Лица... мелькают... как хорошо! - тлело в Надином разомлевшем сознании. - Я их всех люблю. Да! Ведь не виноваты они, что снуют тут по-муравьиному, выгадывают что-то, интригуют, кусаются... Просто они поддались стихии игры и таковы правила.
Гиндин все подливал и подливал шампанского, к их столику подсаживались, шутили, пили и растворялись в небытии ускользавшего года... Марик кричал, перефразируя строфу из "Пиковой дамы": "Уж Гиндин близится, а полночи все нет!" - и хохотал, хохотал, подмигивая девчонкам и радуясь неизбежному, - до Нового года чуть меньше шести часов...
Надю с Марготой одолело блаженное чувство бархатной невесомой истомы им уже никуда не хотелось двигаться... Кажется, сидели бы тут и сидели, не думая ни о чем, под перекрестным огнем улыбок, в жару острот, - добрых и злых, - объятий и поцелуев, - искренних и не очень, - сидели, загородившись от собственного бытия, не выносящего пауз и вечно принуждавшего жить: выходить и входить, прощать и мстить, жалеть и дарить, - делать все, что угодно, лишь бы не знать остановки, которая беззащитна перед неминуемостью вопроса: чем ты живешь? И зачем?
Как сладостно было это легкое колыханье на границе двух лет, колыханье на грани своего прошлого: ведь предновогодний вечер, даже недожитый, недогоревший, уже принадлежит невозвратному прошлому - год завершен и тут ничего не поделаешь! А потому можно позволить себе не вытягиваться во фрунт, не рваться вперед, а заслониться от собственного "я" щитом с надписью: НОВЫЙ ГОД. ПРАЗДНИК. НЕ КАНТОВАТЬ! - и длить, и длить эти расслабленные мгновенья, выхваченные из потока перетруженных будней...
Куда мне потом? Домой? - Надю вдруг охватила паника.
Она поняла, что пришло время решать: куда ехать, где встречать Новый год, - дома ли, в гостях ли... и у кого? Говорить с Володей начистоту или не говорить и по-прежнему делать вид, что ничего не происходит...
И тотчас сердце выбилось из мерного ритма и насколько раз сорвалось тяжко, испуганно, предупреждающе...
Ты что, пасуешь? Спрятаться хочешь? - её растерянный взгляд скользил по серебряной утвари, выставленной за стеклом старого буфета. Вот он остановился на пальме из серебра и крохотной фигурке обезьянки, сидящей под пальмой... как чья-то фигура заслонила рассматриваемый ею предмет. Надя внимательней пригляделась к этой фигуре, узнала в ней нового завлита и тут же припомнила их недавнее мимолетное полузнакомство в фойе... Он с улыбкой ей поклонился и подошел к их столику.
- С наступающим! Как хорошо, что вас встретил сегодня - от души хочу пожелать всего самого доброго! День сегодня необыкновенный, знаете... День перемен!
Надя в ответ улыбнулась и предложила присесть, что он и сделал с готовностью.
- А мы ведь с вами толком и не познакомились, - он склонился к ней через стол. - Если помните, меня зовут Георгий, а вот вас...
- А я Надя. Надежда.
- Вы, наверное, дома встречаете?
- Н-не знаю... не думаю, - Надя спохватилась слишком поздно - её смятение сразу выплыло на поверхность, словно белопузая рыбина, отравленная парами шампанского.
- Так вы ещё не решили? - страшно обрадовавшись, воскликнул Георгий и, не дав ей опомниться, сияя золотистыми высверками на оправе очков, азартно, совсем по-мальчишески выпалил:
- Значит так! Едем ко мне! У меня соберется... ох, да наверное пол-Москвы! Слушайте, Надя, едем! Ручаюсь, вы не пожалеете. И сбудется, наконец, моя мечта - мы с вами немножечко выпьем. И между прочим, наш немецкий гость, Петер - он тоже будет. Скорее всего...
- Кто-кто? - перебила Георгия мгновенно обернувшаяся к ним Маргота.
Она уж давно сидела за соседним столиком в компании каких-то лоснящихся незнакомцев, невесть откуда взявшихся в режимном театре до шести вечера - до времени, когда открываются двери для зрителей... На каждой детали их туалета - на галстуках, ботинках, рубашках, зажигалках и пачках сигарет, словно бы топорщилась бирочка с надписью: "дорого!" или "очень дорого!", а выражение лиц, похожих на распухшие кегли, являло собой немой комментарий к этим надписям.
Самое поразительное - как капризуле Марготе удавалось не задохнуться в одуряющем, бьющем в нос смешении запахов дорогих одеколонов... Скорее всего, используя их без меры, эти нувориши с деревянно-ржавыми жестами, старались приобщиться к ауре артистической московской богемы...
- Кто-кто у вас будет? - переспросила Маргота. - Надька, ты почему нас не познакомишь?
Она коротко извинилась перед лоснящимися, мгновенно вернулась на свое место за столиком и без церемоний представилась
- Я Маргота, эта красавица без меня - ни на шаг, считайте, что я её телохранитель. Усвоили? Так, куда едем?
- Ко мне на Юго-Западную, - улыбнулся Георгий.
- Фи, даль какая! Ты что, поближе поселиться не мог?
- Мог. Но не захотел. И пусть это вас не пугает: нас отвезут на театральном автобусе - народу будет много, гуляем до утра, а утром гарантирую доставку на дом. С комфортом. Ну что, поехали?
Он снял очки, потер переносицу тыльной стороной ладони каким-то уютным домашним жестом и, прищурившись, улыбаясь, слепо поглядел на Надежду. И она вдруг поняла, что он на самом деле страшно рад ей...
Вот и выход, - подумала Надя и крикнула:
- Едем!
- Впере-е-ед! - Марготин победный клич взвился в пространстве буфета, как бы указуя дорогу... и все трое, вскочив столь поспешно, что чуть не опрокинули стулья, - так чудесен показался им вспыхнувший полудетский азарт, горячащий кровь привкус авантюры, предновогодняя гонка сквозь пуржащую Москву к неведомым берегам, что они почувствовали себя внезапно сродненными этим внезапно занявшимся огнем, и, проорав едва ли не хором: "С наступающим! Будьте счастливы все!" - с видом заговорщиков торопливо покинули театр.
И Москва покорно ложилась им под ноги в шорохе шин, и кружила, дурманила головы огоньками задних огней, маячивших впереди, обжигала глаза светом встречных фар, смеясь, падала в свежевыпавший снег - слегка подморозило, хлябь исчезла куда-то, будто её и не было, и Москва расцветала легким белым цветом - шел снег, долгожданный, желанный, невесть откуда взявшийся, - уже давно позабытый посреди талой зимы пушистый снежок... И сияющая Москва одаривала им как чудом - добрый город улыбался темнеющим небесам и звездам, глядящим в глаза, он привечал каждого из тех, кто брел по его мостовым, он окутывал дома и деревья снежной ласковой пеленой, обнимал их, голубил, покачивал, он шептал им: "Не бойтесь... все хорошо!" и радовался обновленному золоту куполов - в церквах шла служба - близилось православное Рождество...
"Ныне приступих аз грешный и обремененный к Тебе, Владыце и Богу моему; не смею же взирати на небо, токмо молюся, глаголя: даждь ми, Господи, ум, да плачуся дел моих горько..."
10
Белый панельный монстр неподалеку от кольцевой возвышался над перелеском, несмело к нему прикасавшимся зеленым своим язычком. Дом горланил, кипел, полыхал огнями ракет и наряженных елок, хлопал дверьми, взрывался мириадами конфетти, затягивал песни и топал, танцуя на головах у соседей - малогабаритные кухонки, низкие потолки, дым, шум, гам, и вино, вино...
Лифт. Девятый этаж. На двери колокольчик. В коридоре внутри - резкий запах псины.
- Извините за это амбре - наша Чара месяц назад ощенилась. - Георгий суетился в дверях, помогая дамам раздеться. - Проходите скорее в комнаты там такого запаха нет - он только здесь, в прихожей, да на кухне. Лидуша, встречай гостей! Ау, где ты?
Маргота изумленно вскинула брови, с вопросительной ухмылкой глядя на Надю. Мол, вот тебе раз: те же и Лидуша! Но та сделала вид, что не приметила немого восклицанья подруги, и принялась разглядывать корешки книг на полках. Благо, поглядеть было на что - похоже, в этом доме книги теснили хозяев, а теперь и гостей - в гостиной скопилось уже много народу.
- Девятнадцатый век! Совершенный девятнадцатый век! - послышался громкий возглас, и к вошедшим направился плотный красавец-мужчина в летах, судя по акценту, грузинской национальности.
- Грома, почему ты мне не сказал, что у тебя будут гостьи из давно прошедших времен? - он поцеловал руку Марготе, потом Наде и, задержав обе Надины ладони в своих, спросил. - Вы не согласились бы мне позировать?
- Это Дато, человек-оркестр, - представил Георгий красавца, - наш грузинский Микеланджело. Он творит чудеса во всех жанрах - и в живописи, и в кино, и в театре...
- А почему ваш Микеланджело назвал вас "Грома"? - поинтересовалась Надя, улыбаясь Дато. - Это что, кличка такая?
- Да, вроде того... Так меня друзья ещё с институтской скамьи прозвали: Гром или Грома - как кому больше нравится...
- Это потому, - вставил появившийся в коридоре приятель хозяина в джинсовом костюме, - что с этим очкариком лучше не связываться... Не дай Бог! Он страшен в гневе. Потому мы и прозвали его Громом. А я Сережа, доверительно сообщил Наде через плечо джинсовый приятель, обнимаясь с хозяином дома.
