- Где ты пропадал, ты скажешь?..
Он молча смотрел куда-то мимо. Однажды ночью я увидела во сне подвал дома, сырой каменный пол, на полу дети. Много-много детей. Тьмы. Они укрываются в тряпье, едят что-то похожее на хлеб, спят в одной куче и быстро-быстро разговаривают на непонятном языке - что-то вроде того, который, вставляя в слово один только бессмысленный слог, придумывают для забавы. Вдруг сильно начинают гудеть трубы - это просыпается огромный многоэтажный дом. В нем живут люди, много людей. Тьмы.
Дети вскакивают и начинают метаться, как во время бомбежки. В подвале тесно, они наскакивают и давят друг друга, но им не хочется наверх. А трубы гудят, гудят, люди сверху не знают, что там внизу дети, что там мой Вова...
- Где он, этот проклятый подвал? - допытывалась я утром. - Где он находится, скажи? *
Вова наконец-то смотрит на меня - как на полную идиотку. Оказывается, он действительно прятался в подвале и этот подвал находится в нашем собственном доме. Но это выясняется значительно позже, когда начинают травить грызунов, и к этому времени все уже как-то успевают привыкнуть и к тому, что он исчезает, и к тому, что возвращается, и к тому, что его ищут, но не могут найти...
Вот вам задачка, дорогой мой Фрейд!
Но давайте отвлечемся и на минуту вернемся к нашему "хорошему мальчику" - маленькому мстителю. Допустим, что он действительно решил превратить свое детство в сплошной сладострастный акт мести, но ведь при этом, значит, он сознательно рвал пуповину между собой и досаждающим ему объектом (в данном случае с матерью). Однако порвать эту пуповину, как мы все знаем, не так-то просто! Оборотной стороной этого разрыва неминуемо становится чувство вины. И на других примерах вы блестяще доказываете, как это чувство, вытесняясь в подсознание, зреет и в любой момент настоящего столкновения с действительностью дает невиданную вспышку, разряжается в эйфории тотальной агрессии. Вы заставляете своего пациента (в данном случае ребенка) биться между двумя зеркалами: своим бессознательным либидо ("оно") и реальностью, постоянно делать реверансы то тому, то другому и постепенно превращаться в незатухающий очаг страха и агрессии! Тут вам, правда, на помощь приходит какое-то "сверх-я", но что это, если разобраться, за товарищ? Общая картина такая: в вашей полусонной реальности "я" угодливо молчит, "сверх-я" манит и провоцирует, а "оно" заранее все прощает. Дорога между конформизмом и преступлением оказывается открытой, только иди!
И вот рождается некий пешеход и, возрастая, своими ходячими ножками выходит из пункта А в пункт Б. Идет себе и радуется своему присутствию на этом маршруте, а также тому, что где-то там впереди ему маячит пункт Б. Кажется, его там ожидают слава, любовь и уважение ближних, а на худой конец просто старость и смерть...
но вот загвоздка! На его пути где-то в воздухе висит топорик или еще что-нибудь острое, и вот маленькая ручка невольно тянется и хватается за этот топорик. И наносит удар! Кому? Неважно. Кто в эту минуту находится поблизости. Ничего не попишешь, ведь в глубоком детстве ребенок, оказывается, имел не совсем хорошие взаимоотношения с одним из "них", "тех", (в данном случае с матерью) и теперь у него просто нет другого выхода, как кого-нибудь укокошить. Что же делать человеку, если нормальное Я у него полностью отсутствует, а вместо него - сплошное оно. А уж то, что на пути у любого ребенка обязательно встретится что-то вроде топорика, так это уж будьте уверены! Так что же мы все подряд - убийцы? Говори да не заговаривайся, иначе как в русской пословице: что это у тебя все оно, да оно, а когда же - мы?..
Вот что бывает, дорогой мой Г.Г.П., когда умные головы вроде Фрейда перестают доверять собственным отпрыскам! Лет эдак через несколько им ничего не стоит и чужих отправить прямиком в газовую камеру ради полного торжества какого-нибудь "сверх-я". Чем вам не хорошо организованный ад все эти игрушечные краники, будто для холодной-горячей воды, эта величественная труба, из которой невинной струйкой уходит в небо такой домашний, такой синий дым. А ведь это детские души возносятся, переработанные адской машиной, очищенные и освобожденные - нет теперь на них греха, нет вины, вся она задохнулась и изошла, и никто, никто из этих маленьких потенциальных преступников отныне не схватит свой топорик.
Поистине роскошное решение! Решение, в котором отчасти угадывается воля Отца.
Да-да, именно Отца... Я узнаю его простертую над миром руку. Потому что если отвлечься от всего этого игрушечного антуража в виде труб и краников, а также на минутку вообще подзабыть о достоевских "трагедиях реализма", слезинке ребеночка и детских худеньких лопатках (хотя, говорят, непосредственно перед уничтожением детям там даже белые булки давали, чтоб начинали истинно верить в спасение), так вот, если отвлечься - налицо остается один голый эксперимент по любовному приобщению малых сих к чужой взрослой воле. Отцовской воле, повторяю. Ведь согласитесь, с материнской, слеподарящей способностью рождать всегда и везде, в бездну жизни может быть сопоставима по масштабу и промыслу исключительно лишь только эта, беспощадно зрячая отцовская воля к уничтожению и вознесению из бездны прямиком в небеса - легким, разъедающим глаза дымком...
Вот как далеко мы с вами заехали, дорогой мой Г.Г.П.! А ведь мне хотелось лишь довести все до логического завершения, чтобы можно было жить и работать дальше.
Ибо что же все-таки на самом деле хотел Вова от своей мамы? О-о-о-о-о-о-о^! Я исчезаю, чтобы снова появиться, возникнуть для тебя, как игрушка на ниточке! Не рви же сама, не рви длинную свою нить... Иначе, как вы думаете, что же это такое, Вовины камушки мальчика с пальчика, как не символ тающей, но все же пунктиром проходящей по земле вечной ариадниной нити?.. Потеря и находка.
Разлука и встреча. Смерть и снова жизнь. О-о-о-о-о-о! Ферштейн?
Вот что я хотела доказать вам, как дважды два, но вы так долго мучили меня своим неусыпным вниманием, всем этим, прямо скажем, нездоровым подглядыванием в щелочку, что я просто не понимаю, почему должна вываливать все самое что ни на есть сокровенное, любой приснившийся мне женский вздор, расписываясь в собственном бессилии!.. И кто вообще убит, а кто убил? Мой сын? Я? Безымянный младенец? Мать того младенца? Только знайте: найденное на крыше тело с рюкзаком никакого отношения к телу моего сына не имеет! И когда та, другая, выйдет из комы, она это незамедлительно подтвердит. Тот же час! Мой сын никого не убил.
Младенец пострадал по другой причине - он просто спит, спит и скоро проснется.
Это моего сына, как вчера объявила одна гадалка, нет больше на этой земле. Она так сказала: нет на земле. Но тогда где же он? Я же чувствую он есть. А если нет, то кто же его убил, ведь он сам никого убивать не хотел. Найдите! Спасите!
Его зовут Вова!
"Веселись, юноша", в юности своей и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих, только знай, что за это Бог приведет тебя на суд." /Ек. II 9-10/ Чего-чего только не приходит в голову, когда не спишь. Не спишь и ждешь - Вову:
Я ночью не сплю и все кажется мне, что я просыпаюсь в замедленном сне. Вот дверь приоткрылась для встречи. И гость нежеланный, незваный, чужой кивает мне юной своей головой, но взгляд его далью отмечен. Где же ты был, зачем пропадал и жил так привольно и розно? А он отвечает: я в небе гулял, на солнечных реках огонь добывал. Любить тебя страшно и поздно:
Но однажды он все-таки вернулся. Рано или поздно - все возвращается. Он позвонил в дверь, вошел, сел на стул, и я заметила, что синева ушла из его глаз и взгляд сразу стал незащищенным и бесцветным.
Мы снова были вместе, никто нам не мешал. Я ни о чем его больше не расспрашивала и единственное, чего боялась, что он умрет прямо у меня на глазах. Он не хотел есть, не хотел передвигаться по квартире, все тело его как-то вытянулось и оцепенело.
Ночью я подходила к его дивану и, как в детстве, прислушивалась - дышит или нет.
Потом даже дыхания не стало слышно, но я все равно была уверена: жив! Все-таки жив, а не мертв и, может быть, это состояние и называется летаргическим сном.
Мне захотелось узнать, что же мой мальчик видит в этом сне и я наклонилась над ним пониже, всем телом наклонилась и совсем закрыла его от света маленького ночника, горевшего в изголовье, - и постепенно он сам и его сон стали делаться частью меня самой. Теперь я знала все, что он испытывает, как и тогда, когда он был у меня в утробе и питался моими материнскими соками. Хотя, может, он и тогда уже испытывал что-то такое, чего не испытывала я?..
- Я видела - высокий серый потолок комнаты с расходящимися во все стороны трещинами. Под этим потолком на кровати лежит мой Вова. На нем серое больничное белье с нарочно оторванными пуговицами. Он смотрит вверх перед собой - прямо на этот ужасный потолок. Он лежит так часами, в белье, пропахшем несчастьем, и трещин на потолке делается все больше и больше, они разбегаются и разбегаются.
