- Это даже дешево,- сказал Долинский.
- Но ведь подите же с нами! - говорила Дора.- Наняли квартиру с тем, чтобы кому-нибудь эти две комнаты уступить, а перешли сюда, и баста; вот третий месяц не можем решиться. Мужчин боимся, женщин еще более, а дети на наше горе не нанимают; ну, кто же нам виноват, скажите пожалуйста?
- Ты,- отвечала Анна Михайловна,- сбила меня. Послушалась ее, наняла эту квартиру; правда, она очень хороша, но велика совсем для нас.
Из коридора показался Илья Макарович.
- А как вы, люди, мыслите? Я... как бы это вам помудренее выразиться? начал, входя, художник.
- Крошечку выпил,- подсказала Дора.
- Да-с... в этом в самом густе.
- Об этом и говорить не стоило,- сказала, рассмеявшись, Дора.
Все взглянули на Илью Макаровича, у которого на щечках пылал румянец и волосы слиплись на потном челе.
- Нельзя, Несторка приехал,- проговорил, икнув, Журавка.
- Никак нельзя,- поддержала серьезно Дора. Все еще более засмеялись.
- Да уж так-с! - лепетал художник.- Вы сделайте милость... Не того-с... не острите. Я иду, бац на углу этакий каламбур.
- Хороший человек встречается,- сказала Дора.
- Да-с, именно хороший человек встречается и...
- И говорит, давай, говорит, выпьем! - снова подсказала Дора.
- И совсем не то! Денкера приказчик, это...- Журавка икнул и продолжал: - Денкера приказчик, говорит, просил тебя привезти к нему; портретченко, говорит, жены хочет тебе заказать. Ну, ведь, волка, я думаю, ножки кормят; так это я говорю?
- Так.
- Я, разумеется, и пошел.
- И, разумеется, выпил.
- Ну, и выпили, и работу взял. Ведь нельзя же!.. А тут вспомнил, Несторка тут меня ждет! Друг, говорю, ко мне приехал неожиданно; позвольте, говорю, мне в долг пару бутыльченок шампанского. И уж извините, кумушка, две бутыльченки мы разопьем! Вот они, канашки французские! - воскликнул Журавка, торжественно вынимая из-под пальто две засмоленные бутылки.
Все глядели, посмеиваясь, на Илью Макаровича, на лице которого выражалось полнейшее блаженство опьянения.
- Хорошего, должно быть, о вас мнения остался этот Денкеров приказчик,-говорила Дора.
- А что же такое?
- Ничего; пришел говорить о заказе, сейчас натянулся и еще в долг пару бутыльченок выпросил.
- Да, две; и вот они здесь; вон они, заморские, засмоленные... Нельзя, Дарья Михайловна! Вы еще молоды; вы еще писания не понимаете.
- Нет, понимаю,- шутила Дора.- Я понимаю, что Дома вам нельзя, так вы вот...
- Тсс! тс, тс, тс... нет, ей-богу же для Несторки. Несторка... вам ведь он ничего, а мне он друг.
- И нам друг.
- Ну, нет-с, вы погодите еще! Я его от беды, от черта оторвал, а вы... нет... вы...
- "А вы... нет... вы",- передразнила, смешно кривляясь, Дора и добавила,- совсем пьян, голубчик!
- А это разве худо, худо? Ну, я и на то согласен; на то я художник, чтоб все худое делать. Правда, Нестор Игнатьич? Канашка ты, шельмец ты!
Журавка обнял и поцеловал Долинского.
- Вот видишь,- говорил, освобождаясь из дружеских объятий, Долинский,-теперь толкуешь о дружбе, а как я совсем разбитый ехал в Париж, так небось, не вздумал меня познакомить с Анной Михайловной и с mademoiselle Дорой.
- Не хотел, братишка, не хотел; тебе было нужно тогда уединение.
- Уединение! Все вздор, врет, просто от ревности не хотел вас знакомить с нами,- разбивала художника Дора.
- От ревности? Ну, а от ревности, так и от ревности. Вы это наверное знаете, что я от ревности его не хотел знакомить?
- Наверное.
- Ну, и очень прикрасно, пусть так и будет,- отвечал художник, налегая на букву и в умышленно портимом слове "прекрасно".
- Да, и очень прикрасно, а мы вот теперь с Нестором Игнатьичем вместе жить будем,- сказала Дора.
- Как это вместе жить будете?
- Так; Аня отдает ему те две комнаты.
- Да вы это со мною шутите, смеетесь или просто говорите? - вопросил с эффектом Журавка.
- А вот отгадайте?
- Я и со своей стороны спрошу вас, Дарья Михайловна, вы это шутите, смеетесь, или просто говорите? - сказал Долинский.
Из шутки вышло так, что Анна Михайловна, после некоторого замешательства и нескольких минут колебанья, уступила просьбе Долинского и в самом деле отдала ему свои две свободные комнаты.
- И очень прикрасно! - возглашал художник, когда переговоры кончились в пользу перехода Долинского к Прохоровым.
- А прикрасно,- говорила Дора,- по крайней мере, будет хоть с кем в театр пойти.
- Прикрасно, прикрасно,- отвечал Журавка шутя, но с тенью некоторой, хотя и легкой, но худо скрытой досады.
После уничтожения принесенных Ильей Макаровичем двух бутыльченок, он начал высказываться несколько яснее:
- Если б я был холостой,- заговорил он,- уж тебе б, братишка, тут не жить.
- Да вы же разве женаты? _
- Пф! Не женат! Да ведь я же ей вексель выдал. Этого события между Ильей Макаровичем и его Грациэллою до сих пор никто не ведал. Известно было только, что Илья Макарович был помешан на свободе любовных отношений и на итальяночках. Счастливый случай свел его где-то в Неаполе с довольно безобразной синьорой Луизой, которую он привез с собою в Россию, и долго не переставал кстати и некстати кричать о ее художественных талантах и страстной к нему привязанности. Поэтому известие о векселе, взятом с него итальянкою, заставило всех очень смеяться.
- Фу, боже мой! Да ведь это только для того, чтоб я не женился,-оправдывался художник.
Дорогою, по пути к Васильевскому острову, Журавка все твердил Долинскому:
- Ты только смотри, Нестор... ты, я знаю... ты человек честный...
- Ну, ну, говори яснее,- требовал Долинский.
- Они... ведь это я тебе говорю... пф! Это божественные души!.. чистота, искренность... доверчивость...
- Да ну, что ты сказать-то хочешь?
- Не... обеспокой как-нибудь, не оскорби.
- Полно, пожалуйста.
- Не скомпрометируй.
- Ну, ты, я вижу, в самом деле пьян.
- Это, друг, ничего, пьян я, или не пьян - это мое дело; пьян да умен, два угодья в нем, а ты им... братом будь.- Минут пять приятели проехали молча, и Журавка опять начал:
- Потому что, что ж хорошего...
- Фу, надоел совсем! Что, я сам будто не знаю,- отговорился Долинский.
- А знаешь, брат, так и помни. Помни, что кто за доверие заплатит нехорошо, тот подлец, Нестор Игнатьич.
- Подлец, Илья Макарович,- шутя отвечал Долинский.
Оба приятеля весело рассмеялись и распростились у гостиницы, тотчас за Николаевским мостом.
На другой день, часу в двенадцатом, Долинский переехал к Прохоровым и прочно водворился у них на жительстве.
- Вчера Илья Макарович целую дорогу все читал мне нотацию, как я должен жить у вас,- рассказывал за вечерним чаем Долинский.
- Он большой наш друг и, к несчастью его, совершенно слепой Аргус,-отвечала Дора.
- Он редкий человек и любит нас чрезмерно,- проговорила Анна Михайловна.
Глава восьмая
ПАНСИОНЕР
Нестор Игнатьевич зажил так, как еще не жилось ему ни одного дня с самого выхода из отцовского дома. Постоянная внутренняя тревога и недовольство и собою, и всем окружающим совершенно его оставили в доме Анны Михайловны. Аккуратный, как часы, но необременительный, как несносная дисциплина, порядок в жизни его хозяек возвратил Долинского к своевременному труду, который сменялся своевременным отдыхом и возможными удовольствиями. Всякий день неизменно, в восемь часов утра, ему приносили в его комнату стакан кофе со свежею булкою; в два часа Дорушка звала его в столовую, где был приготовлен легкий завтрак, потом он проходил с Дорою (которой была необходима прогулка) от Владимирской до Адмиралтейства и назад; в пять часов садились за стол, в восемь пили вечерний чай и в двенадцать ровно расходились по своим комнатам.
В неделю раза два Долинский с Дорой бывали в театре. Дни у них проходили за делом, но вечерами они не отказывали себе в роздыхе и некоторых удовольствиях. Жизнь шла живо, ровно, без скуки, без задержки.
Пансионер совершенно привык к порядкам своего пансиона и удивлялся, как мог он жить иначе столько лет сряду!
Со смертью своей благочестивой матери, Нестор Игнатьевич разлучился со стройной домашней жизнью. Жизнь у дяди, в которой поверх всего плавало и все застилало собою эгоистическое самовластие его тетки, оставила в нем одни тяжелые воспоминания. Воспоминания о семейной жизни с женою и тещею, уничтожившими своею требовательностью всякую его свободу и обращавшими его в раба жениной суетности и своекорыстия, были еще отвратительнее. С тех пор Нестор Игнатьевич вел студенческую жизнь в Латинском квартале Парижа, то есть жил бездомовником и отличался от прочих, истинных студентов только разве тем, что немножко чаще их просиживал вечера дома за книгою и реже таскался по ресторанам, кафе и балам Прадо. Впрочем, несмотря на это, Нестор Игнатьевич все-таки совсем отучился вовремя встать, вовремя лечь и в свое время погулять. Обращать светлый день в скучную ночь, и скучную ночь в бедный радостями день для него не составляло ничего необыкновенного. Он знал, что ему будет скучно на балу, потому что все удовольствия этого бала можно было всегда рассказать вперед - и все-таки он шел от скуки на бал и от скуки зевал здесь, пока не пустела зала. От скуки он валялся в постели до самого вечера; между тем позарез нужно было изготовить срочную корреспонденцию, и потом вдруг садился, читал листы различных газет, брошюр и работал напролет целые ночи. Огромный расход сил и постоянная тревога, происходящая оттого, что работа врывалась в сроки отдыха, а отдыху посвящалось время труда, вовсе не обращали на себя внимания Долинского.
