факт, не требующий размышлений. Тот, кто каждое утро смотрится в зеркало, не видит, как он стареет, ведь перемены незаметны, как убывание дня в июле — лишь в августе это происходит стремительно, подобно петушиному соскоку с крыльца! — увидишь свое фото десяти-двадцатилетней давности и обомлеешь: лицо чужое, оно гораздо моложе и лишь отдельными чертами напоминает твое нынешнее, а то и вовсе ничего общего с ним не имеет.
Но ведь то, как меняются окружающие, заметить легко, особенно, если не каждый день с ними ветречаться, а тем более, если не видеться длительное время, ровно, как и в этом случае — раз в год. О детях принято говорить, что они растут, как трава на заливном лугу. И если учесть, где Михаило оказался в данный момент и кто он по профессии, то, пожалуй, не так уж патетично и вполне к месту было бы сказать — как из пены морской. Дети растут у тебя на глазах, как грибы после дождя, а ты воспринимаешь это как нечто естественное, не фиксируя взора, если только ты, скажем, не являешься, как Михаило, школьным учителем и что ни год, замечаешь новую Офелию или Телемаха. Потихоньку, но неуклонно время движется вперед, и вдруг — бах! — рядом с тобой возникает совсем новый человек, а в конкретном случае — из вчера еще нескладной девчонки, откуда ни возьмись, берется девушка, юная женщина.
Эта девушка, эта юная женщина, которую Михаило заметил, прогуливаясь под дождем по окраине небольшого приморского поселка в два ряда домов — один ряд вдоль берега и один позади, — была дочерью его случайных знакомых, которые тоже проживали в Новом Белграде и каждый год наезжали сюда на пару дней, оставляли сына и дочь у кого-то из местных — то ли родственника, то ли друга семьи, — а сами держали путь дальше. Они были из тех, кто не любит проводить отпуск со своими детьми. Таких гораздо больше, чем мы привыкли думать. И ничего необычного в этом нет: родителям тоже хочется отдохнуть от собственных чад, хотя бы во время отпуска, наглядеться друг на друга, побеседовать, не переходя на шепот, опять открыть в себе — или не открыть — страсть, подвести кое-какие итоги, да и дети, эти довольно непокладистые существа, особенно подростки, не время от времени, а сплошь и рядом избегают родителей, стыдятся их, сторонятся, упрекают в том, что они-то, родители, и являются главными виновниками их явления в этот мерзопакостный мир, странный и чуждый всем, и, как ни жестоко это звучит, нередко желают родителям смерти, еще не понимая, что это за штука — глупая смерть. Они в нее попросту не верят, и мало ли чего им может захотеться — в том числе и того, чтобы те, кто их породил, исчезли из их жизни.
Будто это принесет озарение, и станет легче.
— Добрый вечер, — сказал Михаило: в поселке было принято говорить «добрый день» (утро, вечер) любому встречному, знакомому или незнакомцу.
— Добрый в-в-вечер, — запнувшись, ответила девушка.
— Прохладно, а? — продолжал учитель истории. В тот день он еще ни с кем и словом не перемолвился — все стучал по клавишам, составляя свой идиотский список, бог весть, кому и зачем нужный.
— Н-н-нет, — девушка подняла глаза на Михаило, и он понял, что заикается она не от холода — у нее такой дефект речи.
— Что же ты сидишь тут одна? У тебя нет друзей?
— Нет, все у-у-уехали.
— И ты заскучала?
— Да, г-глупо к-как-то все.
— Что ж, давай немножко пройдемся, я провожу тебя до дома.
— Давайте, — сказала она, не запнувшись на этом слове.
Встала, застегнула куртку, одернула платье, не прикрывавшее колен. Красивые коленки, подумал учитель истории: уже более двадцати лет он не спал ни с кем, кроме своей жены. В школе он приучил себя гнать прочь любую мысль вроде той, что посетила его сейчас.
Они шли молча, не спеша, той же дорогой, которой Михаило дошел до последнего фонаря на берегу, только теперь в обратном направлении.
— И в какой же класс ты перешла? — спросил Михаило, просто для того, чтобы что-нибудь спросить: они отмерили уже шагов сто, а девушка все молчала. Безмолвно и смиренно она шла рядом с ним, в какой-то момент коснулась Михаило плечом, и он искоса взглянул на нее: она была ему почти вровень — ему, мужчине среднего роста в его наилучшую пору, то есть от тридцати до восьмидесяти, как принято говорить о тех, кто уже не молод, и это, скорее, общепринятое невеселое утешение, а не правда. Наилучшей поры нет, любая пора — приближение к черной, все четче обрисованной цели. И спринтеры, и марафонцы — все, в конце концов, пересекают рубеж, заменяющий нам финишную ленточку.
— В ч-чч-четвертый перешла.
— Уже?! И когда только успела? Сколько ж тебе лет?
— Ш-шестнадцать исполнилось.
— Так в этом возрасте только второй заканчивают, — возразил Михаило, ему это было хорошо известно, ведь он преподавал в гимназии. Возраст, когда ученики расстаются с детством.
— Ну да. Но в К-кк-к-анаде меня сразу п-перевели из третьего в п-п-пятый, и я п-пошла в шк-колу с шести лет, т-так что теперь п-пойду в ч-четвертый.
— Ты училась в Канаде?
— Д-д-да, родители хот-тели т-туда п-переехать, мы проб-были т-там т-три г-оо-о-ода и вернулись. Н-не нашли хорошей раб-боты.
Михаило припомнил, что несколько дней назад здесь же, на этой самой прогулочной дорожке, встретил ее отца, и тот обмолвился, что они всей семьей вернулись из Канады. Знакомая история: там хорошо, где нас нет, погоня за счастьем — как игра в прятки, надо уметь и найти его, и вовремя застучаться на кону. Вопрос только — как все успеть. Однозначного ответа тут нет: в этом деле каждый — потомок Гефеста.
Когда полпути было пройдено, Михаило спросил:
— И где же ты живешь?
— Мы уже п-прошли.
— А что ж ты не сказала?
— Не-в-важно. П-пойдемте до к-к-конца.
— Ну, дойдем — и что?
— Пойдем обратно, — ответила девушка с красивыми коленками. Удивительно, но она больше не заикалась.
— Не тяжело тебе учиться? — спросил Михаило: задавать вопросы было его профессиональной привычкой.
— Да нет, — а почему вы спрашиваете? Думаете, если я иногда заикаюсь, то…
— Ну, что ты, — сказал Михаило, хотя именно это и имел в виду. Испугавшись, что обидит точеные коленки, он тут же ухватился за другое, столь же академичное объяснение.
— Ты перескочила через год, училась по другой программе, а теперь младше всех в классе.
— Подумаешь…
— Да ведь в твоем возрасте и два года — огромная разница. Это потом
