- А я говорю, время - источник ритма, - говорил Дудко чуть не плача, это сказал Иосиф Бродский, и я с ним согласен, как никогда ранее и никто более.
На что Адик, соглашаясь и с Дудко, и с Бродским, восклицал:
- А помните, как мы в детстве, отрочестве и юности ходили рыбу удить? Из-подо льда зимой морозной. И нас чуть не унесло, а других унесло, и их ловили потом в море сетями и траулерами, борясь за их жизни со смертью, а также и со стихией.
Конечно, на Адика и на слова его мало кто обратил внимание, все только подумали, что надо как-то ему попробовать не наливать больше газировки. Потому что жили они всю жизнь на Днепре, впадающем, правда, в море, но через много сотен километров, и траулеры, о которых предлагал вспомнить Адик, объяснялись лишь неординарными качествами напитка, воздействовавшими на буйство его фантазии. Не налить же Адику было очень непросто. Так как стоило Макашутину прикоснуться к сифону, он хватал свою рюмку пальцами, тянул ее через стол и шутил:
- Мне - с сиропом.
Кстати, сироп мог бы оказаться не пьяной шуткой, а интересной идеей общечеловеческого значения и содержания. Макашутин это понял сразу. Потому что если газированная водка в чистом виде вполне убивала лошадь или быка, то газированная водка с сиропом, надо думать и полагать, граничила с оружием массового поражения. Только ждала, что до этого кто-нибудь додумается. И вот Макашутин додумался.
Газировать водку - тоже между прочим он додумался, а не кто другой. В целях экономии денег и благодаря наличию в доме сифона оригинальной конструкции с баллончиками. И додумался он до этого как-то просто, элементарно и без усилий со стороны ума. Дудко сказал однажды, увидев вышеупомянутые баллончики:
- А может, - сказал, - взорвем их вместо петард для шуму и смеха?
- Зачем? - ответил ему Макашутин. - Лучше мы ими водку загазируем. Новый год как-никак настает. Что само по себе и не ново.
С того все и началось. А начавшись, продолжилось, не обойдясь без экспериментов и поисков. Пробовали газировать вино. "Славянское", например, и портвейн как белый, так и красный южнобережный.
- Истина в вине, это же ясно, - говорил Макашутин.
- Неясно только, как ее оттуда извлечь, - говорил Дудко.
И в конце концов, экспериментально решили, что вина газировать можно и пить их можно. Но лучше в крайних финансовых случаях, с большого человеческого горя и бодуна. Ну, не пошли вина компании. Не привыкла она к ним со школьной скамьи. То есть они пошли, конечно - куда они могли деться, - но не впрок. И разговоров после них ни о литературе, ни о подледном лове не получалось никогда. И бесед - тоже не получалось.
Зато после фирменной газировки - откуда что бралось! И до такой степени приятны и насыщены смыслом были беседы Макашутина, Дудко, Петрутя и его будущей жены, ныне невесты, что без них они не могли уже обходиться в повседневной духовной жизни. Говорили, конечно, о многом и о разном. Но чаще всего, понятное дело, говорили о литературной критике, подледном лове и роли ритма. Эти темы считались у компании излюбленными, бездонными и неисчерпаемыми. Да таковыми они и были или, как говорится, являлись.
- Хорошая проза, - говорил в ходе бесед Дудко, - это та же поэзия, но без рифмы, строфики, цезуры и остального.
А Макашутин говорил:
- Только критики этого не понимают и никогда не поймут - заразы.
Жена Петрутя говорила на это обычно "да", а сам Петруть оспаривал постулаты собеседников, говоря, что не может быть художественной прозы без критики и ритма - так же, как не может быть без них подледного лова. Поэтому оба эти вида искусства друг другу не противоречат, а сродни.
И все бы шло хорошо и прекрасно, а, возможно, и великолепно, если бы не побочный эффект. Нет, утро после газировки наступало мягко и необременительно, но вот способность вести беседу и поддерживать ее не употребив - стала у всей компании медленно, но верно истончаться. Пока не истончилась окончательно. И не то что о литературе или о том же подледном лове исчезла способность у них умно беседовать, а вообще обо всем и напрочь. И они собирались - если помимо газировки - и смотрели друг на друга молча, и впечатление производили сами на себя гнетущее и отвратительное. Особенно Дудко и Петруть выглядели нехорошо. На них просто больно было смотреть. Хоть на Петрутя больно, хоть на Дудко. А на Макашутина ничего - можно было смотреть. Но он, Макашутин, любил не себя в компании, а компанию как таковую, поэтому старался, чтобы она была обеспечена всем необходимым для содержательной жизнедеятельности и времяпрепровождения.
Старался-то он старался, да не все от него зависело, и подвластно ему было не все.
И вот настало оно, время, когда баллончики к сифону закончились и все вышли. Все до единого как один. Год верой и правдой послужили и закончились. У Макашутина они валялись без дела со старых времен, потом им нашлось достойное применение - и все. А новые, ясно и понятно, выпускают в наше трудное время в нашей трудной стране, но поиски мест их продажи пока успехом не увенчались. Дудко, Макашутин и Петруть не прекращают искать и надеяться, надежда ведь умирает последней. Но все-таки и она умирает. А без баллончиков водку как газировать? Никак ее без них газировать невозможно. И стали Макашутин, Дудко, Петруть и его бывшая будущая жена грустными и молчаливыми, и впали в печаль и в уныние, которое есть грех. Очень их угнетала невозможность поговорить о подледном лове, критике и роли ритма в художественной прозе. Они без этого фактически себя теряли и не могли найти. А вот замену баллончикам - хотя бы временную - найти пытались. Собрались, как обычно, у Макашутина и стали пытаться. Дудко сказал:
- Давайте заменим газирование кипячением. На медленном огне.
Петруть возразил, что надо всего лишь смешать водку с шампанским в пропорции один к одному, и эффект будет тот же. Если, конечно, лить водку в шампанское, а не наоборот.
Жена Петрутя Нюся тоже возразила - в том смысле, что водка с шампанским - это не новость, что их смешивали еще древние греки с древними римлянами, и что это старо, как мир, и проверено временем, но дорого, а Петруть скорчил ей оскорбительное выражение лица и отвернулся.
И ни к чему не пришли Дудко, Петруть, Макашутин и жена предпоследнего. Ни к чему конкретному. Зря просидели всю ночь напролет до шести часов пятнадцати минут включительно. И когда они вышли от Макашутина на утренние улицы города, женщины в летах уже молча продавали газеты и предлагали жаждущим подать кофе в постель. Веселенький жизнерадостный дядька желал всем встречным всего наилучшего: здоровья и работы. Черный кот бандитского вида бил рыжую кошку. Вместо того, чтобы ее любить.
- Надо что-то делать, - сказал Дудко.
- Надо, - сказал Петруть.
А его будущая жена сказала:
- Да.
И они разошлись. В разные стороны. По своим домам и жилищам.
Чем занялся, придя домой, Дудко - практически неизвестно. А жена Петрутя сразу поставила на газ чайник.
Петруть подошел и заглянул в него. Чайник был полон. До самых краев.
- Зачем ты ставишь на газ переполненный чайник? - спросил Петруть, как спрашивал каждый вечер.
- Не знаю, - ответила его жена, как отвечала всегда.
x x x
II.
ЛЮБОВЬ
Алина и Печенкин гуляли, дыша после акта взаимной любви полной грудью. В воздухе глупо пахло снегом и огурцами. Печенкин чувствовал себя счастливым и легким, как дирижабль. Изо всех сил он старался держать свой организм в равновесии. Но организм не держался. Возможно, потому, что Печенкину было хорошо и вспоминалось приятное. Из недавнего прошлого. Из того, что произошло час или полтора назад. Например, он вспоминал, как стоя под душем, поймал на лету моль. Сжал ладонь и бросил тело насекомого в воду. И оно долго плавало, расставив все крылья и ноги, плавало по поверхности и никак не попадало в сливное отверстие. И то, что было перед принятием душа, он тоже вспоминал. Местами. Естественно, наиболее приятными.
- Снег в начале зимы и года выглядит неубедительно, - сказала во время этих воспоминаний Алина, и Печенкину стало еще лучше и еще приятнее. В смысле, на душе. И он ответил:
- Глупо грешить, не понимая, что грешишь. Потому что если понимаешь грех гораздо слаже. Очень просто. Грешить нельзя? Нельзя. Запрещено? Запрещено. А запретный плод сладок и нежен на вкус.
Такие разговоры Алина и Печенкин вели постоянно и беспрерывно. Поскольку они не просто любили друг друга, они жили интеллектуальной половой жизнью. Именно поэтому Печенкин говорил:
- Любовь крепка, и танки наши быстры! - он мог позволить себе так шутить.
Прошли мимо магазина "Обувь на Ленина". Не в смысле, на Владимира Ильича обувь в продаже, а в смысле, магазин на улице Ленина расположен. Кроме Алины и Печенкина, на этой улице не было почти никого живого. Только шли впереди красивые длинноногие девочки и увлеченно говорили ни о чем, а ради поддержания светской беседы.
