Капитан Казарин был человек горячий, крутой, но от скоропалительных выводов себя удержать мог. Он снова упрятал металл в голосе.
- Ладно, все понятно, - спокойно сказал он. - Разберусь до точки. За козу, за сарай и за кур - весь убыток подсчитаем.
- Мне счет-подсчет не нужен, коза нужна, дойная. Детишки голодные, есть просят.
- За козу заплатим. Ступай пока домой. - Он открыл дверь и крикнул:Эй, есть там кто?
В землянку тут же влетел солдат с лицом круглым как мяч. Посмотреть, так ни носа, ни глаз, ни даже рта не различишь, все кругло, шар, и только.
- Слушаю!- подскочили губы на лице и этим испортили идеальную округлость шара.
- Проводи гостя до большака, - приказал капитан. Он подошел к старику. - Ну, прощай, Евгений Кузьмич, - он протянул руку.
- Ефимий Лукич, - поправил гость, встал и пожал протянутую руку. Ефимий Лукич Буренкин с хутора Чернявка.
- Ладно, сейчас же запишу, чтоб не забыть.
Во всем ином толковый и сметливый капитан Казарин мучался тем, что не мог удержать в памяти имен и фамилий. Даже когда познакомился с Розалиной, сначала запомнил ее как Розанну.
- За душевность спасибо, командир. Я, значит, тогда пойду, утешу сироток.
- Иди, утешь.
Когда старик вышел, капитан и впрямь сел за стол, открыл планшетку и записал крупными буквами: "Чернявка. Ефимий Лукич Буренкин. Сарай, коза, 2 курицы". Потом обеими руками подпер голову. Громко прочитал написанное:
- Чернявка. Ефимий Лукич Буренкин. Сарай. Коза. Две курицы.
Что за наваждение? Ничего непонятно! Старик, ясное дело, не врет. Какому дьяволу нужно было это ночное путешествие? Куда ездил? Зачем? Не затем же, чтобы сарай протаранить. Что это - глупость или преступление? Хотя по нынешним временам одно от другого отличить не просто. Любая глупость готова кончиться преступлением.
Руслан Сергеевич решил сначала, не поднимая шума, сам разобраться, как сказал, до точки. След, по словам старика, ведет прямо в его мехбат. Это несомненно. С чего же начать? Сходить, взглянуть на след он посчитал излишним. "Не дело боевого командира следы обнюхивать, - подумал он. - В моем ведении люди и оружие". Решил начать с людей. И вызвал старшину Хомичука с первой батареи. Этот порой больше самого комбата видит, больше других слышит и больше других примечает и соображает. Однако минувшей ночью и старшина Хомичук оказался не лучше других. "Может, знает что, да хитрит?" - подумал было Казарин. Но мысль эту отмел тут же. Преданный службе старшина и слову своему был верен. К тому же Хомичук, годами постарше комбата, любил его скрытной заботливой любовью. Казарин это чувствовал и ценил. Нет, решил он, не врет и не хитрит.
- И мотора не слышал?
- Слышал, только вроде как во сне.
- Что за черт! Уже на ходу сны видим! Кто на посту был?
- Ребята надежные. - Хомичук поименно перечислил всех из ночного дозора. - Разрешите, я разузнаю.
- Только паники не поднимать.
- Понятно.
Будь на месте Хомичука кто другой, дал бы комбат выволочку, перья бы полетели. "Ты у меня, так тебя в душу, мало что мотор, комариный писк за версту будешь слышать", - сказал бы он. Но если уж и Хомичук не слышал, значит, тут что-то не так. Только когда старшина вышел, он выругался: "Недотепы!.." В число недотеп он записал и себя.
Через полчаса все выяснилось. Ефрейтор Дусенбаев рассказал старшине, что Любомир ездил отлаживать тормоза, пробыл долго, там по пути опять сломалось что-то, намучился, пока починил, хорошо, все обошлось, товарищ вернулся цел и невредим. Хомичук ругнулся, да только про себя, а ему и слова не сказал. И с Зухом говорил спокойно. Если бы тут можно было исправить глоткой, уж он бы ее не пожалел. Сержант не отпирался и не оправдывался, рассказал, как все было.
- Ты ведь не только свою, ты и наши головы на плаху кладешь, - тихо сказал старшина и даже выругаться забыл, такая взяла горечь. - Хоть бы покаялся, дубина!..
- А что я такого сделал, чтобы каяться? За козу и сарайчик отвечу. И наказание приму.
- Коза! Если бы дело в козе было...
- А в чем же? За мной другой вины нет.
- Ладно, не мне твою вину мерять. А вот беду чую. Большую беду, Любомир.
Говорили они возле бронетранспортера, сидя на траве.
- О чем ты, Паша! Ты что говоришь?
- Байку рассказываю. Анекдот. Эх, парень...
* * *
Поначалу сержант Зух держался перед капитаном не то что спокойно, но и беспечно, словно даже придуривался. Казарин, видя это, вспылил про себя, но гнева своего ничем не выдал.
- Ну, Зуд, расскажи, какие геройства совершил?- "Геройства" он сказал с особенным нажимом.
- Не Зуд, товарищ капитан, Зух. А геройства мои еще впереди. Не подкачаю. Дай только с фрицем встретиться.
Серые холодные глаза капитана столкнулись со взглядом голубых, смотрящих из-под густых бровей глаз Любомира.
- Ты не придуривайся. Где ночью ходил?
- В Подлипки к невесте, вернее сказать - к жене ездил. Пешком хотел, да очень долго получилось бы.
- Какая еще жена?
- Законная жена, Мария Тереза. Вы ее знаете. Когда в Подлипках стояли, я к вам приходил насчет нее. Вы меня тогда выгнали. Если бы вместе служили...
- Здесь мехбат, сержант, механизированный батальон, а не бардак. И всех баб собирать, с которыми шьетесь...
- Она жена моя. Законная. Единственная. Не унижайте ее, прошу вас.
- Под кустом обвенчались - и весь "закон"!
- Товарищ капитан, - тихо сказал Зух, - вас бог накажет.
Капитан Казарин еле заметно вздрогнул. Он спрятал руку за спину и отпустил зажатую между большим и указательным пальцами щепотку волос.
- Уже наказал. А господь бог, которого ты вспомнил, в одно темя дважды не бьет.
Оттого, что разговор пошел как-то вкось, мысли капитана тоже сбились. Он постоял молча, обежал глазами землянку. Взгляд остановился на мохнатой черной бурке, висевшей на гвозде. Уже сколько лет Казарин возил ее с собой, но на людях не надевал ни разу. "Когда меня хоронить будете, в нее завернете", - шутя говорил он товарищам. Черная бурка вызвала мрачные мысли. Мысли эти были о сержанте Зухе.
- Ты - дезертир. Вот ты кто. А мы в действующей армии, значит, на фронте. Не сегодня-завтра - в бой! Ты это понимаешь?
- Понимать-то понимаю... Так ведь ничего не случилось. А за козу...
- Тебя что, никогда уставу не учили?
- Учили. Драться учили. И я буду драться, крепко буду драться, без пощады. У меня там, на той стороне, мать осталась. И вся родня... Надо их спасать.
- Можете идти.
- А какой мне выговор будет?
- За это выговор не дают. За это, сержант, расстреливают.
Последние слова Зух всерьез не принял. Из землянки он вышел с чувством облегчения. Вроде обошлось. И старшина тоже на него не кричал. Будь вина и впрямь стоящая, так бы обложил - весь лес бы дрожал.
Перед капитаном Казариным было два пути.
Первый путь - так как о Зуховом ночном похождении еще никто не знает и слухов никаких пока не разошлось, то вызвать сейчас старшину Хомичука и приказать: по поводу Зуха больше не распространяться, а живо забросить в кузов мешок пшена и хоть как, хоть где, но обменять его на дойную козу; козу же (он достал планшетку) отвезти к живущему на хуторе Чернявка Ефимию Лукичу Буренкину, стоимость двух кур возместить деньгами (деньги он даст старшине из своего кармана). А сарайчик Буренкин может починить и сам В общем, хозяин козы должен остаться доволен, снова ходить и поднимать шума не будет. И шито-крыто. Вот такой путь.
Другой же - путь опасный, путь страшный. Сейчас он должен поднять вот эту телефонную трубку и сообщить командиру бригады: "Во вверенном мне батальоне чепе. Разрешите явиться и доложить лично". Комбриг, человек по натуре мягкий, вежливо скажет: "Извольте, жду вас".
Тот первый путь - тайный, короткий и бесхлопотный. Но - скользкий. Сокрытие преступления, сознательного ли, бессознательного ли, не только уставу, но и совести претит. Ступит на эту тропку капитан Казарин - и как ему потом с самим собой ужиться, как от других искренности и правдивости ждать? Как он после этого усердному, дельному службисту Хомичуку будет смотреть в глаза? Или - взять грех на душу? Война спишет. А спишет ли? В этот миг шевельнулся в левом плече засевший осенью прошлого года под Москвой осколок фашистского снаряда, царапнул стальным когтем, огнем ожег. Не по мясу - а по совести процарапал. Руслан Казарин, у которого воинский долг и честь командира были превыше всего, избрать первый путь не смог. Он долго смотрел на лежащую на четырехугольном ящике трубку полевого телефона. Потом не спеша начал крутить ручку аппарата, крутил долго. Только снял трубку, послышался голос телефонистки.
- Я седьмой... - сказал капитан, словно в нерешительности. - Соедините меня с двадцатым. - Телефонистка соединила тут же, - Товарищ двадцатый, я седьмой. Разрешите явиться?
Мягкий густой голос ответил:
- Пожалуйста, жду вас.
* * *
...И страшная машина пришла в движение, ни удержать, ни остановить ее уже было нельзя. По телефонному проводу с этого, ближнего конца туда, наверх, оттуда еще выше побежали два слова: сержант Зух... сержант Зух... сержант Зух.., Это имя вошло в военные донесения, было занесено в журналы. Аппараты Морзе выстукивали по телеграфным проводам эти же слова: сержант Зух... сержант Зух... сержант Зух. Военный прокурор и следователь принялись за работу, пришел в движение военный трибунал. Впрочем, можно было сказать заранее: если человек в прифронтовой полосе посреди ночи самовольно на военной технике покинул часть действующей армии и отправился в тыл - он уже сам себе вынес тяжкий приговор. Мало того - обман. То, что он заведомо обманул стоявшего на посту Дусенбаева (часового), - было отягчающим вину обстоятельством. Военной прокуратуре оставалось только, исходя из соответствующей статьи Уголовного кодекса, дать юридическое обоснование.
