляло некоторых думать, что в идеях сороковых годов была известная неустойчивость, неясность, неполнота, которые и сделали возможным превращение их прежнего либерализма в нечто не только консервативное, но как будто просто обскурантное. Можно, пожалуй, прибавить, что и нынешний „Гражданин“ издается также самым настоящим, по-видимому, человеком сороковых годов, и приискать другие примеры подобных превращений <…> Словом, эти и подобные примеры, где превращение слишком определялось личными свойствами, еще не говорят против силы, искренности и исторической важности идей сороковых годов, как они понимались лучшими людьми того времени» (Вест. Европы. 1873. № 7 С. 241–243, 259–260).
…и уверяю вас, что стоял в компании людей образованных. — заявили себя замечательными специальными знаниями, сочинениями. — Эту мысль Достоевский развил в «Дневнике писателя» за 1877 г. (янв., гл. II, § 3, «Старина о „Петрашевцах“»). Значительное число петрашевцев было правоведами — выпускниками Александровского лицея, Училища правоведения, юридического факультета С.-Петербургского университета (см.: XVIII, 334) Ряд петрашевцев (Ф. М. Достоевский, М. Е. Салтыков-Щедрин, А. П. Баласогло, А. И. Пальм, Д. Д. Axшарумов, Ф. Ф. Дуров, А. Н. Плещеев и др.) уже в 1840-х годах были известны своими литературными трудами. Во второй половине 1850-х годов, еще находясь в ссылке в Оренбургской губернии, вновь стал печатать свои стихи и рассказы (преимущественно в «Русском вестнике») A. H. Плещеев. В 1860-х годах он выступил как автор ряда повестей,
