женщиной. Чем ниже тяжелая работа и возраст склоняли ее спину, тем выше она держала голову, ни перед кем не заискивая, но и никем не пренебрегая.
Жаль, что я не могу толком рассказать тебе об алевитах, ведь мать скрывала от меня веру своей семьи, а неукорененному в традиции с детства сложно понять ее, даже несмотря на зов сердца. Если же ты сам захочешь узнать, то не спрашивай об алевитах у суннита, христианина или еврея. Наслушаешься разных небылиц, от которых будешь, пожалуй, плеваться весь день.
Я лучше расскажу тебе еще о тетушке Бетюль.
– Что такое Бог? – спросила она однажды вечером, уже отдыхая после работы.
Я молча пожал плечами, чувствуя, что вопрос она задает не мне, а себе, как бы желая выговориться, – вот как я сейчас. И действительно, тетушка вскоре продолжила:
– Что такое Бог? Видишь ли, страшно ошибиться в узлах и испортить узор только первые несколько лет. Голова все время занята рисунком и подсчетом рядов, но по мере течения времени руки и глаза так навыкают, что голова не поспевает за ними и только мешает. И приходится чем-то занимать голову, как занимают игрушкой младенца, отвлекая от груди матери.
Так я начала петь. Я знала мало песен, поэтому, когда перепела их все, начала сочинять новые. И вот это заняло мою голову крепко… Пока придумываешь одну строчку, в уме уже держишь вторую, чтобы поладнее сложить их друг с другом, да еще чтобы к третьей строчке сам смысл не потерялся.
А потом можно было петь новые песни и вспоминать, что подсказало тебе те строки: вот это – кошка звала котят, это дети во дворе подрались, а это цветок тюльпана, не завершив положенный изгиб, вдруг прервался, потому что моток красной пряжи закончился.
И меня становилось двое, из которых одна ткала, считала и пела, а вторая смотрела на тюльпановые поля и соседских ребятишек и ткала их в своем воображении. Но я была одно.
Через несколько лет голос мой иссох. А зачем придумывать новые песни, если ты не можешь их петь? Тогда я стала занимать свою голову мыслями, раздумывая над сутью каждой вещи. И какую бы вещь я ни взяла, всюду в конце цепи причин и целей ее вставал вопрос: а что такое Бог?
Голова работала лениво и, не в силах ответить на этот вопрос, всякий раз отбрасывала его. Но однажды я все же решилась потрудиться и найти ответ.
Я говорила себе: «Что ты задумала? Ты ведь не старейшина наш, деде Эрдал, прочитавший много книг и знающий обо всем! Как ты собираешься искать суть Бога?» И сама же себе отвечала: «Но разве тот Бог, о котором все говорят, – это Бог деде Эрдала? Нет, Он наш общий. И если Он так милостив, как о Нем говорят, то готов открыть себя каждому, не издеваясь и не прячась за девяносто девятью именами, которые простая женщина вроде меня и прочесть-то не может. И тайна Его не в знании сокровенного, а в соединении всех откровений. Ведь вот я, например, беру самые обычные мотки с пряжей, беру крючок и колотушку, пропускаю нити и вяжу узлы. Ничего сокровенного в этом нет, и даже за тысячу лет до меня, наверное, не было. Дело все только в том, как и в каком порядке соединяю я нити. Тайна есть в этом, а секрета нет».
Тетушка включила тусклую лампу, потому что уже стемнело.
– Так что такое Бог? – в который раз повторила она. – Я стала вспоминать все, что известно мне о Нем. Но все мои воспоминания были бесполезным клубком перепутанных между собой нитей, пока Бог не снизошел до меня и не разложил все мысли, подобно останкам птиц на четырех горах, и не призвал их Сам оживляющим кличем. И в тот же миг ответ, лежавший до того без дела на самом видном месте, стал ясен мне. Бог – это жизнь.
Разве не дает Он жизнь всему и не наказывает за прекращение жизни? Разве не в соединении с Ним задание наше? Бог тянет нас магнитом к себе, и даже когда не оправдываем мы Его надежд, Он прощает и вдыхает в нас жизнь новую, пока не исполним должное.
Отнимая жизнь у одного существа, Он печется об умножении жизней многих. Ты ведь знаешь, что, не будь волков, овцы расплодились бы так, что сожрали бы всю траву и все деревья и в итоге погибли бы от голода?
Но зачем тогда Он растопил печь? – возражала я сама себе. – Бурлящая вода хлынула из печи, и лишь восемьдесят человек вместе с пророком Нухом спаслись, чтобы потом заново заселить землю. К чему ему было убивать живых, чтобы сохранить от них малую часть? – думала я. – Разве что люди, противные воле Бога, больше не умножали жизнь, а истребляли ее? И тогда Тот, чья суть сама жизнь, уничтожил больное стадо, не дающее приплода, чтобы не пожирали они траву, предназначенную новому стаду.
Как сказал Он Нуху о животных, так и о нас было: Остальных ковчег просто не выдержит.
Я так складно говорю сейчас, будто весь день сочиняла песню. Но на деле-то много узлов завязалось, пока…
Я перебил тетушку:
– Что же это за Бог, если весь смысл веры в рождении детей? Не убивай, женись на четырех женщинах, и пусть каждая принесет тебе по десять двоен? И все, ты спасен?
– Э, нет… Если бы все было так просто! Ты ведь наперед не знаешь, не окажется ли потомство твое бесплодным, не отрастят ли ягнята твои клыки, чтобы, подобно волкам, загрызть остальное стадо? Поэтому выше деторождения должен быть путь спасения других.
Но, спасая жизни, береги и души. Накорми голодного, утешь плачущего, дай кров бездомному и расскажи им о Боге и о спасении, чтобы найденная тобой овца не сделалась больной и не заразила стадо. Бог выбирает из всех возможностей единственную ведущую к сохранению и умножению жизни. Молись же о том, чтобы на перепутье и тебе делать правильный выбор!
Вот так учила тетушка Бетюль… Только я все равно стал безбожником, как Ахмет Никчемный. Уж слишком много у бога получается трупов на развилках, ведущих к жизни.
Тем утром тетушка ушла, не предупредив меня. Она знала, что я буду против, – в городе который день продолжались беспорядки [3]. Особенно пострадал наш квартал – то тут, то там слышались крики и выстрелы, а на соседней улице сожгли магазин, принадлежащий алевитам. Мы уже несколько
