- И то могу! - сказал Николай Силыч.
Жена Симонова подала ему чай с ромом.
Николай Силыч изготовил себе что следует.
- А ты зачем так уж очень плечи-то вверх поднимал? - обратился он к Альнаскарову, переодевавшемуся в Климовского. - Ты бы уж лучше нос больше кверху драл, все бы больше фантазера в себе являл!
- Да это что же?.. Все равно! - отвечал jeune-premier, совершенно не поняв того, что сказал ему Николай Силыч: он был малый красивый, но глуповатый.
- А я, Николай Силыч, хорошо играл? - спросил Плавин довольно смело.
- Ты?.. Нет, нехорошо, даже очень! Ты какого лакея-то играл?.. Нашего Ваньку или Мишку?.. Ты ведь французишку изображал: так - так и играй, а уж не разваливайся по-мишкинскому!.. Коли французскую дребедень взял, по-французски и дребезжи.
- Какая же французская? Русские имена и русское место действия! возразил Плавин.
- Ну да, держи карман - русские! А выходит, парижские блохи у нас в Новгороде завелись. К разным французским обноскам и опоркам наклеят русские ярлычки да и пускают в ход, благо рынок спрашивает... Подите-ка лучше, позовите сюда Насосыча; мы ему тоже дадим немножко лакнуть.
Человека два гимназистов побежали за Гаврилом Насосычем и доставили его.
- Какими таинственными ходами провели меня! - говорил он с улыбкою и как бы заранее уже предчувствуя ожидающее его блаженство.
- Грешник, мучимый в аду! - обратился к нему Николай Силыч. - Ты давно уже жаждешь и молишь: "Да обмочит кто хотя перст единый в вине и даст мини пососати!" На, пей и лакай! - прибавил он, изготовляя и пододвигая к приятелю крепчайший стакан пунша.
- Это не дурно! - отвечал тот, потирая от удовольствия руки и представляя вид, что как будто бы он очень прозяб.
- А что, скажи, - спросил его Николай Силыч, - если бы ты жил на тропиках, пил бы али нет?
- Да там зачем же? - отозвался было Насосыч.
- Врешь, пил бы!
- Пил бы! - сознался, лукаво подмигнув, Насосыч.
Все эти остроты наставника гимназисты сопровождали громким смехом.
- Хороший ром, хороший! - продолжал Насосыч, отхлебывая почти полстакана пуншу.
- Да разве ты когда-нибудь ром не хвалил? Бывало ли это с рождения твоего? - приставал к нему Николай Силыч.
- Да за что же и не хвалить-то его? - отвечал Насосыч и залился самым добродушным смехом. Он даже разговаривал о спиртных напитках с каким-то особенным душевным настроением.
Павел, все это время ходивший по коридору и повторявший умственно и, если можно так выразиться, нравственно свою роль, вдруг услышал плач в женской уборной. Он вошел туда и увидел, что на диване сидел, развалясь, полураздетый из женского костюма Разумов, а на креслах маленький Шишмарев, совсем еще не одетый для Маруси. Последний заливался горькими слезами.
- О чем вы? - спросил его Павел, более всего озабоченный тем, что приятель его совершенно не одет.
- Да все Разумов, вон, говорит! - отвечал сквозь всхлипыванья Шишмарев.
- Я говорю, что он женщина, - подхватил Разумов, - так обижается этим!.. Стоит только ему груди из теста приклеить, нынешний же год выйдет замуж...
- Перестаньте! - воскликнул Шишмарев, почти в отчаянии и закрывая себе от стыда лицо руками. Он, видимо, был очень чистый мальчик и не мог даже слышать равнодушно ничего подобного.
- Что за глупости вы говорите! - сказал Павел Разумову.
- Какие глупости!.. - возразил тот. - У нас сторож Гаврилыч свататься к нему хочет, нос у него в табаке, губа отвисла, женится на нем - будет целовать его!
Бедненький Шишмарев только уж всплеснул руками.
- Замолчите и подите вон! - воскликнул вдруг Павел, побледнев и задрожав всем телом.
Он в эту минуту очень напомнил отца своего, когда тот выходил из себя.
- Скажите, пожалуйста! - воскликнул, в свою очередь, Разумов, еще более разваливаясь на диване и уставляя против Павла свои ноги. - Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! - прибавил он что-то такое.
- Уйдите вон! - повторил опять Павел и, несмотря на уставленные против него ноги, схватил Разумова за голое горло и потащил его.
- Перестаньте, вы меня задушите! - хрипел тот.
- Уйдите! - произнес еще раз Павел и потом, как бы вспомнив что-то такое, оставил Разумова и вышел к прочим своим товарищам.
- Господа! - сказал он дрожащим голосом. - Там Разумов дразнит Шишмарева - тот играть не может. Я хотел было его задушить, но я должен сегодня играть.
Проговорив это, Павел возвратился в коридор, где увидевшая его жена Симонова даже ахнула.
- Батюшка, что такое с вами? - сказала она и поспешила ему подать стакан воды.
Павел выпил залпом целый стакан ее.
- Однако надобно этого Разумова вытурить, - заговорил все слышавший и над всем бодрствующий Плавин.
- А вот это я сделаю, - сказал Николай Силыч, вставая и идя в уборную.
Все гимназисты с любопытством последовали за ним. Они знали много случаев, как Дрозденко умел распоряжаться с негодяями-мальчишками: ни сострадания, ни снисхождения у него уж в этом случае не было.
- Что ты тут делаешь? - обратился он прямо к Разумову.
- Я ничего не делаю, - отвечал тот, продолжая лежать, развалясь.
- Встать! - крикнул Николай Силыч. - Смеет еще лежать такой свиньей!
Разумов сейчас же вскочил. Он еще по гимназии помнил, как Николай Силыч ставил его в сентябре на колени до райских птиц, то есть каждый класс математики он должен был стоять на коленях до самой весны, когда птицы прилетят.
- Да я ничего, Николай Силыч, помилуйте! - проговорил он.
- Позовите мне, - там вон я солдата какого-то видел! - обратился Николай Силыч к гимназистам.
Несколько человек из них бросились и позвали Симонова.
- Поди, возьми этого барина за шивороток и выведи! - сказал ему Николай Силыч, показывая на Разумова.
Симонов, видя, что это приказывает учитель, сейчас же буквально исполнил эти слова и взял Разумова за ворот еще не снятого им женского платья.
- Да я и сам уйду, позвольте только переодеться, - бормотал совершенно растерявшийся Разумов.
- Веди так!.. В бабьем платье и веди!.. А его скарб после за ним выкинешь! - повторил Николай Силыч.
Симонов повел Разумова.
Все гимназисты громко захохотали.
- Мерзкий мальчишка, мерзкий!.. И развратный и воришка! - повторял об нем и Гаврило Насосыч.
Зрителей во все это время утешал, наигрывая на скрипке печальнейшие арии, актер Видостан, составлявший своею особою весь оркестр. Он на этот раз был несколько почище умыт и даже в белом галстуке, но по-прежнему в дырявых сапогах. Наконец Николай Силыч и Гаврило Насосыч вышли из-за передних подзоров и заняли свои места. Симонов поднял занавес. Шишмарев, как и надо было ожидать, пропел прелестно! Павел тоже играл старательнейшим образом, так что у него в груди даже дрожало - с таким чувством он выходил, говорил и пел.
Публика несколько раз хохотала над ним и хлопала ему, и больше всех Николай Силыч. По окончании представления, когда все зрители поднялись и стали выходить. Николай Силыч, с другом своим Насосычем, снова отправился к актерам в уборную. Там уже для них была приготовлена на подносе известная нам бутылка водки и колбаса.
- Кто сей умный человек, изготовивший все сие? - говорил Николай Силыч, подводя своего друга прямо к подносу. - Умный человек сей есть Плавин, а играл, брат, все-таки и Грицка - скверно! - прибавил он, обращаясь к нему.
На этот раз Плавин вспыхнул даже от гнева.
- Чем же скверно? - спросил он глубоко обиженным голосом.
- А тем, что какую-то дугу согнутую играл, а не человека!.. Вот пан Прудиус, - продолжал Николай Силыч, показывая на Павла, - тот за дело схватился, за психею взялся, и вышло у него хорошо; видно, что изнутри все шло!
- Я играл Грицка, как играют его и на театре настоящем! - возразил Плавин.
- То-то ты и представлял там какого-то Михайлова или Петрова, а ты бы лучше представил подленького и лукавого человечишку. По гримерской и бутафорской части, брат, ты, видно, сильнее!.. А ты поди сюда! - прибавил Николай Силыч Павлу. - В тебе есть лицедейская жилка - дай я тебя поцелую в макушку! - И он поцеловал действительно Павла в голову.
Почтенный наставник был уже заметно выпивши.
- Отлично играли, отлично! - повторял за другом и Гаврило Насосыч, продолжавший рюмку за рюмкой пить водку.
- А ты, принц Оранский - франт канальский! - обратился Николай Силыч к семиклассному гимназисту. - Вези меня на лошадях твоих домой.
- С великим удовольствием! - отвечал тот.
- И возьмем мы с собой горлинку нашу!.. Поди сюда, шишка! - сказал Николай Силыч Шишмареву.
Тот подошел к нему; он и его поцеловал в голову.
- Отлично пели, отлично! - не замедлил похвалить его также и Гаврило Насосыч.
- Ты так пой всю жизнь, а ты так играй! - обратился Николай Силыч сначала к Шишмареву, а потом к Павлу. - А ты, - прибавил он Плавину, ступай, брат, по гримерской части - она ведь и в жизни и в службе нужна бывает: где, знаешь, нутра-то не надо, а сверху только замазывай, - где сути-то нет, а есть только, как это у вас по логике Кизеветтера[23] - форма, что ли? Но ты, сын Марса и Венеры, - продекламировал он к семикласснику, свершай твой путь с помощью добрых старушек. А что, тетенька любит тебя очень?
