Федор Кнорре - Одна жизнь

- Здорово. И действует?

- Не понимаю этого вопроса.

- Ну, спрашиваю, действуют эти былинки и всякое садоводство? Жеребятина-то эта?

- На нежных девичьих устах и такие фельдфебельские приговорки! печально сказал Нисветаев.

- Что же не отвечаешь? Действуют на твоих барышень?

- Ну, как когда... Раз на раз не приходится, - нехотя сознался Нисветаев. - Хотя в общем жаловаться нельзя... Но тебе-то я говорю от всей искренности моих нерастраченных чувств.

- Илюша, - сказала Леля, - ты же неглупый малый. Не представляй из себя Петрушку.

Нисветаев почернел как туча. Еле выдавливая слова, обидчиво сказал:

- А что, я их сам придумываю, что ли? Виноват я, раз им нравится? А нравится, так мне что? Пожалуйста! Я еще много знаю... - Он криво улыбнулся и с робкой надеждой спросил: - А тебе как нравится?

Леля протянула руку, легонько и дружелюбно потрепала его по плечу.

- Ах, вот как? Ты мне предлагаешь дружбу? - Он рассмеялся саркастическим смехом. - Дружба между мужчиной и женщиной! Ну, я не мальчик! - Он чопорно козырнул и ушел твердым шагом, не оглянувшись.

На другой день в том же коридоре он опять остановил Лелю и бодро сказал:

- Ты не обращай внимания, что там я тебе говорил. Чепуха! Да и ты дала мне прикурить! Но ведь вон как интересно получается, теперь-то я в тебя правда влюбился! Да нет, ты на меня не махай руками, я тебе только к тому, как другой раз интересно получается... - Добродушно и недоуменно улыбаясь, он пожал плечами и ушел, покачивая головой.

Потом как-то он вдруг принес и разложил молча перед ней восемь фотографий своих девиц: барышня, облокотившаяся на обломок античной колонны у провинциального фотографа; длиннолицая девица с челкой, вырезанная из семейной фотографии так, что сбоку виднелось чье-то плечо и торчал острый конец уса; несколько бледно-желтых фотографий, отклеенных от старых удостоверений; и одна на картоне: пухленькая девушка с обнаженным плечом и раскрашенной розой в зубах.

- И все это я могу сию минуту сжечь! - сказал Нисветаев. - Хочешь?

- Вот эта мне нравится, - показала Леля на маленькую, бледно-желтую девчоночку в шапочке.

Нисветаев просиял:

- Ты считаешь?.. Да, верно, самая лучшая. А эти что! Ну, как решаешь? Жечь?

- Да жалко, сколько хлопот собирать было? Подумай!

- Ну... не то чтобы уж очень... А конечно все-таки. Ну, пусть лежат!

И, собрав их в одну пачку, бережно спрятал в боковой карман.

С тех пор у них сделались простые отношения, легкие и шутливые. Они обедали вместе в штабе, а иногда он провожал Лелю через весь город к старой учительнице.

Так и теперь он пришел к театру, чтобы пройтись вместе с Лелей, и увидел, как она выходит из подъезда в сопровождении величественно опирающегося на свою дубину Кастровского.

Они пошли втроем. Леля сразу спросила:

- Ну, как жизнь, Илюша? Коротка?

- Коротковата! - охотно отозвался он на привычную шутку. - Живем-то небось один раз!

- Ирония судьбы! - вздохнула Леля, и они оба с Нисветаевым расхохотались.

- Что? О чем вы говорите? - подозрительно допытывался Кастровский.

- Был у нас один знакомый, это мы про него! - смеялась Леля.

Денис Кириллович встретил их в палисаднике. Повязанный женским передником, он, сидя на низенькой скамеечке, полол грядку моркови.

- Пожалуйста, заходите все, не стесняйтесь, - радушно сказал он. - Мы привыкли, что к нам заходят незнакомые, это ничего, мы очень рады. Я сейчас поставлю самовар!

Старая учительница согласилась поиграть на пианино. Все слушали: Кастровский, полузакрыв глаза, иногда дирижируя двумя пальцами, Нисветаев, терпеливо борясь со скукой, а Леля, поглощенная слушанием, чувствовала себя так, точно вплывала в необозримый океан звуков, изумляясь и почти пугаясь его волнующей, властной силы.

За чаем, среди общей болтовни, Нисветаев, с удивлением узнав, что Колзаков квартировал в этом доме, сейчас же бросился с жаром рассказывать всю историю с танком. Только досказав все до конца, он заметил, что старики ее давно знают.

- Это я рассказала, - объяснила Леля.

- Правда, замечательно? - добавила учительница. - Мы уже обсуждали это с Лелей. Вы знаете, ведь это Колзаков нас и познакомил.

"Ах, вот оно что!" - подумал Нисветаев. Он понимающе и горько усмехнулся, опустив глаза.

- Ты что? - спросила его Леля, когда они уходили.

Не отвечая, Нисветаев положил руку ей на плечо и на минуту тихонько сжал.

Ночи, дни, опять ночи. Часто трудно вспомнить, что было вчера, что неделю назад, что произошло раньше, что позже.

В парке перестала по вечерам играть музыка - оркестр ушел на фронт. Ушла инженерная рота, армейский эскадрон конной разведки, разношерстная хозкоманда.

Все штабные работники занимались военной подготовкой на пустыре, учились делать перебежки, и Леля, поборов ужас, к собственному удивлению, научилась стрелять из тяжелого французского пулемета "Шош", палившего крупными патронами с оглушительным грохотом.

Город пустел. Участились поджоги. Точно сами собой на стенах возникали белогвардейские листовки, написанные отрывистыми командными фразами приказов, с подписью: генерал-лейтенант Сластенин.

Каждое утро на полутемной сцене Леля произносила заученные слова, запоминала, когда надо повернуться, перейти на другое место или упасть с ящика, изображавшего баррикаду. А ночью лоснящийся Пономарев вызывал ее в кабинет командующего армией, где стояла койка с серым одеялом, - все работники штаба были теперь на казарменном положении.

Трудно было поверить, что только сейчас вокруг нее были Дагмаровы, Маврикий, Павлушин - и вот она уже в кабинете Беляева, и он сидит перед ней - сутулый, вытянув длинные ноги в защитных галифе, начисто лысый, - Леле казалось, что он совсем не похож на военного, хотя знала, что он военспец, кадровый царский офицер в прошлом.

Очень часто тут же в кабинете собиралась на заседания Особая тройка Ревтрибунала фронта, недавно присланная в город для борьбы с контрреволюцией. Председатель - Меловой, красивый, с тонкими губами, властный и самоуверенный, с точеным профилем красавца, знающего свою красоту и презирающего ее. Он хорошо говорил и диктовал без единой ошибки самые сложные постановления и донесения.

Вторым был татарин Баймбетов, круглолицый, с карими женственными глазами, с лицом, изрытым оспой. Он все больше молчал, может быть, потому, что с некоторым затруднением говорил по-русски.

Третьей была Сазонова - женщина со странно смуглым лицом, каким-то по-домашнему невозмутимо спокойным, даже на заседаниях тройки. В ней ясно была видна какая-то внутренняя опрятность, прибранность. Леля думала: вот бывают такие хозяйки, которым все удается: хлеб испечен хорошо, все убрано, вымыто, и муж смирный, и дети веселы и ласковы, и дом весь в порядке до самого дальнего угла. Так же вот у Сазоновой в ее жизни, все на своем месте, никакой путаницы и никакой паутины по углам. И каждому это как сквозь чистое окошко видно.

Этой ночью они все трое пришли в кабинет Беляева. Как всегда, Меловой первым, за ним Баймбетов, а позади всех - неторопливая, спокойно озабоченная, в своем домашнем платье - Сазонова.

- Какая связь с центром? - спросил, входя, Меловой.

- Связи больше нет. Телеграфист с Лузовой последним передал, что казаки ворвались на платформу.

Меловой расстегнул карман френча, достал и развернул сложенную бумажку.

- У вас, значит, эти последние новости по телеграфу. А у них уже листовки расклеены по городу. Послушайте: "Унтер-офицеры Русской армии! Нашими частями занята станция Лузовая. До меня дошло: большевики-коммунисты собираются вас мобилизовать. Разрешаю: оружие у комиссаров брать - и приказываю: немедленно переходить на нашу сторону. Тех, кто забудет долг присяги, - повешу! Генерал-лейтенант Сластенин". Вот как они работают, товарищ командарм, а мы не можем до сих пор кончить дело с разбежавшимся Саргородским полком.

- Им назначен последний срок явки на сборный пункт. Неявившихся будем ловить, как дезертиров.

- А где ловить? - спросил Меловой. - По окрестным хуторам, по пустырям, по базарам? Поштучно будем ловить, когда фронту позарез сейчас каждая рота! Упустили, потеряли управление, а теперь - ловить.

- Что же делать? - развел руками Беляев.

- Ловить! Будем ловить. Теперь уж нечего делать! С позором расстреляем для острастки первых десятка два, образумятся, когда почувствуют твердую руку. От товарища Невского никаких сведений?

- Он, видимо, не считает нужным поддерживать постоянный контакт. Сообщил, что проводит митинги по уездам, началась мобилизация. Надеется на успех. Мы с ним не сходимся во мнениях. Я считал, что мобилизовать унтеров в такой обстановке рискованно, а может быть, и пагубно. А теперь вот видите, что получается.

Сазонова, поправляя у себя на шее воротничок платья, тихо сказала:

- Приказ о мобилизации в Красную Армию бывших унтер-офицеров не от Невского, а из Москвы.