Не смел Алексей сесть на диван, крытый бархатом, но с приветливой улыбкой взял Колышкин его за руку и, подтащив к дивану, чуть не силком посадил его промеж себя и англичанина.
— Так как же тебя звать-позывать?.. Трифоныч аль Трофимыч будешь? — спрашивал Колышкин все еще торопевшего Алексея.
— Трифонов, — отвечал тот.
— Познакомьтесь, — молвил Сергей Андреич англичанину. — Помните друга моего, благодетеля. Патапа Максимыча Чапурина, из-за Волги?
Англичанин молча кивнул головой, не выпуская изо рта сигары.
— Это его приказчик Алексей Трифоныч, — продолжал Колышкин. — А это, — сказал он, обращаясь к Алексею, — господин Кноп, директор то есть, по-вашему говоря, — набольший по здешнему пароходному обществу. Восемь пароходов у него под началом бегает… Андрей Иванычем по-русски зовем его.
— Рад вашему знакомству, — привстав с места и подавая Алексею руку, отчетливо и довольно чисто по-русски сказал Андрей Иваныч.
— Чем же дорогого гостя мне потчевать? Ведь этим треклятым зельем поганиться с нами не станешь? — молвил Сергей Андреич, показывая на ящик с сигарами. — Чайком разве побаловаться?.. Не даром же нас, нижегородов, водохлебами зовут… Эй! — крикнул он, хлопнув три раза в ладоши.
Дверь неслышно растворилась, и вошел тот самый человек, что показался Алексею чином больше станового.
— Чаю вели подать, — приказал ему Колышкин и, обращаясь к Кнопу, сказал:
— Вот намедни вы спрашивали меня, Андрей Иваныч, про «старую веру». Хоть я сам старовером родился, да из отцовского дома еще малым ребенком взят. Оттого и не знаю ничего, ничего почти и не помню. Есть охота, так вот Алексея Трифоныча спросите, человек он книжный, коренной старовер, к тому же из-за Волги, из тех самых лесов Керженских, где теперь старая вера вот уж двести лет крепче, чем по другим местам, держится.
— А! — обрадовался Андрей Иваныч. — Очень буду обязан вам, господин Трифоныч, если вы преподадите мне о русской старой вере.
— Ты, голубчик Алексей Трифоныч, Андрея Иваныча не опасайся, — внушительно сказал Колышкин. — Не к допросу тебя приводит. Сору из избы он не вынесет. Это он так, из одного любопытства. Охотник, видишь ты, до всего этакого: любит расспрашивать, как у нас на Руси народ живет… Если он и в книжку с твоих слов записывать станет, не сумневайся… Это он для себя только, из одного, значит, любопытства… Сказывай ему, что знаешь, будь с Андрей Иванычем душа нараспашку, сердце на ладонке…
— Мне что же-с? — смешался было Алексей. — Отчего ж не сказать, что знаю. Кажись, худого в том ничего не предвидится. Не знаю только, что будет угодно спрашивать ихней милости. Хоть я и грамотен, да не начетчик какой, от божественного писания говорить не могу.
— Будьте столь добры, господин Трифоныч, преподавать мне, какая заключается разность вашей старой веры от государственной Церкви?
И русскими словами говорит Андрей Иваныч, а не понять Алексею. С недоуменьем взглянул он на Колышкина.
— Андрею Иванычу хочется узнать, в чем состоит старая вера, чем она рознится от нашей, от никонианства, говоря по-вашему? — пояснял Сергей Андреич. — Чем она, значит, отлична от нашей?
— Да, то есть какие существуют правила вашей русской старой веры? Из чего состоят сии правила? — подтвердил Андрей Иваныч.
— Значит, то есть на чем наша стара вера держится, в чем то есть она состоит…— догадался, наконец, Алексей. — Известно, в чем: перво-наперво в два пёрста молиться, второе дело — в церкву не ходить, третье — табаку не курить и не нюхать… Чего бишь еще?.. Да… бороды, значит, не скоблить, усов не подстригать… В немецком платье тоже ходить не годится… Ну, да насчет этого по нынешнему времени много из нашего сословия баловаться зачали, особливо женский пол.
— О! Любезный мой господин Трифоныч, — с едва заметным нетерпением перебил его англичанин. — Вы мне сказываете обряды, но я желаю знать правила вашей русской старой веры… Правила… Понимаете?
— Правила! Как не понимать!.. Это понимать завсегда можем!.. — невпопад догадался Алексей. — У мирских правила не полагаются… Это у старцев только да у стариц… У монахов, чтобы понятнее вам доложить, да у монахинь. Так и зовется у них «келейное правило». Нашему брату его, пожалуй, и не снесть… Великим постом земных поклонов сот по восьми на день этого правила закатывают, а на Марьино стоянье[37] — так без малого целу тысячу. У нас ведь по старой-то вере келейницы — ой-ой! Как здоровы на молитву-то. И на сот пять поклонов отломает по лестовке и глазом даже не поморщится.
— Это вы, господин Трифоныч, также сказываете обряды старой веры, — толковал свое англичанин, — а я желаю знать правила веры, то есть ее каноны.
— А! Значит, насчет «правильных канонов», — бойко подхватил Алексей. — Накануне больших праздников да накануне воскресеньев после вечерен они бывают. Только и правильных канонов в миру не полагается — по кельям читают их да в Городецкой часовне.
— Каноны, я вам говорю, господин Трифоныч, каноны, — с невозмутимым спокойствием добивался от Алексея толкового ответа любознательный британец. — Какие суть каноны русской старой веры, я желаю от вас узнать… Каноны… Понимаете вы меня?
— Каноны! Как не понимать!.. — ответил Алексей. — Мало ли их у нас, канонов-то… Сразу-то всех и келейница не всякая вспомнит… На каждый праздник свой канон полагается, на рождество ли Христово, на троицу ли, на успленье ли — всякому празднику свой… А то есть еще канон за единоумершего, канон за творящих милостыню… Да мало ли их… Все-то каноны разве одна матушка Манефа по нашим местам знает, и то навряд… Куда такую пропасть на памяти держать!.. По книгам их читают…
Тут уж ровно ничего не понял Андрей Иваныч. Глядит на Алексея во все глаза, а сам не знает, что и спрашивать… Колышкин молчит, покуривая сигару, и слегка улыбается.
— В русской старой вере многие секты есть? — еще раз попробовал спросить у Алексея Андрей Иваныч, видя, что о правилах и канонах толку от него не добиться.
— Это так точно, — отвечал Алексей. — Много их, всяких этих сект, значит… Вот хоть бы наши места взять: первая у нас вера по беглому священству, значит, по Городецкой часовне, покрещеванцы тоже бывают, есть по спасову согласию, поморские… Да мало ли всех!.. Не сосчитаешь… Ведь и пословица есть такая: «Что мужик — то вера, что баба — то устав».
— Какая заключается разница сих вер? — настойчиво спрашивал Андрей Иваныч.
— А такая и разница, что не едят вместе да не молятся… Значит, не сообщаются ни в ястии, ни в питии, и на молитву вместе не сходятся, молятся, значит, каждый со своими. В том вся и разница, — сказа Алексей.
— Между вашими верами споры бывают? — продолжал расспрашивать англичанин.
— Для че спорить? — отозвался Алексей. — Чего нам делить-то? Споры да ссоры — неладное дело. В миру да в ладу не в пример согласнее жить. Зачем споры? Значит, кто в чем родился, тот того и держись. Вот и вся недолга. Да и спорить-то не из чего? Язык только чесать, толку ведь никакого из того не выйдет — баловство одно, а больше ничего. Для че спорить?
— Для того, чтоб убедить противника, чтоб он свою веру оставил и к вам превратился, — внушительно сказал Андрей Иваныч.
— Есть из чего хлопотать! — с усмешкой отозвался Алексей. — Да это, по нашему разуменью, самое нестоющее дело… Одно слово — плюнуть. Каждый человек должен родительску веру по гроб жизни сдержать. В чем, значит, родился, того и держись. Как родители, значит, жили, так и нас благословили… Потому и надо жить по родительскому благословению. Вера-то ведь не штаны. Штаны износятся, так на новы сменишь, а веру как менять?.. Нельзя! Едва заметно Андрей Иваныч улыбнулся.
— Ой! Алексей Трифоныч! — захохотал между тем Колышкин, откидываясь взад на диване. — Уморишь ты меня, пострел этакой, со смеху!.. Ишь к чему веру-то применил!.. Ну, парень, заноза же ты, как я посмотрю!.. Услыхали б тебя келейные матери — ух! Задали бы трезвону!.. Право!.. Ах, озорник ты этакой!.. Ха-ха-ха!.. Вера не штаны!.. Ха-ха-ха!..
Колышкин так и катался со смеху… Громкий хохот его гудел по высоким хоромам. Андрей Иваныч с едва заметным удивлением посматривал на Сергея Андреича.
— Неправду разве говорю? — быстро вскинув глазами на Сергея Андреича, молвил Алексей. — Если б я таперича, например, своему богу не верен был, разве бы кто мог поверить мне хоть на один грош? — Сами бы вы, Сергей Андреич, из первых не поверили…
— Следовательно, из русской старой веры никто никогда в другие секты не переходит? — спросил еще Алексея Андрей Иваныч.
— Всякого народа на свете есть, — ответил Алексей. — Может статься, иной и переходит. Так ведь что ж это и за народ?.. Самый, значит, последний… Вся цена тому человеку пятак, да и тот ломаный.
— Удивительный народ! — обратился британец к Сергею Андреичу, вставая с дивана и взяв соломенную свою шляпу.
