- Monsieur!
- Pardon! - ответил на это небрежно Аггей Никитич и присовокупил пани Вибель по-польски: - То быдло, недосыць, же ноги подставя, але и сам сиен еще обража[228].
Пани ужасно сконфузилась.
- Нерозумем, цо пан муви[229], - сказала она.
- А то мувен, же прошен панион сионсць не на канапен, а то кржесло![230] почти приказал ей Аггей Никитич.
Пани Вибель повиновалась, но, видимо, надулась.
После мазурки вплоть до ужина, без которого хозяева никого из гостей своих не хотели пустить домой, Марьей Станиславовной завладел откупщик и стал объяснять ей, что вот жена его столь счастлива, что была с визитом у пани, но что он не смеет себе позволить этого.
- Отчего ж? - спросила она его.
- Потому что я уже старик и боюсь вам быть скучным.
- О, нет, пожилых мужчин я люблю больше, чем мальчиков молодых!
- Мы это отчасти знаем, - произнес откупщик и, таинственно усмехнувшись, взглянул на стоявшего в дверях Аггея Никитича, который если не прислушивался к их разговору, то все-таки смотрел на них.
- Отчего вы сегодня не дирижировали своим оркестром? - спросила вдруг пани Вибель.
- Ах, я занят сегодня другим! - произнес откупщик.
- Да, вы заняты другим!.. - повторила протяжно его слова пани Вибель; но что такое это было другое, она не спросила откупщика, а, взглянув только не без значения на него, встала с своего места и подошла к Аггею Никитичу.
Здесь я не могу пройти молчанием странную участь Марьи Станиславовны. Кажется, еще с четырнадцатилетнего возраста ее все почти мужчины, знавшие молоденькую панну, считали каким-то правом для себя ухаживать за нею. И Марья Станиславовна от этого ухаживания чувствовала великое удовольствие. Аггей Никитич совершенно не подозревал этой черты в ней.
Торжество Николина дня заключилось, наконец, тем, что Екатерина Петровна пригласила к себе в Синьково все общество приехать в будущую среду на обед.
Вследствие такого приглашения для пани Вибель возник вопрос, как и с кем ей доехать до Синькова. Ехать одной - не на чем. Отправиться с Аггеем Никитичем - это значило прямо указать всем на ее отношения к нему; так что на другой день, когда Аггей Никитич пришел к ней, она стала с ним советоваться, как лучше поступить. Аггей Никитич, с своей стороны, тоже находил совершенно неприличным ехать ей в его экипаже и придумал было нанять для Марьи Станиславовны особую тройку; но и то было как-то странно. К счастию, однако, все эти затруднения устранил откупщик, приехавший к пани Вибель с визитом и первым же делом спросивший ее, будет ли она у m-me Тулузовой.
- Непременно была бы, но вот тут какое препятствие... - объявила та и затем рассказала, в чем, собственно, состояло препятствие.
- Но как вам не грех говорить даже об этом! - воскликнул откупщик. Вы, конечно, должны ехать с моей женой в возке, который у нас очень покойный и теплый.
- Ах, я очень буду вам благодарна, но боюсь, что этого, может быть, не пожелает Анна Прохоровна! - проговорила пани Вибель.
- Отчего ж ей не пожелать? Напротив, - возразил откупщик, - она вам будет обязана, потому что, вместо того, чтобы скучать одной в возке, она поедет с компаньонкой. А вам не угодно ли будет со мной ехать в крытых санях? - обратился он к Аггею Никитичу.
- Зачем же я буду обременять вас, когда у меня своя кибитка есть? отказался тот.
- Я знаю, что есть! - подхватил тот. - В таком случае я возьму с собой поручика; он меня просил взять его с собой.
Таким образом, в ближайшую среду все гости почти одновременно выехали из города и направились к Синькову, где они застали как самую хозяйку, так равно и пребывавшего у нее камер-юнкера с какими-то озлобленными физиономиями. Дело в том, что Екатерина Петровна почти окончательно рассорилась с своим адоратером, и ссора эта началась с нижеследующего.
- А что, у вас этот долговязый исправник будет также на обеде? спросил камер-юнкер.
- Будет! Отчего ж ему не быть? Он давнишний мой знакомый и совершенно бескорыстный человек, хоть и исправник.
- Сомневаюсь в том! - произнес с злобной усмешкой камер-юнкер. - Что он мужчина здоровый, это я вижу, но честности его не вполне верю.
- Аггею Никитичу, я думаю, ни тепло, ни холодно оттого, верите ли вы в его честность или нет! - заметила с полупрезрением Екатерина Петровна.
- Без сомнения! - подхватил камер-юнкер. - Особенно, когда господин Зверев по своей молодцеватости и могучести имеет, вероятно, весьма лестное о нем мнение многих дам.
- Из чего ж вы заключаете, что о нем существует такое мнение? спросила Екатерина Петровна, поняв, что этот камешек в ее огород кинут.
- Да из того, что эта прелестная madame Вибель, говорят, его любовница.
Екатерина Петровна широко раскрыла глаза: она никак не ожидала услышать то, что слышала.
- Кто же вам сообщил это? - спросила она.
- Сообщил мне на обеде у откупщика этот старик с густыми бровями, который и у вас тут был раза два.
- Это почтмейстер наш; но как же ему известно это?
- Не знаю как; по крайней мере он мне довольно подробно рассказал, что эта дамочка - жена его приятеля, здешнего аптекаря, что с мужем она теперь не живет, а пребывает в любви с Зверевым.
- Всего скорее, что почтмейстер вам наврал! - возразила Екатерина Петровна. - Он очень злой и ехидный выдумщик: покойный отец мой всегда его так понимал.
- Может быть, но я сегодня же испытаю справедливость слов его, произнес тоном фата камер-юнкер.
- Каким же образом вы испытаете это? - спросила его, в свою очередь, тем же насмешливо-неуважительным тоном Екатерина Петровна, и в этом случае ее подталкивала не ревность, а скорее уже озлобление против камер-юнкера.
- Испытаю это тем, что буду ухаживать за madame Вибель.
- Для какой же это цели? Любопытно знать.
- Ни для какой! От скуки!
- От скуки только?.. Я сама тоже скучаю и от скуки тоже буду ухаживать за молодцеватым исправником.
- Вам поэтому малорослые мужчины надоели?
- Надоели! - ответила ему откровенно Екатерина Петровна.
- Точно так же, как и мне всякого рода belles femmes[231], и тут, знаете, может случиться то, что описано в одном прекрасном романе Гете под названием "Die Wahlverwandschaften"[232].
- Пожалуйста, не говорите со мной разными учеными словами; я их не знаю и не понимаю! - сказала Екатерина Петровна.
В ответ на это камер-юнкер захохотал обиднейшим для нее смехом.
- Тут ни единого слова ученого нет, - продолжал он, как бы желая еще более оскорбить Екатерину Петровну, - кроме того, что, по закону предрасположения, неродственные натуры расходятся, а родственные сливаются. Так и здесь, - присовокупил камер-юнкер с умышленным цинизмом, великорослые сольются между собою, а также и малорослые...
- Не самолюбивы ли вы несколько? - возразила ему Екатерина Петровна.
Все эти взаимные колкости пошли бы, вероятно, и далее между ними, если бы по дороге к Синькову не показались едущие экипажи с гостями; но все-таки программа, начертанная в предыдущем споре Екатериною Петровною, а равно и постылым ее другом, начала выполняться с точностью. Камер-юнкер на этот раз уже не просто стремился к пани Вибель, а уцепился за нее; Екатерина же Петровна совершенно забыла своих почтенных гостей, каковы были откупщик и откупщица, и, вовсе не обращая внимания на инвалидного поручика, явно желавшего ей понравиться, стремилась к Аггею Никитичу. Такого рода натиски и отпоры, разумеется, кончились бы не бог знает чем, если бы не случилось одно обстоятельство, сразу перевернувшее ход описываемых мною событий. Аггей Никитич, одолеваемый любезностями хозяйки, чтобы хоть на время спастись от них, сошел вниз, в бильярдную, покурить, где просидев около четверти часа, стал возвращаться назад в залу; но, запутавшись в переходах большого дома, не попал в нее и очутился около боскетной, переделанной ныне Екатериною Петровною в будуар. Он еще издали увидел в этом будуаре пани Вибель и камер-юнкера, которые сидели вдвоем и о чем-то беседовали. Одного этого обстоятельства достаточно было, чтобы у Аггея Никитича вся кровь прилила в голову и он решился на поступок не совсем благородный - решился подслушать то, что говорили пани Вибель и камер-юнкер, ради чего Аггей Никитич не вошел в самый будуар, а, остановившись за шерстяной перегородкой, разделявшей боскетную на две комнаты, тихо опустился на кресло, стоявшее около умывальника, у которого Екатерина Петровна обыкновенно чистила по нескольку раз в день зубы крепчайшим нюхательным табаком, научившись этому в Москве у одной своей приятельницы, говорившей, что это - божественное наслаждение, которое Екатерина Петровна тоже нашла божественным. С занятой позиции Аггей Никитич стал слышать весь разговор пани Вибель и камер-юнкера.
- Вы, значит, не знаете, - говорил последний с одушевлением, - что такое эти господа карабинерные офицеры и как их разумеют в Москве: генерал-губернатор стесняется приглашать их к себе на балы, потому что они мало что съедают все, что попадется, с жадностью шакалов, но еще насуют себе за фалды, в карман мундира конфет, апельсинов, и все это, если который неосторожно сядет, раздавит, и из-под него потечет.
