- О ком ты?
- Ты не знаешь?
- Нет. Не знаю.
- Вот потому и производишь впечатление дезориентированной личности. Не обижайся, я скажу иначе... Ищущей.
- А ты нашел?
- Нашел.
- И кто же виноват?
Глядя в зеркало сквозь зеркальные очки, Комиссаров прищелкнул галстуком.
- Диавол виноват! Князь Мира, Андерс. Хвостом биющий в сильной ярости, поскольку чует, что пришел ему абзац... Так что? Примем от папричников еще один удар по желудку? Давай вставай. Покажем им, что русские удар держать умеют...
* * *
Ресторанов в отеле "Тиса" было три. Их принимали в нижнем - интимном. Бархатные портьеры, стены, затканные шелком. Столики накрыли в танцевальной яме. Засидевшиеся за кофе сегедцы косились сверху из-за балюстрады. Начальство (нагло узурпировавшее переводчицу) и творческий состав, ударника включая, - все держали руки под столом, в тягостном молчании дивясь на кольца с салфетками, на серебро и хрупкий хрусталь. По четыре бутылки рислинга на стол им выставили, но никто не решался взять инициативу.
Сели они к дамам.
- Что значит королевство, пусть и бывшее, - сказала восхищенно критик О***.
- Это к вопросу о садизме, - обернулся Комиссаров к Александру. - Нас не питают, а пытают. Роскошью.
- Ну, уж пытка...
- Вполне китайская. "Тысяча кусочков".
- То ли дело было в той столовке, - поддакнула Аглая. - А от этого всего даже аппетит пропадает.
Тем не менее, на белый пышный хлеб, прикрытые салфетками корзиночки с которым разносили официанты в нитяных перчатках, налегла она с энтузиазмом; его хватило, впрочем, только до второго ломтя:
- Несытный он у них какой-то. Прямо как вата. Кукурузный, что ли? Нет: то ли дело наш "орловский"...
Официант открыл бутылку и - каким-то образом определив здесь главного - налил Комиссарову на глоток. Потом отнял бутылку и стал выжидательно смотреть.
- Ну, так и лил бы дальше, - смутился Комиссаров. - Чего он хочет?
- Дегустации, - сказала О***. Комиссаров попробовал, кивнул:
- Кислятина.
С видом удовлетворения - и начиная с дам - официант наполнил им хрусталь.
- Спа-си-бо! - проскандировала ему Аглая. - Да, ребята? Обслуживание-то какое. А эта вилка для чего?
В ответ подъехала тележка, с которой церемонно подали заливную рыбу.
Комиссаров смотрел себе в тарелку.
- Что еще за фиш?
- Фиш это щука, - сказала О***. - А это карп.
- Карп? Еще хуже фиш. Та хоть хищник, а этот в тине обитаем. Всеядный потребитель,
- Ну, ваш-ще! - не выдержала Аглая. - На этом потребительстве наш комсомол поехал. Смотрит прямо, как Ленин на буржуазию.
- Я бы сказала, - улыбнулась О***, - как Сталин на Льва Давидовича в Мексике.
Неохотно вооружившись вилкой, Комиссаров оглянулся:
- Может, у них чего-нибудь другое есть?
- Ты еще манной кашки попроси! Съешь - не умрешь. Давай-давай! Питайся, Комиссаров. Вот так! Ножом не надо, не котлета. А то какие-то вы вялые, ребята. Нет - ну, ей-Богу! Ничто на вас не действует. Ни минеральные купания с костлявыми мадьярками, ни тонкие намеки на толстые обстоятельства, ни даже этот - паприкаш...
Потупясь, О*** улыбнулась.
Комиссаров тоже хохотнул - с набитым ртом. Хотел сказать что-то в ответ, но слова вымолвить не смог. Еще предпринял - безуспешно. Сорвал с себя зеркальные очки и выкатил глаза.
- Что, опровергнуть хочешь? - Подняв глаза на звук натуги, Аглая испугалась. - Чего ты, Комиссаров? Дурака-то не валяй.
О*** уронила вилку.
- О Господи!..
- Кость проглотил?
- Не проглотил! В дыхательное горло! Ой, надо что-то делать, трепетала 0***. - Начало же конца!
Александр сказал:
- Ударь его!
Оглянувшись на метрдотеля, О*** хлопнула беднягу по спине. Аглая возмутилась:
- Да ебани как следует!
Эффекта не произошло: и без того землистое лицо начальника превращалось в маску ужаса. Оттягивая галстук на резинке, он все громче повторял один и тот же хрипящий звук - "г" фрикативное. Звучало как с кремлевской трибуны:
- Хгэ!.. х-гэ!..
Стул отскочил от Александра.
- Держись!..
Под ударами начальник оказался исхудалым и непрочным. С третьего раза Александр выбил у него из глотки рыбью кость - совсем небольшую. Аглая схватила косточку наманикюренными пальцами и, оторвавши зад от мягкого стула, показала ресторану, утоляя всеобщее любопытство.
Спасенный руками оттолкнулся от стола, после чего слегка ополз. И со слезами прошептал:
- Спасибо, друг.
Александр хлопнул его по плечу. Вернувшись, подобрал салфетку и пригубил бокал - исподлобья.
Комиссаров надел очки. Пригладил волосы. Поправил галстук и откашлялся в кулак.
- Того поэта звали как? - спросил он слабым голосом. - Который в ресторане писательском... В Дубовом зале - это самое...
- Дрофенко звали, - таким же голосом сказала О***. - О Сереже сразу я и вспомнила.
- Только его не рыба погубила. Солянка порционная, - уточнила Аглая. От маслины косточку вдохнул и умер. На глазах у всех. Все смотрели, спасти никто не смог.
Комиссаров поднял хрусталь.
- За упокой души!
Они выпили.
Аглая налила по второй.
- А эту за возвращение твоей. Ведь ты, Комиссаров, смерти, считай, в глаза заглянул. Ну, будь здоров! Живи до ста!
Они выпили.
- Закусывать-то будешь?
Комиссаров покосился на рыбу-фиш.
- Да... Знать не можешь доли своей. Я, пожалуй, воздержусь.
И захохотал со всеми - но очки на нем сверкнули молниеносным ужасом.
* * *
- Эх, дороги...
Пыль да туман.
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Знать не можешь
Доли своей:
Может, крылья сложишь
Посреди степей...
Они сидели в номере у дам, усугубив рислинг литром водки на пятерых, и спасенный, но печальный начальник творческой группы, обнаружив внезапно новое качество, пел модерато и проникновенно:
Выстрел грянет,
Ворон кружит.
Твой дружок в бурьяне
Неживой лежит...
- Вокал хороший, - дал оценку Хаустов, - но, по-моему, Комиссаров, ты впадаешь в фатализм.
- Не думаю. Хотя, возможно, ты где-то прав...
- Все еще будет, Комиссаров. Все еще предстоит. Как по другому поводу говорено: фюреры приходят и уходят, а держава остается.
- Сгорим мы до восхода - вот, чего боюсь...
- Товарищ, верь...
- Какая все же нам досталась поэтика надежд! - сказала О***. - Своего слова, кажется, и не добавить.
- Ну, почему? - возразил Комиссаров. - Вот литератор с нами, он добавит. Добавишь, Александр?
- Надежды пусть питают детей до шестнадцати, - сказала Аглая. - А вы бы водки нам добавили.
- А разве не осталось? - удивился Комиссаров.
Аглая показала бутылку:
- С гулькин хуй.
- Эх, девушки-девушки. Как скажете, так уши вянут и весь энтузиазм. Молодые, умные, красивые... Не идет вам, понимаете? Распредели, Аглая, "на посошок" - и все. И спатаньки.
Кулаком тяжелым от колец Аглая ударила по тумбочке, и лампа под абажуром мигнула.
- Какие на хер "спатаньки"? Когда Рублев мой козлует в данный момент по Новому Арбату! а не то, подлюга, уже везет в мой дом на наших "Жигулях"...
- А у меня, - сказала О***, - на заднем плане никого.
- А хоть и на переднем! Равнозначно! Как я себе представлю, - взяла Аглая себя за горло, - так прямо душит кто!
- Все время мне казалось, что вы замужем, - заметил Хаустов, и О*** подняла голову:
- А у вас тоже несвободный вид.
- Всех душит, - говорил Комиссаров, разливая мимо. - Но делать глупостей не станем. Останемся людьми.
И бескрайними путями - степями, полями
Все глядят вослед за нами
Родные глаза...
Последний тост - за верность!
- А хорошо поет, садист... Ритуля, не находишь? Меня так лично достает.
- Что есть "свобода"? - сказал Хаустов. - Есть радио такое - глушат его. А кроме, Маргарита, один лишь Долг...
Комиссаров выпил и поднялся. Ополоснул стакан и поставил на стекло под зеркалом - вверх дном.
- Девчата, всё!
- Уже? Еще б попел, раз голос прорезался.
- Пора! День предстоит насыщенный.
- Если бы ночь...
- А ночью надо спать. Приятных сновидений!
- О толстом и горячем можно?
- Ну, эта сфера вне партийного контроля. Вы как, ребята?
- Беспартийных-то хоть не тревожь...
Александр вознесся, оставляя стаканом на коврике между кроватями. Морщась, Хаустов допил. Избегая невыразимых женских глаз, они сказали "спокойной ночи" и вышли в коридор, освещенный с подобающей отелю расточительностью.
Хаустов свернул на лестницу, бросив через плечо:
- Идем на воздухе провентилируем.
Комиссаров обернулся:
- Оргдела...
За лестницей на левой стене был занавес. Он свисал из-под самого потолка до ковровой дорожки - тяжелыми складками. Александр дошел до края, взялся за плюш, отвел и заглянул. Не увидев ничего, кроме провала в черноту, он ощутил себя заброшенным - как за кулисы жизни. Что подтверждали из глубоких ниш немые двери. Вместе с коридором он свернул и задержался у одной - с изящно выписанной цифрой "23".
Ни звука. Щель слева была узкой. Щеки небрито скользнули по сходящимся лакированным граням. Из номера ничем не пахло. Жаль, что не пес. К тому же, сигареты притупили.
