Да у Милюкова уже был подготовлен и текст, вот он, за этим у Милюкова никогда дело не стояло.
При тяжёлых условиях внутренней разрухи, вызванной, как это всем ясно, банкротством старого правительства, Временный Комитет Государственной Думы вынужден – просто вынужден – взять в свои руки – не власть, нет, это звучало бы неблагоприлично, а – взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. И при этом выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче.
(Какой именно задаче? Тут-то и было самое важное, мысль Милюкова забегала вперёд, он готовил уже следующий мостик, для следующего шага.)
В трудной задаче создания нового правительства, которое бы соответствовало желаниям населения (то бишь – не императора) и пользовалось бы его доверием.
(Временный Комитет потому и Временный, что является только мостиком для создания правительства – которое уже не будет этот Комитет, но будет иметь реальную власть, – и к той-то власти ступал Милюков. Для того чтобы возникло правительство, Комитет должен будет отмереть – это пока один Милюков прозрел.)
Комитет слушал – возразить нечего. Даже всё очень разумно и умеренно. Правительство доверия? – так об этом Дума только и говорила всегда. Вот – «банкротством»? Может быть, мягче сказать – «мерами старого правительства»? Хорошо, мерами, Милюков был мастер уступать в формулировках, сохраняя суть. (Кто-то подал: да хоть и «маразмом» назови, не ошибёшься.)
А всё согласовано – так Милюков просил извинения и вышел на минуту в зал. (Опередил и Керенского!) Там уже его ждали журналисты – и подхватили коммюнике для издаваемой газетки. И бродячие из Совета депутатов тоже услышали, и, в общем, все приободрились.
А Родзянко, всё ещё переполненный звонком преображенцев, тем временем просил Шидловского поехать после заседания в их офицерское собрание и поблагодарить от его имени.
Было заполночь, но члены Комитета не только не расходились, но приступили к разговору: что же именно делать? Отовсюду продолжали приходить вести, что разгулявшееся население разбойничает, офицеров бьют или убивают, безсмысленно портят имущество и обыскивают частные квартиры. Удержать, защитить – не было никакой военной силы. Значит, надо было выпускать ещё одно воззвание?
В этот раз у Милюкова проекта не было. Стали составлять. Керенский уже улетучился, лихого Караулова не было, поэтому и резкостей не произносили, а – предложения умеренных разумных людей. Некрасов сидел волковато, непроницаемо, своих фраз не добавлял.
К жителям Петрограда. К солдатам. Во имя общих интересов щадить учреждения и приспособления, такие как: телеграф, водокачки, электрические станции. (Можно себе представить, если всё сейчас погрузится во тьму, а уборные перестанут сливать!) И трамваи же! (Досталось уже им.) А заводы и фабрики? Комитет поручает их охране самих граждан.
Об офицерах? Прямо сказать нельзя: будет зафиксировано, что офицеров травят, да и будет выглядеть, будто Комитет защищает реакционный строй. Но можно выразиться уклончивей, как-нибудь в самом общем виде: что недопустимы вообще никакие посягательства на жизнь и здоровье частных лиц. Да и на частное имущество? Вот так написать: пролитие крови и разгром имущества лягут пятном на совесть людей, совершивших подобные деяния.
Шульгин потряс головой и съехидничал:
– Не много же у нас прав для начала, если только и можем мы призывать к совести населения.
– Да чего ж больше, батенька! – с облегчением выдохнул прогрессист Ржевский. – Да что ж вам больше совести!
Всё же докончили, выслали второе воззвание журналистам…
Но в груди Родзянки поднималась гордость. Нет, не робкого он десятка! Да, он сделал такой шаг, и сделал его для спасения России. И теперь надо привести столицу в порядок, а значит, прежде всего собрать распавшиеся войска.
Но для этого – Временному Комитету нужен свой полководец.
Высказал. Обсуждали.
Однако все полководцы на фронте. А в Петрограде – негожие канцелярские генералы, вроде вот этого Беляева. Да и те, если не у Хабалова – так где их искать?
Стали думать, сразу в восемь голов. И в одной голове просветилось: да Энгельгардта!
Энгельгардт – полностью свой, член Государственной Думы. В прошлом – улан-гвардеец, любитель скаковых лошадей, – и окончил Академию Генерального штаба, хотя никак это не направило его последующей жизни. И ещё не стар.
Так великолепно! Он кто по званию? Нето подполковник, нето полковник. Отлично! А где он сейчас? Да где-то здесь, был на частном совещании, и ещё потом оставался.
Искать его!
И нашли.
Пришёл – в сюртуке, в белой манишке с бантиком, ничто не напоминало в нём военного. Но свой же человек, думский, октябрист!
Никогда он не возвышался до общества лидеров Думы, а тут – все лидеры ласково приветили его. И во мгновение кооптировали в состав Временного Комитета (получился – тринадцатым, а так подгонял Родзянко, чтобы было двенадцать!). И назначили – как он будет называться? – поскольку командующий войсками пока Хабалов, – пусть будет «комендант Петрограда»!
И теперь он должен будет возглавить все воинские части, перешедшие на сторону народа. Собрать их, вновь организовать. А если придётся – то, да, и вести военные действия против войск реакции.
Но, господа, но так сразу?..
Вот сразу, двумя руками депутата, даже не надев мундира. (А мундир дома есть? – Есть.)
С опозданием ворвался длинноусый терец Караулов – с газырями на черкеске, – чем не главнокомандующий? вот он я!
Но не хватало терцу образовательного ценза.
– И как же безо всякого штаба? – спрашивал Энгельгардт.
Да позвольте, господа, тут какой-то штаб у нас уже есть по соседству, да вот в кабинете Некрасова.
В кабинете Некрасова? – изумился Родзянко. Вот тут, за стенкой штаб – и никто не доложил?
И воззрился на своего молодого, слишком ловкого заместителя.
Но Некрасову не добавилось румянца, и так же непроницаемо смотрели его синие глаза. А голос умел бывать таким искренним, простодушным: а что такого? товарищи из Совета депутатов попросили помещения…
Родзянко возмущённо поднялся. Нет! Так он не может руководить, ничего не ведая в собственном доме! Он не стал обходить кругом по коридору, а властно толкнул заклеенную небольшую скрытую дверь – и прямо вступил в кабинет Некрасова.
И за ним – Некрасов, Энгельгардт, ещё некоторые. (Милюков, как сугубо гражданский человек, не пошёл.)
А там тоже не ожидали, эта дверь, думали, не открывается. И вдруг – сам Родзянко!
Какой-то сидел угрюмый, исподлобный штатский, в мятом пиджаке и с мятым лицом. Какой-то лейтенант-морячок с косым начёсом. Один прапорщик. Несколько ожидающих. И груда винтовок в углу, на полу, вот и весь штаб.
Родзянко с неудовольствием быковато осмотрел весь этот непорядок. Но может быть, это как раз и было то, что нужно?
Кивнул им.
– Господа офицеры, – процедил, не находя подходящей формы обратиться.
Перед его величественной фигурой все давно вскочили и подтянулись.
– Временный Комитет Государственной Думы принял на себя восстановление порядка в городе. Для этой цели комендантом Петрограда назначается генерального штаба полковник Энгельгардт, вот, прошу любить, – которому вам всем и надлежит подчиниться.
Тут – никто не возразил. Но последние слова Родзянко слышали и несколько других, вошедших из противоположной комнаты (да они уже тут все комнаты захватили!). И во главе их какой-то лысый малорослый припрыгивающий штатский с расстёгнутым сюртуком, со смоляной прямоугольной бородой, вырвался:
– Не надо нам вас, толстопузых, цензовых! Это – штаб обороны Совета Рабочих Депутатов, и он никому не подчиняется!
То есть как? Родзянко остолбенел, как от удара палкой в лоб. Ведь он только что, принимая власть, предупредил: при условии всеобщего полного ему подчинения!
И вдруг – такие оскорбления? такой невозможный язык?
И это – рядом с его кабинетом?!
Но как раз оттуда, из кабинета, стал слышен настойчивый звон и звон телефона. А Родзянко приказал секретарям только самые важные звонки на него переключать. Значит, важный.
Без сожаления ушёл от этой несуразной сцены, из этого анекдотического штаба, за ним пошли и другие думцы.
Крупной лапой взял трубку, зовко отозвался – и впился слушать, уже только односложно отвечая.
И все тут замолчали, перейдя во внимание, стараясь уловить, о чём разговор. Кто говорит – не сразу поняли, но, видимо, кто-то связанный с правительством и с Государем.
И вдруг Родзянко посерел, и голос его пал. Переспросил:
– Восемь полков?!
И сразу всем понятно стало: откуда полков и куда.
Восемь боевых полков? А в Петрограде был десяток стадо-овечьих батальонов!
Проняла Председателя испарина – даже на шее и на груди. Ах, поторопился! Теперь если кто бунтовщик – так он первый.
