Что касается отзывов на главу VI реакционной печати, все они были сосредоточены на диалоге «торжествующей свиньи» с «правдой» и в значительной мере объективно носили саморазоблачительный характер (см. ниже).
В среде, где нет ни подлинного дела, ни подлинной уверенности в завтрашнем дне, пустяки играют громадную роль. — Рассуждение о господстве «пустяков» в обществе, находящемся под гнетом абсолютистской власти, не знающем развитых форм политической жизни, аргументируют отрицательное отношение Салтыкова к тактике революционного террора народовольцев. В их деятельности он не усматривает «истинно-жизненного течения». См. ниже прим. к стр. 194. Теме «пустяков» в ее философско-историческом толковании Салтыков посвятил через несколько лет книгу «Мелочи жизни» (1886–1887).
…побывал на берегах… Вилюя, задал себе вопрос: ужели есть такая нужда, которая может загнать человека в эти волшебные места?.. — Намек на Чернышевского (и других революционеров), находившегося в это время (начиная с 1872 г.) на положении ссыльнопоселенца в Вилюйске, «городе — призраке», в 601 километре на северо-запад от Якутска.
…в надежде славы и добра… — Начальные слова из «Стансов» Пушкина, усвоенные салтыковскон сатирой в качестве «знака» сатирической характеристики либералов — умеренности их политических упований, робости их борьбы.
…Должно быть, случилось что-нибудь ужасное — ишь ведь как гады закопошились! Быть может, осуществился какой-нибудь новый акт противо-человеческого изуверства… — Эти строки относятся непосредственно к акту 1 марта 1881 г. Они были изъяты из текста в публикации «Отеч. зап.» (редакцией?) и восстановлены в отдельном издании. (Страницы 229–230, на которые приходятся эти строки в журнале, вклеены; значит, они вырезались, исправлялись и перепечатывались.) Как свидетельствует Л. Ф. Пантелеев, Салтыков, по временам, разражался крайне резкими суждениями насчет деятелей 1 марта и отзывался о них «весьма сурово, как о глупцах» («Салтыков в воспоминаниях современников», стр. 200 и 730–731). Салтыков не верил в достижение решающих успехов в борьбе с самодержавием методом террористических ударов по его правительству. Напротив того, в качестве непосредственного политического результата таких ударов он предвидел подъем новой волны реакции и укрепление самодержавия. В этом смысле нужно понимать слова о «гадах», которым убийство Александра II дало «радостный повод для своекорыстных обобщений». К таким «обобщениям» относится, например, выступление К. П. Победоносцева — фанатика и изувера реакции — на созванном новым царем заседании Совета министров 8 марта 1881 г. По записи в дневнике военного министра Д. А. Милютина, «это было уже не одно опровержение предложенных ныне <либеральных> мер, а прямо огульное порицание всего, что было совершено в прошлое царствование; он осмелился назвать великие реформы императора Александра II преступной ошибкой» («Дневник Д. А. Милютина», т. 4, М. 1950, стр. 35).
…ширял сизым орлом по поднебесью… — Из «Слова о полку Игореве».
Вопрос первый: утешает ли история. — Этому вопросу, занимающему важное место в философии истории Салтыкова, посвящена специально XII хроника «Нашей общественной жизни» (1864 г.), не попавшая своевременно в печать. См. в наст. изд., т. 6, стр. 362 и след.; см. также приведенный выше вариант рукописного текста, относящегося к теме «исторических утешений».
…молодцы из Охотного ряда, сотрудники с Сенной площади… — Торговцы (хозяева и приказчики) двух известных столичных рынков, в Охотном ряду в Москве и на Сенной площади в Петербурге, активно сотрудничали с полицией в подавлении студенческих и других демонстраций и манифестаций 80-х годов. Впоследствии они упрочили за собой постыдное имя «охотнорядцев» для обозначения погромщиков и хоругвеносцев реакции в социальных низах.
«Торжествующая свинья…» — Как всегда у Салтыкова, образ «торжествующей свиньи», порешившей «сожрать» «правду», наделен большой силой обобщения, в данном случае обобщения политической и общественной реакции. В таком значении этот образ сразу же получил широкое распространение в обществе и печати. «Торжествующая свинья» — не миф и не фантазия, — писала газета «Порядок». — Имя ей — легион…» «В ней все типично…» («Порядок», СПб. 1881, 27 мая, № 144). «Царство торжествующей свиньи» — обозначает один из современников-революционеров всю полосу глубокой реакции 80-х годов (<П. Ф. Николаев>, Очерк развития социально-революционного движения в России… Нелег. изд., Казань, 1888). Вместе с тем Салтыков вводит в комментируемый текст ряд сигналов для узнавания исходного смысла образа «торжествующей свиньи»: «свиное хрюкание у московского корыта», «московские газетные трихины» и др. Это очевидные намеки на послепервомартовскую реакционную печать и литературу, ближайшим образом на «Москов. вед.» Каткова и, отчасти, «Русь» И. Аксакова. Отклики обеих газет на события 1 марта 1881 г. достигли не только предела реакционности. Они были исполнены прямыми политическими угрозами по адресу всех инакомыслящих, в первую очередь петербургской либеральной печати. «То, что они зовут «либерализмом», — инсинуировали «Москов. вед.», — по-русски зовется звонким словом измена — измена своему народу…» Об «изменниках своего народа, свивших гнездо в С.-Петербурге», — пишет, со своей стороны, «Русь». Послепервомартовские статьи этих газет, особенно первой, пестрят такими «оценками» литераторов противостоящего лагеря, как «пагубные силы», «русские из Панургова стада», «вражеская крамола», «революционная сволочь» и т. д.[333] (см. также в «Дополнительных письмах к тетеньке»: «Сколько раз, скажете Вы, ты сам дискредитировал современную литературу… Кто познакомил публику с «Помоями», кто изобразил «Торжествующую свинью»?» — наст. том, стр. 523). Для современников исходный и ближайший смысл образа «торжествующей свиньи» был ясен. «Очерк Щедрина, — писал один критик в отзыве на гл. VI, — симпатичен каждому, начиная с молодежи и кончая нашею либеральною печатью, так как и она в обидчике («Торжествующей свинье») может видеть своего противника — «Московские ведомости» (Л. Симонова, От журнала к журналу. «За рубежом» Н. Щедрина. — «Улей», СПб. 1881, 28 мая, № 104, стр. 1). В сцене с «Торжествующей свиньей», — читаем в статье другого критика, — необыкновенно зло обрисовывается «истинный характер тех инквизиторских вопросов, с которыми обращались из Москвы к либералам в недавние смутные и тревожные дни» («Неделя», СПб. 1881, 24 мая, № 21, стр. 727). Катков счел невозможным оставить выступление Салтыкова без ответа. Он напечатал в своей газете статью, специально посвященную VI и VII главам «За рубежом», предельно грубую по отношению к Салтыкову («бессмысленное бормотание», «дикий сумбур», «сатирик более мычит, ревет и хрюкает, чем говорит…» и т. д.) (M. H. Катков, В мире курьезов. — «Москов. вед.», 1881, 14 июля, № 193, стр. 4–5). Оппозиционная печать единодушно расценила выступление Каткова как саморазоблачение «Москов. вед.» в отношении таких салтыковских иносказаний, как «литературные клоповники», «торжествующая свинья» и др. «Катков уносит своих солидных читателей, — писал один из критиков, — в легкомысленный «мир курьезов», чтобы принять облик наивности и непонимания по поводу последней сатиры Щедрина» («Порядок», СПб. 1881, 19 июля, № 196 («За неделю»). В заключение можно высказать предположение, что исходный смысл эпитета «торжествующая свинья» связан с манифестом нового царя о незыблемости самодержавия. Опубликование манифеста 29 апреля явилось действительно торжеством всех реакционных сил общества. «Теперь мы можем вздохнуть свободно, — писали те же «Москов. вед.». — Конец малодушию; конец всякой смуте мнений! Перед этим непререкаемым, перед этим столь твердым, столь решительным словом монарха должна наконец поникнуть многоглавая гидра обмана…» и т. д. («Москов. вед.», 1881, 30 апреля).
Le général Capotte. — Слово capote (пишется с одним «t») значит по-французски «солдатская шинель». Салтыков пользуется этим словом, превращенным в сатирическую фамилию, в переносном смысле, равнозначным русскому выражению (введенному Салтыковым же) «гороховое пальто», то есть шпион, осведомитель. В сатирическом жизнеописании Капотта Салтыков использовал ряд черт из биографии международного политического сыщика-авантюриста 60-80-х годов полковника Этьена де Будри младшего, действительно дальнего родственника Марата, сотрудничавшего одновременно с русской и французской полицией и жившего в 70-х годах в России.
