"Не хочу!" - изготовился крикнуть мытарящийся. Однако на губы и в глаза ему уже дрызнула гнусно-обильная бесовская жижа. Его вырвало желудочным соком, потом желчью, потом стало выворачивать и протаскивать через глотку все внутренности по очереди. А неуклюжие или нарочно все с подносов расплескивающие официанты все несли, все швыряли ему в лицо фекальные блюда, раз за разом меняя их. И тогда он упал лицом вниз, на плотные узлы кишок. Но запах неочищенной, запах мертвой и тошной сивухи, пробив стенки голубокаменных кишок, еще раз вывернул ему нутро наизнанку. И мытарящийся снова стал блевать остатками желчи и растворившимися в этой желчи частичками души. Он не слышал, как ангелы сказали "довольно", как отлепили лицо его от тошных склизких кишок, как ссыпали на весы официантам-лотошникам несколько его собственных и притом случайных молений о духовном голоде и нищей растительной пище. Ссыпали они также и собственные его слова "хватит жрать", сказанные еще на земле: на земле смутнодышащей, то медленно удаляющей, то приближающей внешние свои стенки к непостижимым пространствам мытарств.
Вдруг увернувший в приятном направлении разговор был разрублен на куски, растерзан: водно-воздушную теплоходную стихию мощно вспорол крик, поверх крика лопнул и растекся пекучей влагой отчаянный женский визг, взвыла, но, правда, тут же и смолкла пароходная сирена. А вслед за сиреной весь теплоходный свет, кроме синеватых дежурных ночников, погас. Чуть погодя к визгам присоединился звук ломаемой мебели и разбиваемой чуть не целыми сервизами посуды. Били посуду на средней палубе. Зистер заторопился туда. Иванна и Нелепин, переглянувшись, медленно двинулись за ним. На верхней палубе остался один, в этот час ко всему равнодушный, почуявший внезапно такой же наплыв неизъяснимой энергии и силы, как и когда-то давно, при начале работы над уловлением "материи д.", ученый Дурнев.
Материя высшей, иной, не нашей, но крепко связанной с нами жизни, плыла, притекала, валила на него плотными клубами грубо осязаемых сумерек! Она набегала с высокого правого берега Волги, она несла в себе человечьи голоса и помыслы, целые города и скопища времен, побитые полки и "котлы" с попавшими туда дивизиями и армиями, несла государства, народы, тюрьмы, подземелья с пытками, с присевшими на минуту у стен скелетами и печальными надписями над ними, несла печаль и скуку всей земной истории, но тут же приносила и восторг всеоживленья, восторг вечного существованья того, что прошло. Материя эта проницала все, была всем. Материя души, эта первоматерия мира, вмиг превратила мысли Дурнева в один сгусток, одаряющий его обладателя еще при жизни внетелесной свободой, бессмертной решимостью, вселенским опытом!..
Меж тем на средней палубе, в проходах и у роскошного стеклянного буфета уже бушевала толпа. Тон задавали девушки в лохмотьях. Они делали непристойные жесты и вопили; из дальних кают выставлялись головы беспонятливой мужской публики, сбегались на скандалёз охранники с нижней палубы.
- Что за гвалт? - Иванна легонько сжала нелепинский локоть. У нее этот, давно желаемый, однако как раз теперь лишний шум вызвал одно раздраженье. Может, потому, что новый знакомый начинал ее интересовать все больше.
- Не знаю, я здесь в первый раз, - смутился Василий Всеволодович. И вслед за его словами вопли бунтующих окончательно оформились в одно четкое слово: "Хозяина!"
- Хозяина! - визжали девушки в кровавом тряпье.
- Хозяина хлопнули! - убеждал стриженый и круглый, как колобок, охранник другого, с белыми, сплетенными сзади в косичку сальными волосиками.
- Хозяина?! - ревел вопрошающе внизу в кабинетике "малиновом" Сила Луёв.
- Чего эти прохвосты хотят? - очнулся вдруг Дурнев.
- Хозяина требуют. День, кричат, у них рабочий - 14 часов, а денег ни зарплаты, ни сверхурочных - не платят, - Иванна неопределенно повела плечом.
- Я вас прошу спуститься на среднюю палубу, - плотно налег на Нелепина Зистер. - Как представитель фирмы вы даже обязаны. На берегу ведь слышно! Что о нас подумают! Здесь, кажется, кто-то из Москвы ошивается, из газет. Скажите же хоть полсловечка! Ведь засветимся! - Зистер вертелся вокруг Нелепина чуть ли не дворовым песиком.
Не понимая, чего хочет от ее нового знакомого этот холощенный баран вице-губернатор, Иванна собралась было снова бедрышком Зистера толкнуть, но не успела. Сам не зная как, Нелепин сделал несколько шагов к лестнице, ведущей на среднюю палубу, и встал так, чтобы его увидели снизу.
- Вот он, хозяин! В Волгу его! - заорали десятки глоток. Нелепин поднял руку, чтобы дать понять: сейчас он во всем разберется, а взамен просит лишь тишины. Но в него тут же полетели огрызки яблок, легонькие пепельницы. Ни на какие переговоры толпа настроена не была. Нелепин еще раз попытался что-то сказать, но вызвал этим лишь новый шквал криков. Осыпаемый проклятиями и мелкой объедочной дрянью, он хотел выматерить Зистера, а заодно объяснить Иванне, что сам-то он здесь ни при чем. Но тут Иванна, до этого воспринимавшая происходящее как нечто сторонее, как чужую головную боль, ни к ней, ни к новому ее знакомому отношения не имеющую, вдруг сообразила:
- Так это вы? Вы и есть хозяин? Так это вы всех нас из подземелья на теплоход переправили? - прикрыв на миг серые огромные глаза, а затем с силой оттолкнув нелепинскую руку, потянувшуюся было к ее локотку, она сделала несколько решительных шагов вниз по лестнице и вмиг в разностильной толпе исчезла.
- Ну что же вы! - подпрыгивал рядом с Нелепиным Зистер. - Они же нас с вами последнего куска хлеба лишат! Да не ищите вы Иванну Михайловну! шипел он. - Ее охрана не выпустит! Скажите им что-нибудь по-хозяйски, крикните что ли!
Но разбушевавшаяся обслуга уже никого, ни хозяина, ни черта лысого слушать не желала. Да и время для разговоров было бездарно утеряно. Буза продолжалась, претензии перешли мало-помалу в жажду разбоя. Горячая пена гнева взлетала вверх, опадала в Волгу, залетала в бильярдные, видео-бары, интим-салоны. Самое сильное кипение ощущалось на средней палубе у стеклобуфета.
- Ты, Нюсь, в буфете давно ли была? - спрашивала одна из "малиновых" девушек - белокурая, с лунным оттенком волос и лица, прикрытая обрывками едва державшейся на сосках и на бедрах одежды, - у другой, невысокой, крепенькой, одетой в одну только сетчатую мужскую майку (правда, длинную) и шерстяные гетры. Эта вторая задумчиво ковыряла носком туфельки медный прут, продетый в такой же медный, грубо взблескивающий шарик.
- Вишь, в меди все, в зеркалах, - не то одобрила, не то обругала теплоход вторая, - да не то, что у нас под землей, зеркала-то! Импортные! И надпись в уголку есть... А давай-ка мы зеркалки эти пересчитаем?
Тут в руках у крепенькой Нюси, имевшей вид закоперщицы, явился добрый обрезок корабельной цепи, какою обычно притягивают к бортам всякую дребезжащую мелочь: ведра на баке, кружки, питьевые бачки. Послышался хлесткий удар, зеркало длинно хрустнуло - посыпались осколки. За первым ударом последовали второй, третий. Осколки разлетались на удивленье далеко, один даже отлетел к ногам Нелепина, и в нем, как ему показалось, мелькнуло лицо Иванны...
И наконец упала сверху, со штурманско-капитанских высот, в чашу бузы последняя тяжкая капля: стал спускаться на среднюю палубу Сила Илларионович Луёв.
- Хозяина кличете? - в сотый раз за вечер повторил колдовское это слово либергубер. - Я - хозяин! Чего надоть? Докладайте!
Но варняканье его потонуло в гоготе, свисте, визгливых разрывах смеха:
- Какой ты хозяин! - неслось отовсюду. - Ты вошь! Гнида! Тля обкомовская!
Покинув освещенную среднюю палубу, Нелепин поднялся наверх, припал к заградительным сеткам. На верхней палубе было зябко, темно. Плеск волн стал сильней. Казалось, теплоход не стоит на приколе у темной волжанской пристани, а тихо-медленно сплывает вниз по реке. Дальнего правого берега Волги видно уже не было. Снизу несся хруст дробимых в крупу зеркал, треск фанеры.
"Ну буза, ну обычное ведь для таких заведений дело! Кому-то из посетителей даже нравится, - уговаривал он себя, - чего это я так напрягся? Ну тряхнем их завтра. Продадим, может. Не нужен фирме такой ореол! Верно Ушатый говорил: измазать хотят!.." Он уже хотел идти вниз, искать Иванну в "малине", как вдруг, словно насмехаясь над его усталостью и досадой, мужской тенористый голос истерично крикнул в мегафон:
- Теплоход оторвало!
Шум и топоток, но теперь безо всякого уже смеха и женских визгов, возобновился. Захлопали двери, на верхнюю палубу стали и поодиночке, и гуртом выбегать полураздетые или, наоборот, одетые с иголочки люди. Все жадно вглядывались в непроницаемую завесу из воздуха и мельчайших капель воды и, ничего не увидев, бодро убегали назад. Наконец кто-то догадался: бросил вниз, в волны, зажженный факел. Факел, шипя, высветил на несколько мгновений черно-стылые, отливающие сизой зеленью, с гневом уходящие от борта валы. Стало ясно: теплоход, влекомый неведомой силой, плывет вниз по Волге.
