Заинтриговали. Прихожу в их офис. Меня ждут три чем-то взволнованных человека. Здоровущий, как медведь, мужчина в армейском кителе протягивает руку. "Таким я вас и представлял", -- говорю Шевчуку и замолкаю на полуслове. Это Плахов, главный инженер. Шевчук стоит рядом. Молодой, с ранней сединой. Плечи неширокие, голубоглазый, как девушка. Таким начальника "Главликерводки" не представлял. А вот третий, фамилию которого забыл, был, пожалуй, предсказуем. Страшно костляво-худой, как из Освенцима, еврей с орденскими планками в шесть-семь рядов на кителе. Еврей во Львове почему-то не торопится следовать примеру снявших свои планки.
-- "Это, увы, предсказуемо", -- сказал я самому себе, приготовившись слушать.
Лучшим директором в их системе был директор ликеро-водочного комбината в Шпанове Виктор Степанович Степанов, рассказывал Шевчук.
"Возможно, он лучший не только в нашей системе!" -- Плахов улыбнулся горестно.
"И вот теперь его арестовали..." -- продолжал Шевчук. Возбуждено дело о служебных злоупотреблениях, хищениях...
Это было хрущевское время. По всей стране шли громкие процессы "об экономическом вредительстве", как их теперь называли. Стреляли и хозяйственников и валютчиков, так что ничего удивительного не было в том, что такой процесс предстоял и в Ровно. Знаю я и Шпановский завод возле Ровно. До войны он принадлежал князьям Любомирским, это было их сотым угодьем. Приобретя его, князь воскликнул: "Теперь сто, ровно!" Так, по преданию, и назвали город князя Любомирского: Ровно. Места богатые. Леса неоглядные.
-- Особенность процесса, -- заметил Шевчук вполголоса, -- особенность и трудность в том, что за обвинением стоит первый секретарь Ровенского обкома товарищ Чучукало... Засудить нашего лучшего директора хочет он. Лично!
Теперь-то, казалось мне, все ясно. Поэтому им так нужен львовский адвокат. Из соседней области. Никакой адвокат из Ровенской области против "своего" секретаря обкома пойти не может. Он тут же полетит из коллегии защитников. В лучшем случае. А то и дело возбудят... Нужны варяги.
Я был "храбрый заяц". Так меня называла моя жена. Я брался за сложные дела. Пытался довести их до победного конца, обжалуя несправедливые приговоры и в Киев, и в Москву. Не боялся "портить отношения" с влиятельными людьми. Я был храбр вовсе не потому, что был храбрее других адвокатов. Была этому другая причина, которую осознал в полной мере гораздо позднее.
Я не был до войны советским гражданином. Окончил университет в Варшаве.
Разбойные процессы тридцать седьмого года, заморозившие советскую адвокатуру на долгие годы, прошли мимо меня. Конечно, я слышал об этих процессах. Даже читал о них. Но они, фигурально выражаясь, не лежали на моих плечах. Не давили на меня свинцовой тяжестью, как на моих советских коллег. Порой я шел по минному полю, не догадываясь, что подо мной минное поле. Я верил в торжество Закона. По крайней мере, в том объеме, в каком он мог торжествовать в Польше Пилсудского, где массовых бессудных расправ, подобных московским, не было. Во всяком случае, не помнил. Думается, во многом я и обязан этим обстоятельствам своей известностью "храброго адвоката... "
Я согласился познакомиться с новым делом, тем более что оно, на первый взгляд, вряд ли чем-либо отличалось от громкого процесса "группы Молчанюка", о котором украинские газеты писали с большими восклицательными знаками, но без всякого углубления в сущность дела, преступного и, еще в большей степени, трагического...
Молчанюк был свой, "ридный" украинский парубок, способный, деловой и -глубоко идейный, как характеризовала его еще школьная характеристика. Он поступил во Львовский университет и стал секретарем комсомольского комитета всего университета. Затем работником обкома партии. Затем его назначили директором Львовской ткацко-трикотажной фабрики.
Станки на фабрике устарели, годились лишь на слом. Пряжи недоставало. А обком партии требует выполнения плана. Вызвали Молчанюка в облисполком: "Где план? Кровь из носа, давай план. Не дашь плана -- положишь партбилет. Нас не интересует, как ты будешь его выполнять! Ты -- хозяйственник республиканского масштаба. Государственный план -- закон".
Молчанюк вызвал начальников цехов, сказал, чтоб доставали ассигнования на станки и пряжу где могут и как могут. И началось лихорадочное "доставание". Начальники ездили в Киев, в Госплан, быстро поняли, что без взятки ничего не получишь. Часть денег собрали "у своих", фабричных начальников, часть выписывали как премиальные. Суммы взяток росли. Станки и пряжа текли рекой. Все было оплачено огромными взятками. А когда фабрика расцвела и стала передовой, появилась и "левая" продукция. Та, которая не учитывалась государством и продавалась через "своих" директоров магазинов.
Комсомольского активиста Васю Молчанюка создала сама хозяйственная система СССР. Так, как он, работали все. План! План! План! Не выполнишь план месяц, другой -- положишь партбилет. Преступления порождала преступная система хозяйствования. Об этом газеты, как легко понять, не писали. Писали о том, как воровали и кто воровал.
Следствие вело КГБ. Так было предписано Москвой. Дело рассматривала выездная сессия Верховного суда Украинской ССР. Василию обещали сохранить жизнь, если он будет сотрудничать со следствием. Расскажет все без утайки. Показали газеты с материалами только закончившегося "хозяйственного процесса" в Одессе. Там, в Одессе, за честное раскаяние дали максимальные сроки, но не расстреляли. Молчанюк назвал все фамилии взяточников в киевском Госплане и в Москве. Львов был представлен им на многих страницах. Сотрудничал со следствием с комсомольской страстью. А затем его расстреляли. Вопреки всем обещаниям...
На суде всплыли также старые "партийные счеты". Генерал, начальник львовского МВД, пытался доказать, что другой генерал, ныне секретарь горкома партии, был куплен Молчанюком со всеми потрохами. Способствовал всеобщему взяточничеству. Этого доказать по суду не удалось, но тем не менее генерал из горкома КПСС застрелился, оставив записку: "Честь дороже денег".
Львов жил этим процессом несколько месяцев. Если бы я даже не понимал, как нужно вести подобные процессы, в которых, что называется, два запишем, три в уме, то постиг бы это в недавнем процессе Молчанюка.
Итак, я обещал Шевчуку и его сотоварищам из "Ликерводки" защищать их директора и вскоре получил многотомное следственное дело.
Оно повергло меня в трепет, это дело. Оказалось, что подследственный Виктор Степанович Степанов на самом деле Израиль Яковлевич Рабинович, и это "чудесное превращение" было в фокусе следствия. Собственно, с этого оно и началось. Секретарь обкома Чучукало потребовал у партийного адвоката района и города разоблачить проходимца, который, как было записано, "обманул партию", "обкрадывает государство" и прочее. Я человек беспартийный, и мимо меня это прошло. Но это не прошло мимо органов, которые немедля арестовали проходимца и начали групповое дело. То есть дело о коллективном грабеже государственного имущества под руководством Израиля Яковлевича Рабиновича.
Вскоре дело было объявлено слушанием, и город забурлил. Он и не мог не забурлить... Ровно во время немецкой оккупации был ставкой гебитскомиссара Украины Коха. Евреев тут истребляли со тщанием и выдавали столь широко, что тут привилось даже словечко "шмальцовники" -- так называли в Польше тех, кто доносил гитлеровцам на евреев. "Шмальцовники" зашушукались. Гитлеровский антисемитизм сросся с чучукаловским (в Ровно, как узнал вскоре, зоологический антисемитизм Чучукало ни для кого не был секретом). Как-то я работал в местной библиотеке. Сижу в уголочке. Слышу разговор библиотекарши со своей знакомой: "Ты понимаешь, Фрося, какой негодяй! Ну, жид этот!.. Он, установили, убил Героя Советского Союза -- летчика Виктора Степановича Степанова, закопал его в подполе дома, украл его документы и стал жить его заслугами. Организовал банду..."
Я оцепенел. Я уже знал, что это ложь. От первой до последней буквы. Кто-то целенаправленно нагнетает в Ровно антисемитскую истерию, что тут, легко понять, дело нетрудное. Процесс, чувствовал, будет происходить в "наэлектризованной" атмосфере, и я должен быть готов к любой провокации...
Прежде всего, вот что прочитал я в следственном деле о моем подзащитном. Материалы КГБ не ставили задачей выгородить его и тем не менее не могли уйти от фактов (годы были все-таки не сороковые, а шестидесятые...), фактов жизни необыкновенной, героической...
Израиль Рабинович, прочитал я, мальчишкой жил в Румынии, в бедной крестьянской семье. Был активным комсомольцем, подпольщиком. Когда в 1938 году сигуранца -- румынская жандармерия -- готовилась провести массовые аресты коммунистов, руководство компартии Румынии решило вывести свои кадры из-под удара: группе коммунистов и комсомольцев было приказано перейти границу и попросить в СССР политическое убежище. Группа скрытно от румынских солдат перешла Днестр и собралась, как и договаривалась ранее, на советской погранзаставе.
