дал ей еще ум, любовь к наукам, способности ко всему! Чего она только не знает? Чему она не обучалась?! Она знает не один лишь польский, а несколько языков и прекрасно на них говорит. А женские рукоделия! В них ни одна женщина с ней сравниться не может!
– Меня удивляет, – перебил король, – что вашу жемчужину до сих пор еще никто не похитил; ведь у вас девушки в очень молодых летах выходят замуж.
Эсфирь взглянула на короля, слегка вздернув плечом.
– Я ее хотел отдать за сына Левко, арендатора соляных копей, – сказал Аарон, – она была просватана за него, но он умер, а теперь у нее собственная воля, она не спешит и упрашивает меня не отдавать ее. Да и трудно будет найти, – прибавил Аарон, – подходящего для нее мужа.
Во все время ужина Аарон и его дочь не отходили от короля, который с ними разговаривал. Они толково и откровенно отвечали на все его вопросы; его изумляла Эсфирь, находчивая, раскованная, весело беседовавшая с ним, и он, внимательно слушая, не спускал с нее глаз.
Наконец, после ужина она подала королю таз и кувшин с водой для омовения рук, а затем, низко поклонившись ему, удалилась с отцом. Придворные, стоявшие во время ужина у дверей и слышавшие весь разговор, после их ухода приблизились к Казимиру, который тотчас же начал расхваливать перед ними красоту и ум девушки.
– Ну, что вы скажете про нее? – спросил он их. – Видел ли кто из вас княжну красивее, смелее и умнее, чем эта дочь Израиля? Ведь это поистине чудо!
Никто не противоречил, и наступило молчание; все были удивлены обращением короля с еврейкой, и многим не нравилась эта фамильярность, а в особенности был недоволен его духовник.
– Не забывайте, – продолжал король, по выражению лиц догадываясь о мыслях придворных, – что я спас ей жизнь, а потому отец и дочь хотели высказать мне свою благодарность. Я не мог отказаться от этого, так как чаще всего облагодетельствованные нами забывают об этом и платят черной неблагодарностью.
Хотя король намеревался только переночевать в Опочне, однако он объявил, что чувствует себя утомленным, а потому и пробудет там весь следующий день. Злые люди объяснили это не усталостью, а чем-то другим и по этому поводу улыбались и отпускали шуточки, но Казимир не имел обыкновения обращать внимания на то, как поняты его поступки.
На следующий день красавица Эсфирь опять явилась с отцом и прислуживала королю за обедом. Разговор шел о недавних преследованиях евреев в странах, подверженных моровой язве, о клевете и обвинениях, возводимых на них, и вообще об их тяжелом, горестном положении. Эсфирь прекрасно обрисовала картины этих бедствий; Аарон вспомнил старые права евреев, полученные ими при Болеславе и обеспечивавшие их положение в Польше. Казимир обещал их рассмотреть и, если бы потребовалось, возобновить.
Аарон ничего не пожалел, чтобы принять достойным образом и королевскую свиту, доставив все, что понадобилось бы людям, слугам и коням. Все удивлялись щедрости и богатству еврея. Эсфирь, накануне одетая в дорогое платье, в этот день была одета еще богаче, на ней сверкали другие драгоценные украшения, и она казалась еще прекраснее. Во время обеда король разговаривал с прислуживавшей ему девушкой, и она часто вместо отца отвечала на некоторые его вопросы.
Приходилось лишь удивляться, откуда у такого молодого существа столько ума и такое уменье непринужденно поддерживать разговор, вовсе не соответствовавший ее возрасту. Такую умницу, имевшую обо всем понятие и здраво рассуждавшую девушку в то время редко можно было найти даже при королевском дворе.
Казимир, пробыв три дня в Опочне, наконец простился со своими гостеприимными хозяевами; всю дорогу он ехал молча, погруженный в мысли о прекрасной Эсфири и сожалея, что такое чудное создание принадлежит к преследуемому племени, и что судьба готовит ей такой незавидный жребий. Кохан, находившийся в королевской свите, внимательно прислушивался ко всем разговорам, и в его голове опять созревали новые планы, когда он слышал, с каким восхищением король говорил об Эсфири. Ему казалось невероятным, чтобы Казимир мог забыть о ней.
– Для Рокичаны, – думал он, – скоро пробьет последний час. Теперь она станет ему еще противнее!
В самом деле, возвратившись в Краков, Казимир поторопился повидаться с Кристиной, хотя он и узнал, что у него вскоре будет потомок.
Его, пожалуй, это известие обрадовало бы, если б он мог надеяться, что этот брак будет признан действительным. Но об этом не могло быть и речи: все единогласно порицали поступок аббата Яна; к папе были отправлены тайные послы с вопросом, нельзя ли как-нибудь признать этот брак законным, но он категорически отказал.
Очень может быть, что происки Елизаветы и ее сына способствовали этому отказу, так как она боялась, чтобы Людовик не лишился польской короны. Она старалась часто видеться с братом и лично и письменно убеждала его в том, что брак этот не должен быть оглашен.
Охлаждение короля к Рокичане было причиной того, что он избегал с ней встречи и всяких разговоров.
Между тем гордая чешка вместо того, чтобы постараться привлечь его кротостью и добротой, с каждым днем становилась более резкой, раздражительной и озлобленной.
Чувствуя приближение родов, она потребовала к себе Казимира; тот, хотя и неохотно, но явился; она встретила его жалобами у упреками.
– Я не навязывалась вам, – воскликнула она, – я не желала этой короны! Я была счастлива, богата, пользовалась почетом; я могла выбрать кого-нибудь из придворных императорского двора. Вы меня прельстили королевским словом, ложным обещанием брака. Господь вам этого не простит! Напрасно Казимир старался ее успокоить; она настойчиво требовала своих прав.
– Ни твоей и ничьей любовницей я никогда не могла быть, – говорила она, – и не была; я – твоя жена. Пойду с жалобой к папе, расскажу всему свету этот постыдный обман.
Казимир, осыпанный подобными упреками, ушел от нее пристыженный, огорченный, сознавая свою вину.
Он не знал, на что решиться. Аббат, виновник всей этой авантюры, заблаговременно улизнул за границу. Краковский епископ, хоть и помирился с королем, благодаря деньгам, об этом браке и слышать не хотел. Решили удалить Рокичану из королевского замка, чтобы избавить короля от унизительного положения, в котором он очутился, но для этого пришлось бы употребить силу против больной и несчастной женщины, так как она объявила, что добровольно не уйдет и будет защищать свои права до самой смерти. Богатая родня Рокичаны, к которой она обратилась за помощью, имела связи при императорском дворе и попросила Карла о посредничестве.
Однако, император не пожелал вмешиваться в
