Перед рассветом буря утихла. Но кликуши пробродивший целую ночь полузамерзший Андрон так и не нашел…
Книга вторая
Истина или вечность?
Звездноголубым обдавала Люда сердце Крутогорова ураганом, словно дьявол, раскрывший синие бездны. И любовь ее была — как удар ножа, как яд и огонь. Пораженные ею, точно мором, корчились в ужасе старики, сгорали юноши. А Гедеонов жег, губил и осквернял все, что радовало Люду, — так люта была его зависть и ревность. Кровь, огонь и трупы оставались на путях любви Люды. Но душа ее была — словно заряница.
В весеннем лесу кто-то нашептывал сказку земле, голубые навевал сны. Разбрасывал алые капли крови — цветы, светлые как звезды жемчуга рос и зажигал зори — неопалимы купины. А в ночном свете проходили, бросая сумрак, облака, запахи, смешанные с шумом. И падали, словно сорванные златоцветы, сизые зарницы. Полузабытая, как сон, приплывала лазурь. Обдавала землю пышной чарой. Долы были дики и обнаженны, а она в светлые наряжала их, в брачные одежды. Леса были пустынны и темны, а она озаряла их огнями цветов. Песнями птиц наполняла и гулом свежей зелени…
Над чистыми росами белый курился ладан. Багряный рассвет венчал с Крутогоровым — красным солнцем — Люду — синеокую заряницу. Венец из лучей, усыпанный росными алмазами, надевал ей на голову, фиалковое ожерелье — на шею, запястья из диких роз — на руки и перстни лилий — на пальцы. И, шелковые расстилая перед ней ковры трав, шитые золотом анютиных глазок и серебром ромашек, пели ей хвалу голосами рощ и лесов…
А будто сердце, истекающее кровью, утренняя догорала над лазурью звезда. И искрились серебряные степи, заливаемые алым светом…
С распущенными, огненно-пышными волосами, в светлой, дикой лучевой порфире, неся синие бездны, шла Люда за нежными и жемчужными туманами, в голубой час ароматов, тишины и золотого сна, когда на темный изумруд листвы падали рубины огня, — по травам, белым от рос, в плавном кружась огневом плясе, рассыпая искры грозного солнечного смеха и горним опаляя огнем мир… А с нею горел и ликовал Крутогоров — красное солнце, светлый, огненный бог.
До багряного, расточающего сизый огонь заката кружились и исходили страстью Крутогоров и Люда, землей повенчанные и рассветом лесным. Звезднобурунным носились буюном-вихрем, давая волю бушевавшим в них демонам.
И вскрикивал он, держа ее на груди своей и не отрываясь от багряного ее крестообразного рта:
— Вот люба моя!..
И огненно стонала она — ликовала, обвиваясь вокруг него языками пламени:
— Вот любый мой!..
А когда подошла голубая росистая мгла вечера — они ушли в лесную моленную, что над озером. Там их встретил, вея мхом и полынью, седой, изрезанный глубокими морщинами слепец-лесовик, отец Люды.
— Хто такой?.. — взметнул стогом серебряных волос старик, весь в белом ракитовом пуху, с челом, пересеченным темными глубокими шрамами.
А вместо глаз, выжженных раскаленным железом, у него жутко открывались под седыми густыми, нависшими, как лес, ресницами круглые черные провалы.
В пляске, хохоча и безумствуя, трясла его за плечи Люда:
— Я с любым пришла!.. С Крутогоровым!..
— Ты-ы?.. — откидывал лесовик голову, сверкая белыми, как снег, зубами. — Огонь мой!.. Людимила!.. Ты?..
И, широко раздвигая над черными провалами брови-космы, хохотал раскатисто-радостно:
— Эге-ге!.. Хо-хо!.. Крутогоров!.. Людимилу подцапал?.. Огня мово?.. Подойди ближе… Перекрутились ужо?.. В лесу?.. Радуйтесь!.. Веселитесь!.. Так-тось… Эх, што ж вы ето?.. Свадьбу сыграли, а меня ни гугу?.. Я б браги наварил!.. А таперь — тюрей — угостить? Людимила?.. Тюри!..
Но, не слыша ничего и не видя, впивалась Людмила в огневые губы Крутогорова, страстно сжимая черную его голову. Погружала синие свои бездны в его темно-светлые глаза:
— Любый мой!.. Радость-солнце!..
— Женка моя!.. Песня моя!.. — стонал Крутогоров.
В широком грозовом плясе носилась с Крутогоровым сплетшаяся Люда по моленной, выгибая тонкий свой страстной стан. И, залихватски приседая и пристукивая грушевым костылем с оправой из кованого серебра, ходил ходуном лесовик:
Горячей, горячей, горячей!..
Веселей, веселей, веселей!..
Веял седой пургой. Хохотал:
— Хо-хо! А и у мене женка есть… Ненила!.. У Фофана отбил. Духиня евонная… А злыдота не дает житья… Крутогоров!.. Хо-хо!.. Сокрушим злыдоту!.. Сердцо! Тюрю-то, тюрю будешь есть?..
Но и Крутогоров ничего не слышал и не помнил. Только пил страсть, бессмертный напиток из багряных, сладких Людиных губ.
— Да люблю ж я его!.. — вскрикивала Люда, извиваясь, как дьявол, и подскакивая к хохочущему, гордо закинувшему голову отцу. — Отец!.. Да люблю ж я Крутогорова!.. Али я такая счастливая?.. Али ты?..
— Хо!.. счастлива ты у меня, Людмила… — обнимал дочь пурговый лесовик. — Огонь мой!.. Люблю я с тобой Крутигорова… так-тось…
— Смучило меня счастье… — вздыхала, томно вскидывая золотистые волны волос, Люда. — Нету моченьки…
А опомнившийся Крутогоров, глядя на того, кто правдив был, мудр и беззлобен, жил как Бог, не связывая себя ничем, ибо слеп был для того, чтобы брать жизнь такою, какою берут ее зрячие, — Крутогоров, безмерным ликуя ликованием, пел мудрого вешнего лесовика… И звал его:
— Эй, лесовик-радовик!.. Вешний кудесник!.. Ты — радость!.. Красота!.. Я люблю тебя. Ты будешь встречать со мною духа!..
Вея седой пургой, протягивал Поликарп к Крутогорову руки:
— Ты не знаешь… А у мене то радость!.. Марея-дева!.. Хо! Дух на ей будет сходить тожеть… А Фофан окрысился, душегуб, из-за ей!.. Рад я Мареи-деве, ой рад!.. Крутигоров!.. Береги огня мово, Людимилу… целуйтесь тут!.. Так-тось… А я пойду к Нениле, к женке моей… Ух!.. И рад же я!.. Ух! — ухал Поликарп, проходя в сени.
И, гремя грушевым посеребренным костылем о порог, вихрился ухарем и плясал:
Веселей, веселей, веселей!..
Горячей, горячей, горячей!..
В узкие темные слюдяные окна красные били мечи заката. И в сумраке вечера Крутогоров и Люда, люто носясь по моленной, исходили лесной, непочатой страстью.
В обитель Пламени смятенные души приносили огонь чистых сердец и гнев.
Но Крутогоров, в дикий уйдя лес, пил хмель любви, радости и солнца. Не унимаясь, мучила его исступленно, жгла безднами своими и знойными кровавыми ласками Люда.
Как-то встретила Крутогорова под хвойными сводами девушка в черном. Вплотную к нему подойдя, воткнула за пояс ему белые росные цветы, разливавшие густой аромат…
Долгий вскинул Крутогоров солнечный взгляд свой на девушку в черном, молвив нежно:
— Ах, уж это мое сердце… Кто ты, русалка?
Грустно и медленно подняла девушка серые непонятные глаза. Уронила упавшим голосом:
— Ты любишь… ее.
— Да, — сказал Крутогоров.
— Она… колдунья… — с ужасом прошептала девушка.
Шире раскрыла зрачки. Положила на плечи Крутогорову нежные белые руки, вздохнув, поникла горько:
— Я тебя… ждала. Я тебе молилась… Мне ничего не нужно… я хочу только молиться… тебе.
— Кто ты?.. — шевелил красные ее волосы Крутогоров. — Ах, мое сердце… Ах, счастье…
— Милый!.. Ми-лый!.. Люблю… Люблю.
Из-за хвои, пошатываясь, пьяная от лесов, страсти и бурь, с низко опущенной в короне русых волос головой, жуткая вышла Люда. Подошла к Крутогорову вплотную.
— Со мной шутки плохи… — скосила она на него синие недобрые глаза.
А девушка в черном, уходя, вскрикивала:
— Не забуду!.. Нежный… Люблю… А-ах, люблю-ю…
— Кто же ты? — спрашивал ее Крутогоров.
И вздыхал, провожая ее тайным взглядом любви.
Люда уловила взгляд. Прокляла Крутогорова, канув в глухую мглу.
В ночи искал Крутогоров Люду. И не находил. А за ним загадочная бродила девушка в черном.
Падали ночные росы. За башней голубые доцветали росистые зори. Ладаном дымились ароматы сада роз.
В саду роз, в душистом росном шуме гибкая, тонкая девушка в коротком черном платье, упав в траву, звонким заливалась трепетным смехом. Страстно откинув назад голову, так, что из алмазного ее ожерелья сыпались искры, вскрикивала вкрадчиво перед Крутогоровым:
— Ну, и напасть!.. За что несчастье такое на меня — любовь?..
А купающиеся в серебряной росе белые и темно-алые розы, хрупкие бледные лилии и желтые с золотистой пылью тюльпаны осторожно дотрагивались до стройных ее открытых ног, розового горячего лица, тонких нежных рук. Но девушка знала, что даже цветы и травы влюблены в жуткую ее немилосердную красоту. Знала, что платье у ней — по колена, ноги открыты, стройны и горячи, грудь атласиста, знойна и туга. Перед ней ведь возлюбленный ее! Как же ей не быть прекрасной?
