...Июль стоял синий, знойный, и мать все откладывала поездку в Ленинград для сдачи крови. Она чувствовала себя неважно, но откладывала. "Успеется, Коля, успеется, -- мать пила пахучие капли и, посидев в тенечке, шла стирать пеленки внука. -- Куда я сейчас по жаре поеду? Наш пункт на ремонте, надо искать другой. Димка капризничает, Надежда еле ходит, того и гляди молоко пропадет. Вот дождь пойдет, и я съезжу. Дотерплю..."
-- Шура, ты с этим делом не шути! -- сердился отец. -- Уже неделю как просрочила. Я по себе помню: организм облегчения требует -- привык. Давай я с тобой съезжу .
Надежда спала как сурок, днем ходила с изможденным лицом, и мать вставала по ночам к плачущему внуку. Я ночевал на чердаке.
В то утро отец ушел за грибами один, не добудившись меня.
Но через час его вытолкнула из леса неведомая сила, и он уже подходил к калитке, когда я с сандалиями в руках выбегал с участка, чтобы вызвать "скорую".
"Мама умирает!.." -- только и успел крикнуть я, и отец, охнув, бросил корзинку и побежал к дому.
...И потом в автобусе, когда мы ехали с кладбища, кто-то сел рядом со мной и попытался привлечь к себе. Я не хотел, чтобы меня жалели, и хмуро повернулся к окну. Я еще надеялся, что это сон. Снились ведь и раньше кошмары.
"Да-а, -- вздохнули сзади, когда ветки деревьев перестали хлестать по крыше автобуса и мы выехали на шоссе. -- Блокада свой оброк собирает... Такая молодая -- пятьдесят семь лет..." И я услышал то, что уже знал: матери требовалось вовремя сдать кровь. Восемьсот граммов. Привычка.
Мне еще долго чудилось при виде женщины в кремовом плаще, что это идет мама своей легкой походкой. Сейчас она подойдет...
Феликс поскрипывает полом, иногда останавливается и отрешенно смотрит в угол комнаты или на стол. Саня, не замечая никого, режет хлеб. Никола, закусив губу, бьет на кухне мух. "Ах ты, собака! -- лупит он журналом по стене. -- Будешь у меня знать!.."
Я выхожу на улицу. Сквозь листву пробивается от дороги свет. Темнеет погреб раскрытой дверью. Скамейка. Лужи. Покосившийся местами забор. Сколько всего было на этом участке земли...
Стукает калитка, и я слышу негромкие голоса сестер. Вот так новость! Приехали на ночь глядя.
-- Чего это вы?..
-- С домом попрощаться...
-- А мы как раз за стол садимся, -- я целуюсь с ними в темноте. -Идите, я сейчас.
Утром мы разводим костер и несем к нему старые тряпки, матрацы, обувь... Сестры заступаются за некоторые вещи, но Феликс неумолим:
-- Сжигаем все, что горит. Кроме того, что на нас и постельного белья.
-- Постой, Феликс...-- испуганно смотрит Никола. -- А инструмент? Топоры, стамески...
-- Инструмент оставляем, балда!
Никола веселеет и переносит в погреб свои чемоданы.
-- А буфет? Он же еще хороший...-- плачется Надежда. -- Жалко. Посуду будет некуда ставить. И табуретки...
Феликс отходит от дымящегося костра и долго трет глаза.
-- Надежда! -- говорит он. -- Если вы приехали торговаться из-за этого барахла, то чешите обратно. Буфеты, табуретки, тапочки...
-- Правильно! -- Саня весело бросает в костер охапку заскорузлых пиджаков и рваное сомбреро. -- Чего в новый дом тащить! Наживем!
Сестры удручены, но спорить дальше не решаются.
Феликс не спеша тягает к костру старые вещи.
На дверном косяке -- частые поперечные царапины. Стершиеся имена и даты. Феликс осторожно выбивает дверную коробку и несет ее на улицу. Мы с ним склоняемся над крепким еще четырехугольником и пытаемся разобрать надписи. Тяжело... "Оставим, -- говорит Феликс. -- Что-то надо оставить от старого дома". Он несет коробку в погреб и прислоняет к стене.
Мы с Молодцовым терзаем крышу. Никола уворачивается от летящих досок и носит их к забору.
Доски легкие и желтые. Они служили потолком на чердаке. Некоторые сучки и щелки с застывшей смолой кажутся мне знакомыми.
...Ты лежишь на сене у открытого окна и смотришь, как у потолка мечется случайно залетевшая бабочка. Оса, которую лучше не трогать, прилипает на мгновение к теплой доске и с жужжанием устремляется дальше. "Тимошка, ты на чердаке? -- зовет мать. -- Иди клубнику есть".
Доски легкие и желтые. Я отрываю их, переворачиваю и разглядываю рисунок. Да, они мне знакомы.
У меня в руках кожаная коричневая сумочка. Мягкая и пухлая. Как она оказалась на чердаке?.. Слабый запах духов "Красная Москва", знакомый мне с детства.
Бумаги.
"Ой, облигации, наверное, здесь! -- радуется находке Надежда. -- Надо же! А мы с папой весь дом тогда обыскали. На чердаке нашел, да?"
Я осторожно выкладываю на стол конверты, блокнотик, книжицы удостоверений, пачку каких-то квитанций, потрепанные ноты, бумаги и бумажки. Нет, облигаций в сумочке нет. Есть документы.
Маленький, незнакомый нам архив.
Старая-старая записка. Очень старая. "Шура, я буду жать тебя сегодня вечером в конце Астраханской. Николай".
Большое вишневое удостоверение. "Северная правда". Кострома. "...состоит на службе в редакции газеты в должности корректора. Действительно по 1 октября 1927 г.". Такое же удостоверение на имя отца, только должность другая -- технический секретарь.
-- Это когда батя матушку из Тамбова увел, -- задумчиво улыбается Феликс. -- В Ленинграде ее первый муж преследовать начал, и батя увез ее в Кострому. А через год Бронька родился и они вернулись...
Удостоверение члена Осоавиахима с маленькими разноцветными марочками. Удостоверение "Почетный донор СССР". "...награждаются лица, многократно сдававшие кровь для спасения жизни раненых бойцов и командиров Красной Армии и гражданского населения..."
Письмо отцу. Автор неизвестен, есть только номер московского телефона, служебный. Не письмо даже -- записка.
"Дорогой Ник. Павлович!
Пользуясь случаем, посылаю вам сердечный привет и пожелания новых успехов в работе и крепкого здоровья. Как-то все срывается с командировкой к вам, но надеюсь, что в этом году все же смогу побывать в ваших краях.
Ник. Павл. Черкните несколько строк о себе, о своем быте, об отношении к Вам. Не скрывайте и не стесняйтесь, Вы заслужили, Ник. Павл., чтобы к Вам было человеческое отношение и постоянная забота. Вы много сделали для партии и народа. Да, да! Не преуменьшайте и не принижайте своего труда. Он благородный и непосредственно помогает великому делу строительства коммунизма.
Крепко жму руку, с приветом...
подпись (размашиста и непонятна)".
На этом же листе отцовской рукой написано: "Шура, если я умру, обратись к нему -- он поможет".
Записка переходит из рук в руки, и мы пытаемся угадать подпись, но тщетно. --"Надо же, -- удивляемся мы, -- на бланке ЦК КПСС. Кто же у него там был знакомый? Никогда не слышали".
Я вспоминаю, как мы все мыкались в нашей квартире на 2-й Советской. Феликс писал куда-то, просил поставить нас в особую очередь или дать жилье до подхода. Приходили комиссии, составляли акты. Депутат, задевая шляпой пеленки, пугливо пробирался по коридору; школьный родительский комитет давал мне какие-то ходатайства. Отец вместе со всеми подписывал письма и ехал на дачу -- мерзнуть до поздней осени в нашей избушке. Прав ли он был, что не написал коротенькое письмо в Москву? Не знаю Не мне его судить.
Еще одно письмо -- треугольное, на бумаге в косую линейку, датированное 1946 годом, и с овальным штемпелем "Доплатное". Это что такое? Детский почерк, почти каракули. Я читаю вслух.
"Привет из далекого Приемника Распряделителя.
Добрий день или вечор, дорогой Николай Павлович и Александра Александровна. Хочу перыдать свой гарачый прывет что меня отправляют в спеть дет дом. Нас от везили в дет дом 27 октября я буду писать вам письмы из дет дома буду вычица в третьим класе на пяцерки и пишите мне почасте письмы и больше нима чаго писать до свиданя Николай Павлович и Александра Алескандровна жму крепка вашы руки. Дасвидание".
-- А-а! Это Петро! Петруша! -- вспоминают сестры. -- Феликс, помнишь? Беспризорник, папа его в командировке подобрал. Он у нас долго жил, они с Юркой на полу спали.
-- Помню, -- кивает Феликс и берет письмо. -- Батя его привез -- вот, говорит, подобрал на станции. Мать пацана приняла, а батю выставила. Решила, что пацан его, нагулял где-то. Батя всю ночь под окнами ходил, просил нас открыть. А парень грязный, оборванный, мать заплакала, стала его в ванной мыть, воду включила и вышла, а он пальцем кран затыкает -- боится, что вся вода вытечет. Помню я этого Петруху, исчез потом куда-то...
-- Ну не пропал же, -- говорит Вера. -- В детдом все же забрали...
Я разбираю обратный адрес на письме. "Барановичская область, г. Новогрудск, ул. Ленина, Д. П. Р. МВД". Ни имени, ни фамилии.
Где сейчас этот Петруха? И Петруха ли? Вспоминает ли он хоть иногда, как в детстве попал в Ленинград и жил в большой семье у Николая Павловича и Александры Александровны? А может, он нашел своих родителей и все у него хорошо? И хочется верить, что так оно и случилось. Хочется верить...
Сестра берет твердый лист бумаги, сложенный вдвое, разворачивает. Стихи. Ольга Берггольц. Четкий почерк матери, чернила.
