Папа вылез из забоя, как-то странно раскорячась, подполз к паропроводу, закрыл кран и сказал Тиме:
— Я, кажется, немножко ошпарился, — и произнес досадливо: — Нужно обязательно, чтобы в каждой шахте была аптечка первой помощи. Надо поставить об этом вопрос в ревкоме, — и потом похвастался: — Благодаря очкам я не повредил себе глаз. — Походка у папы была такая, словно он босой шел по битому стеклу. Тиме он заявил строго: — Пожалуйста, не делай несчастного лица.
Лучшее средство после незначительных ожогов — раствор марганцовки.
Папа стоял голый на табуретке, чтобы Серафиму Игнатьевичу не нужно было нагибаться, и Знаменский обвязывал его бинтами, сквозь которые проступали фиолетовые пятна марганцовки.
Доктор ругал папу и называл его мальчишкой. Лицо у папы раздулось, глаза стали как щелочки. Но когда бинтовали голову, папа беспокоился, чтобы бинтом не прихватили его бородку и оставили ее выпущенной наружу.
Однажды папа сказал маме, глядя на себя в зеркало:
— Ты не находишь, Варенька, что борода у меня, как у Некрасова?
Мама взглянула мельком и произнесла иронически:
— А других его качеств ты у себя не обнаружил?
Сейчас лицо папы было обмотано бинтами, но бородка по-прежнему упрямо торчала наружу.
Несколько дней папа лежал в постели.
Держа, как Знаменский, книгу на груди, папа подозвал Тиму и сказал:
— Если ты человек наблюдательный, то ты не мог не обратить внимания на то, что после отпалки шпуров шахтеры по нескольку часов дожидаются, пока в забое рассеются ядовитые газы.
— Ну и что? — спросил Тима.
Папа продолжал задумчиво:
— Все свободное время я размышлял над этим фактом. У меня возникла мысль, что от пара будет быстрее происходить дегазация и, значит, можно быстрее вести проходческие работы, — и заявил: — Надо попробовать, и незамедлительно.
— Ты же на мумию из-за бинтов похож, — сказал Тима сердию. — А если снова ошпаришься, на тебе кожи здоровой не останется. Сам говорил: человек кожей дышит тоже.
— Молодец! — одобрил папа. — У тебя неплохая память, — и стал медленно одеваться, стараясь при этом не морщиться от боли.
Но Опреснухин решительно запретил папе лезть в забой.
Теперь папа в грязных бинтах сидел вместе с Тпмой в откаточном штреке и ждал, пока Степан Бугаев слазь г в респираторной маске после отпалки в забой и принесет сосуды с взятыми пробами воздуха.
Каждый раз Степан, бережно передавая сосуды, говорил удивленно:
— Нес пустые. И принес пустые. А по-ученому они, выходит, не пустые.
Подвели паропровод к проходческому забою. И снова собрались в штреке шахтеры. И снова они сидели молча, с озабоченными, ожидающими лицами. Болотный сказал папе:
— Вот ребята говорят, человек ты сочувственный нам.
А почему такое, сомневаются. Говорят — может, ты просто чудак какой.
Папа рассердился, очевидно, за слово «чудак», и стал громко рассказывать о том, как Ленин давно решил облегчить труд горняков. Слушали папу напряженно, сдвинувшись вплотную, и слышно было, кроме папиных СЛОЕ, только, как журчала вода в канавах и потрескивал под ногами шахтеров штыб. А папа говорил о том времени, когда угольный газ будет двигать машины, отапливать дома и все люди станут меньше работать оттого, что самую тяжелую работу за них будут совершать машины.
Когда папа кончил говорить, все шахтеры стояли в прежних позах, неподвижно, молча, и только один Болотный, подняв вверх лицо, глядя на кровлю с выпученными потрескавшимися обаполами, покрытыми мертвой плесепмо, произнес шепотом:
— Значит, вот оно какое иебушко над нами теперь светит. Ну, спасибо тебе, товарищ Сапожков, — и, обращаясь к шахтерам, сказал сурово: — Да за такое не то что с обушка, а зубами уголек хватать надо, коли его сейчас с нас просят.
Глухо ухнулп взрывы в забое, тугая, едко пахнущая воздушная волна подняла черные тучи пыли. Но никто не пошевелился. Только Степан Бугаев, взяв сосуды под мышку, неохотно побрел к забою. Респираторная маска висела у него на кожаных ремнях. Натянув ее на лицо, он убыстрил шаги и вскоре скрылся из виду.
Вернулся Бугаев очень скоро. Маска болталась на груди; размахивая сосудами для проб воздуха, он заявил торжествующе:
— А я как ходок миновал, маску скинул, чтобы нос был свободный: хотел понюхать, как после пару — шибко угарно в забое или ничего, терпеть можно, и так с голой рожей в самую грудку забоя и уткнулся, ничего не учуяв.
Значит, нет совсем угару. Я и посуды марать не стал, раз нет угару. Зачем же их марать зря? И так все ясно.
Папа упрекнул Бугаева:
— Вы, Степан, не только легкомысленный, по и недисциплинированный человек. Это нехорошо.
И пошел со всеми нюхать забой после выпалки и очистки его паром.
Несмотря на то что в забое теперь не очень сильно пахло угаром и шахтеры после отпалки работали быстрее, чем раньше, папа продолжал вести исследование воздуха, стараясь точно установить, каких результатов удалось достигнуть, применяя пар для дегазации. Но то ли оттого, что не хватало каких-то химикалиев, ю ли оттого, что болячки после ожога стали мокнуть и гноиться, папа часто ронял сосуды, и дело у него подвигалось плохо.
А тут еще Сухожилии сообщил, что применением пара для обеспыливания и дегазации заинтересовался член ревкома соседнего рудника, бывший студент Технологического института Мартынов, и что он даже собирался приехать на Капитальную. Папа от всего этого очень нервничал.
Инженер Асмолов взялся руководить работами по новой проходке после тою, как ему доставили письмо от жены и он узнал, что дома у него все благополучно. Совет управления копями вынес решение платить Асмолову две тысячи в месяц. Папа сказал, что семье Асмолова отправили муку и масло.
Тима спросил:
— А маме?
Папа ответил:
— Маме я тоже отправил посылку, — пощипал бородку и заметил: — Чудесные окаменелости.
И стал обстоятельно рассказывать Тиме о том, как получился уголь. Много миллионов лет назад в Сибири было жарко, все равно как в Индии, а потом климат изменился. Все это Тима и без папы знал по книжкам. И в этой истории его волновало одно: нельзя ли сделать так, чтобы в Сибири погода опять стала такой, как миллион лет назад.
И вот, шагая по штреку к новой проходке, чтобы отдать Бугаеву сосуды для проб воздуха, и рассуждая с папой о том, как было бы хорошо, если б хвощи, перестав быть жалкой болотной травой, стали снова гигантскими деревьями, Тима вдруг заметил, что под ногами у него хлюпает вода. Папа опустил фонарь, посмотрел на воду, широко текущую по штреку, и произнес удивленно:
— Да, странно. Действительно вода, — и добавил: — Весной воды проникают глубоко в почву и даже образуют иногда подводные роки. На выходе подводных рек геологи обнаруживают полезные ископаемые и так иногда совершают очень важные открытия.
Но водный поток быстро подымался все выше и достигал уже колен. Внезапно он вздулся и ударил волной Тиму в живот, отбросив его к стойке.
Папа поднял над головой фонарь, схватил Тиму за плечо и сказал:
— Только не нужно волноваться.
Вода мчалась черной рекой — смердящая болотной цвелью, затхлая и тяжелая. Папа потащил Тиму по течению этой реки, держа высоко фонарь над головой, и озабоченно говорил:
— Вот, брат, искупались мы с тобой, как настоящие шахтеры, — и снова попросил: — Только не надо волноваться.
Где-то в глубине штрека позади них заскрипели стойки, проплыл мимо лапоть, а потом горбыли. Там, где они недавно проходили, что-то глухо ухнуло. Новый водяной волной Тиме поддало в спину, он упал в воду лицом, выронив фонарь. Тима уже плыл, а папа держал его за воротник куртки. Но сам плыть не решался, боясь загасить фонарь. Им удалось выползти вверх по воздушнику, и уже по сухому откаточному штреку верхнего горизонта они побежали к рудничному двору. Сюда тоже натекла черная вонючая вода.
Папа сказал стволовому:
— Увезите, пожалуйста, мальчика.
— А ты? — спросил Тима.
Папа сказал строго:
— Ты забыл, что я медик и мой долг…
Клеть рванулась вверх, и лицо папы в грязных бинтах, с торчащим мокрым клоком бороды, исчезло.
Когда клеть вошла в надшахтное здание, не успел рукоятчпк отодвинуть барьер, как толпа шахтеров ринулась в клеть и притиснула Тиму к решетке. Его вытолкнули из клети с большим трудом, так как никто не хотел выйти, чтобы дать проход Тиме.
В шахтном дворе стояли жители поселка и молчаливовопросительно глядели на Тиму. Он сказал искренне:
— Я ведь не шахтер. Пошла вода, потом больше.."
Папа, он медик, остался. А я вот… — И Тима смущенно развел руками.
— Утоплых видел? — спросила женщина с бледным лицом и растрепанными волосами.
