— Ну что? Все кутят?
— Самое пошло оживление. Еще семерых девок привели. Одна ровно слон.
— Вот барин рассказывал, — сказал грензенский лакей, кивая на Степана Александровича, — какой случай был. Заснул так один, а кошелек рядом положил.
— Ну и что ж?
— Украли.
— Много денег?
— Не сказывал. Полагать надо, порядочно.
— Я деньги завсегда в сапог. Самое для них тихое место.
Степан Александрович вздохнул и потерял сознание.
ЧАСТЬ 3
ПРОШЕДШЕЕ НЕСОВЕРШЕННОЕ (IMPERFECTUM)
Когда произошла Февральская революция, муж Нины Петровны был назначен товарищем министра и отбыл в Петроград, облив слезами свою коллекцию слонов. Так как Нина Петровна не выносила петроградского климата, то она осталась в Москве, а так как после революции ей одной жить в особняке стало страшно, то она уговорила Степана Александровича переехать к ней, на что тот из джентльменства согласился. Ему была отведена комната, непосредственно примыкавшая к спальне Нины Петровны, так что, в случае нападения на дом толпы санкюлотов, он мог одним прыжком очутиться рядом с охраняемой дамой. Для большей безопасности Нина Петровна никогда не запирала дверь со своей стороны, а полы устлала толстым ковром, дабы доблестный защитник ее мог появиться неслышно и внезапно, подобно карающему ангелу.
Из окон особняка, стоявшего в глубине двора, была видна радостная революционная толпа, ходившая взад и вперед с красными флагами, не без основания полагая, что подобное хождение в светлый весенний день много приятнее всякою другого занятия. И все сочувствовали этой милой толпе. Даже больные в больницах, брошенные персоналом по случаю манифестаций и умиравшие вследствие отсутствия ухода, умирали радостно, сознавая, ради какого великого дела они покинуты. Родзянко и Гучков изнемогали под бременем популярности. В гостиных ругали Чхеидзе. Тогда же в одной из этих гостиных один грустный человек спросил хозяйку: «Что думаете вы о Ленине?» И получил в ответ: «По-моему, Максимов лучше». Ибо разумели тогда под Лениным обычно актера Малого театра.
Степан Александрович революцию в общем принял. Он читал Нине Петровне вслух «Графиню Шарни» Дюма, а также Ипполита Тэна. Нина Петровна так нервничала от этих чтений, что Степану Александровичу приходилось проводить с нею круглые сутки, не покидая ее даже в ванной, так как, узнав историю Марата, Нина Петровна была убеждена, что ее убьют именно в ванне.
Да и нужно сказать, что прислуга большую часть времени проводила на митингах.
Вообще Степан Александрович отстал от общественной жизни, все время ходил в халате, очень пополнел и как-то потерял себя. Внутренний огонь, пожиравший его всю жизнь, вдруг угас, и у него незаметно стал вырастать второй подбородок, а в раздетом виде он стал походить уже не на одухотворенного факира, как прежде, а на моржа. В то время как вся Россия горела и возрождалась, гениальный человек, наоборот, брюзг и как бы впадал в ничтожество. Но кремень всегда кремень. Стоит ударить по нему другим кремнем и блеснет искра. И вот этим вторым кремнем явился неожиданно никто другой, как Пантюша Соврищев.
Пантюша Соврищев с самого начала революции исчез.
Появился он внезапно у особняка Нины Петровны в конце октября 1917 года в 9 часов вечера. Шел дождь. Тщетно прозвонив и простучав у парадного хода минут десять, он отправился на черное крыльцо, а по дороге заглянул в освещенную кухню. Он увидал зрелище, заставившее его слегка вскрикнуть от удивления: Степан Александрович находился один в кухне и, видимо, пытался поставить самовар. Подобрав полы халата, он безнадежно перебирал уголь, наложенный в ведро, потом взял ведро воды и вылил его в самоварную трубу, так что вода хлынула из поддувала и подмыла ему подошвы. Тогда Степан Александрович погрозил кулаком в пространство.
Соврищев не смотрел дальше, а через незапертый черный ход прошел в дом и прошел прямо в комнату Нины Петровны. Та лежала на постели навзничь в батистовой рубашечке с розовым бантиком на груди и, когда Пантюша вошел, раздраженно крикнула: «Готова вода?» Нина Петровна была без пенсне.
— Вы меня не узнаете, Нина Петровна? сказал Пантюша, подходя к кровати.
Нина Петровна, вскрикнув «ах!», накинула на себя голубое одеяло и простонала:
— Недобрый. Разве можно так врываться?
— Я почему-то думал, что ваша спальня дальше, а потому и не постучался. Что с вами?
— Страшные боли в животе… Мне необходима грелка, а Степан Александрович возится с самоваром. Прислуга разбежалась по собраниям.
— Нина Петровна, разрешите все же поцеловать вам ручку.
И Пантюша взял протянутую ему из-под одеяла душистую ручку.
— Какие у вас горячие руки, — вскричала Нина Петровна.
— Это мое свойство… Они могут вполне заменить грелку.
— Не смейте так говорить! Нехороший, нехороший…
— Скажите, Нина Петровна, у вас боли здесь?
— Здесь.
— Ну так вам нужен легкий массаж… я ведь когда-то готовился в медики…
— Врете?
— Ну, вот… я никогда не вру… Я прошел даже курсы пассивного норвежского массажа…
— Правда?.. А то меня все обманывают…
Но Пантюша уже разглаживал атласную кожу Нины Петровны.
— В самом деле мне уже лучше, — говорила она, — но вы правда медик?
— Вы же видите.
— Куда? Куда? Здесь у меня не болит.
— Сегодня не болит, заболит завтра…
Но внезапно раздавшиеся шаги прервали куре лечения. Пантюша стремительно отскочил в амбразуру окна, а Нина Петровна натянула до подбородка съехавшее было на пол одеяло.
Степан Александрович вошел не один, а с некоей госпожой Толстиной, дамой, не способной молчать ни при каких обстоятельствах.
Вошедшие не заметили Пантюшу.
— Душечка, — кричала Толстина, — вы знаете какой ужас? У Анны Дмитриевны повар оказался большевик и держит в кухне пулемет… На бедняжке Анне Дмитриевне лица нет… За одни сутки cette belle femme, parce qu'elle est vraiment belle [17], превратилась в мощи… И прогнать нельзя, он лидер. Но вы больны? Что с вами? Чем вам помочь?..
— Воды нет горячей, — мрачно заметил Степан Александрович. В это время, обернувшись, он увидал своего друга.
— А, ты здесь? — произнес он с удивлением, но без особой радости.
— У меня уже все прошло, — заметила Нина Петровна, пока Пантюша целовал Толстиной руку.
— Не верьте! Не верьте этим внезапным улучшениям. Помните, как бедный Семен Павлович за пять минут до смерти почувствовал себя настолько хорошо, что по телефону вызвал цыган. В результате цыгане попали на панихиду. Но вы лежите дома? Без мужа?
— Нина Петровна сделала мне честь экстренно вызвать меня, — сказал Лососинов смущенно.
— Но вы разве врач?
— Мы все на фронте стали немного врачами.
— А в халате теперь ведь можно ходить по улицам, — глуповато заметил Соврищев, — тебя могли принять за бухара, за хи… хи… хивинца… вообще национальное меньшинство.
— Да, я так торопился, что не успел переодеться, — побагровев, произнес Степан Александрович и, закашлявшись, вышел из комнаты. Пантюшка последовал за ним.
— Терпеть не могу этой дуры, — пробормотал Степан Александрович, разумея Толстину. — А тебя что принесло?
Пантюша Соврищев дерзко посмотрел на него.
— Я приехал за тобой, Лососинов, — сказал он, — твое поведение мне не нравится.
Степан Александрович вздрогнул и нахмурился.
— То есть? — глупо спросил он.
— Смотри, во что ты превратился, — нахально продолжал Пантюша, — я сам, голубчик, люблю женщин, но нельзя же ради них пренебрегать общественным долгом. Я лично дал себе слово не прикасаться руками ни к одной женщине, пока династия не будет восстановлена.
Степан Александрович даже весь задрожал от негодования.
— Ты будешь читать мне нотации! — презрительно сказал он.
— Да, я! Поскольку я сейчас укрепляю российский трон, а ты только…
И Соврищев неприлично обозначил основное занятие Степана Александровича.
— Я прошу тебя не вторгаться в мою личную жизнь.
— Я не вторгаюсь, а говорю… Посмотри на себя в зеркало, на кого ты похож? Не то Фамусов какой-то, не то Аксаков. Российский император в плену у хамов, а ты…
— Дурак! Я, может быть, больше тебя страдаю…
— Докажи на деле.
— И докажу…
Пантюша дерзко хихикнул.
— В этом халате? Ну, прощай, меня ждут мои единомышленники. Я хотел тебя привлечь, но если тебе важнее баба…
— Идиот! Воображаю, что это за компания.
— Во всяком случае, самоваров мы не ставим для дамских животов. Прощай!
— Подожди, в чем дело…
— Поедем, увидишь.
— Сейчас… я переоденусь… Хотя я уверен, что от тебя нельзя ждать ничего путного.
