Впрочем, суеверная слава о нем держалась крепко, и ночью, проходя пустынным Марэ, крестьяне со страхом показывали друг другу на огонь в его лаборатории и спешили дальше, крестясь. Г-жа де Ла-Мотт перенесла часть своей деятельности в салон Калиостро, что прибавило ему оживления, но не способствовало духовности и серьезности общества. Графиня должна была бы радоваться светской жизни, но ее тревожило состояние Калиостро, которое, несмотря на внешне как будто еще увеличившуюся деятельность графа, чувствовалось тревожным и мрачным. Когда он не думал, что на него глядят, лицо его делалось обрюзгшим, печальным и тупым. Кроме того, Лоренца, при всей своей наивности, замечала, что чаще и чаще граф бывает смешным, что шепот и смешки окружающих почти не скрываются и что он слушает растерянно и жадно всякого, кто властно говорит. Наконец весь Париж, светский, газетный, масонский, уличный, придворный, разинул рот от изумления и смеха: граф основал женскую ложу «Изида» и мастером выбрал графиню Лоренцу. Сделано это было по совету г-жи де Ла-Мотт. Туманные и высокопарные объяснения Калиостро о значении женщин в общей регенерации духа еще более смешили не только остряков, особенно когда вспоминали, какой рой пустых хохотушек, старых дев, авантюристок и сводень ринулся в открытые двери этого святилища. Появились памфлеты, стишки и брошюры, где «Изиду» сравнивали чуть не с публичным домом, а Калиостро изображался в виде султана среди своих жен. Особенно смущало одних и веселило других, что после сеансов, на которых присутствовал и Калиостро, все переходили в соседнюю залу, где были накрыты столы, ждали кавалеры, и запросто ужинали, танцевали и пели куплеты.
Однажды утром кардинал приехал в Марэ сильно потрясенный. Прямо пройдя в кабинет, он бросил перчатки в камин, вместо того чтобы положить их на геридон, и начал, отдуваясь:
– Граф, я виноват, я скрывал от вас, но теперь я признаюсь и умоляю о совете.
– В чем дело? – спросил Калиостро тоже взволнованно, видя искреннюю тревогу де Рогана.
– Королева ожерелья не получила.
– Как?
– Бемер узнал это от г-жи Кампон, лектрисы королевы. Все письма подложны. Мария-Антуанетта Франции! вы правы: кто же будет подписываться так глупо? Мы все обмануты, но, главное, задета честь королевы. Ювелиры были уже в Версале, там все известно. Боже мой! что же нам делать?
– Ехать к королю, броситься к его ногам и сказать правду.
– Нет, я этого не могу сделать.
– Тогда это сделает за вас ваш друг.
– И этого не надо! слишком поздно! – и кардинал закрыл полное лицо маленькими ручками.
Калиостро молчал, глядя в окно и стараясь собрать свои силы. Что-то последнее рухнуло словно около него. Но силы не увеличивались.
Кардинал поднялся совсем старичком.
– Прощайте, учитель, благодарю вас за любовь и за советы, которыми я, к сожалению, не мог воспользоваться, – и вышел.
Калиостро стоял посреди комнаты. Покинут! Справится ли? Конечно, есть и другая сила. В комнате утром Лоренца кроила новый лиф, ножницы и бумага лежали на солнце. Граф подошел к ним, улыбаясь, и машинально стал вырезывать мелкие неровные звезды, шепча:
– Есть и другие силы, другие силы!
В дверь постучали. Вошел человек средних лет, похожий на адвоката. Увидя ножницы в руках Калиостро, он попятился, но потом сверкнул глазами и поклонился. Назвался Франческо ди С. Маурицио, уверяя, что бывал у графа на приемах. Калиостро молчал, ожидая, что будет дальше. На полу лежали мелкие неровные звезды. Гость еще раз поклонился, прижимая руку к сердцу. Было неприятно, будто он без костей.
– Не удивляйтесь, что я вам скажу. Нас никто не слышит?
– Никто.
– Я пришел вас спасти. Вы оставлены, но несправедливо.
Калиостро нахмурился.
– Почему вы это говорите?
Гость, извиваясь, поклонился.
– Простите. Я вас зову. Мне поручили снова дать вам помощь.
– Знак, знак! – Калиостро топнул ногою.
– Я знаю, что вы оставлены и скоро будете в Бастильи, сударь.
– Что же дальше?
– Обе ваши темницы будут разрушены, срыты с лица земли. Поверьте мне, я вам помогу. Кто же вам поможет, эта мошенница де Ла-Мотт?
Калиостро молчал, потупясь. Потом глухо спросил:
– Что я должен делать?
Незнакомец изогнулся чуть не до полу, отвечая:
– Помириться с Апостольской Церковью.
Калиостро во все горло расхохотался, потом вдруг заметил мелкие звезды на полу и медленно подошел к гостю.
Тот стоял, улыбаясь, и не гнулся.
– Так вы?…
– Да, конечно! – ответил Франческо, пожимая протянутую ему руку.
Кардинал, как оказалось, был лучший провидец, нежели граф Калиостро: было действительно поздно обращаться к королю. Версаль был в волнении после депутации ювелиров, которые все рассказали королю: был тайно созван совет министров, на котором было решено подвергнуть аресту кардинала де Роган, которого арестовал сам король публично на приеме 15 августа, г-жу де Ла-Мотт, арестованную 18 августа, и, наконец, Калиостро, арестованного после всех, может быть, по наговору г-жи де Ла-Мотт, 23 августа в 7 часов утра. Арестовали и ничего не знавшую Лоренцу.
Г-жа де Ла-Мотт сопротивлялась властям; хотя арест ее производился днем, она разделась, спустила шторы и легла под кровать. Сначала она кричала, что она спит, потом уверяла, что не может выйти, так как совсем голая, ее вытащили за ногу, причем она укусила в икру сержанта; она все буянила и вопила, наконец разбила об голову арестовывающего ночной горшок и только тогда предалась в руки правосудия.
Всем известное дело тянулось с августа 1785-го по июнь 1786-го. Кардинал постарел, вел себя смирно, отвечал тихим голосом и не мог сообщить ничего, чего бы не знали тот же Бемер, г-жа Кампон или любой не причастный к делу человек. Граф Калиостро и г-жа де Ла-Мотт обвиняли друг друга. Г-жа де Ла-Мотт волновалась, плакала, кричала, выдумывала всякие обвинения вроде того, что граф наслал ей в камеру блох и т. п. Калиостро на вопрос: «Кто он?» отвечал: «Знатный путешественник», и потом, поговорив часа полтора о сотворении мира и тайнах природы, называл г-жу де Ла-Мотт воровкой и вруньей. Судьи дремали, свечи оплывали, и подсудимых разводили по их местам. Между тем нужно было торопиться с этим делом, так как в нем была замешана королева. Письма ее сочли подложными только на основании подписи «Мария-Антуанетта Франции», так как такая подпись не принята и не умна. Но ведь можно и королеве иногда быть неумной и в делах необычных подписываться не так, как принято! Уверяли, что и письма были подложны, и на свиданье к кардиналу ходила вместо Марии-Антуанетты судомойка г-жи де Ла-Мотт (это сходство не оскорбило королеву, но вызвало краску на лице кардинала), и что роль слуги королевы исполнял г.Рето, который служил у г-жи де Ла-Мотт, где кардинал его видел всякий раз, как бывал там. Не было явных улик, но дело для всех было подозрительным и странным тем более, что отдельные части ожерелья могли быть пущены в продажу через подставных лиц кем угодно.
Начались очные ставки. Надеялись многое выяснить из очной ставки графа и г-жи де Ла-Мотт; но на этот раз Калиостро изменил своей важности и красноречию. Едва только ввели ее, как Калиостро закричал и обрушился на свою приятельницу с извозчичьей бранью. Г-жа де Ла-Мотт не осталась в долгу, потому что, окончив браниться, она схватила зажженную свечку и бросила ее в живот Калиостро, но так неудачно, что капли сала попали ей самой в глаз, и она чуть не окривела. Граф воскликнул:
– Небо тебя покарало!
Г-жа де Ла-Мотт показала ему язык и замолкла.
Наконец 31 мая кардиналу и графу Калиостро был вынесен оправдательный приговор. Лоренца была освобождена еще 26 марта. Пленников выпустили на волю ночью, около полночи 1 июня; тем не менее все пространство перед Бастилией было полно народом. Народ же толпился на лестнице, ожидая выхода оправданных. Как-то сразу в объятиях Калиостро очутилась Лоренца.
– Александр, Александр! Небеса видят правду! – восклицала она, покрывая лицо и руки мужа поцелуями.
С улицы доносился шум.
– Что это? – спросил граф. – Или это простой уличный шум я, отвыкнув, принимаю за народное волнение?
– Там народ приветствует освобождение графа, – объяснил подскочивший Франческо. Калиостро прислушался. Внизу гудели голоса на одной ровной ноте, на которой вдруг выскакивало: «Долой убийц!», «Долой фальшивомонетчиков!», «Да здравствует справедливость!» Наконец, кто-то вдали прокричал как петух: «Да здравствует Калиостро!»
Граф улыбнулся. Франческо ди С. Маурицио взял его под локоть и, извиваясь, говорил:
– Добрый французский народ любит графа. Целый день стоит толпа, ожидая вашего выхода. Они простые и чистосердечные; с ними можно делать что угодно: они доверчивы.
Калиостро отстранился несколько, будто не помнил, что это за человек, где он его видел, и зачем он здесь.
– Я – Франческо ди С. Маурицио. Вы меня не помните?
