"Он, кажется, стихами говорить способен", - подумал Самгин и, примирясь с толстяком, сказал с улыбкой:
- Но позвольте, я ведь имею право думать, что вы не меня, а себя уподобили мелкой монете...
Бердников сунул голову вперед, звучно шлепнул губами, точно закрыв во рту какое-то неудобное и преждевременное слово, глядя на Самгина с удивлением, он помолчал несколько секунд, а затем голосок его визгливо взвился:
- Господи, боже мой, ну конечно! Как раз имеете полное право. Вот они, шуточки-то. Я ведь намекал на объемное, физическое различие между нами. Но вы же знаете: шутка с правдой не считается...
Явилась крупная чернобровая женщина, в белой полупрозрачной блузке, с грудями, как два маленькие арбуза, и чрезмерно ласковой улыбкой на подкрашенном лице, - особенно подчеркнуты были на нем ядовито красные губы. В руках, обнаженных по локоть, она несла на подносе чайную посуду, бутылки, вазы, за нею следовал курчавый усатенький человечек, толстогубый, точно негр; казалось, что его смуглое лицо было очень темным, но выцвело. Он внес небольшой серебряный самовар. Бердников командовал по-французски:
- Уберите бенедиктин, дайте куантро... Огня! Самгин оглядывался. Комната была обставлена, как в дорогом отеле, треть ее отделялась темносиней драпировкой, за нею - широкая кровать, оттуда доносился очень сильный запах духов. Два открытых окна выходили в небольшой старый сад, ограниченный стеною, сплошь покрытой плющом, вершины деревьев поднимались на высоту окон, сладковато пахучая сырость втекала в комнату, в ней было сумрачно и душно. И в духоте этой извивался тонкий, бабий голосок, вычерчивая словесные узоры:
- Да-а, Шутка с правдой не считается, это как раз так! В третьем году познакомился, случайно, знаете, мимоходом, в Москве с известным литератором, пессимистом, однако же - не без юмора. Конечно, - знаете кто? Выпили. Спрашиваю: "Что это вы как мрачно пишете?" А он отвечает: "Пишу, не щадя правды". Очень много смеялись мы с ним и коньячку выпили мало-мало за беспощадное отношение к правде. Интересный он: идеалист и даже к мистике тяготеет, а в житейской практике - жестокий ловкач, я тогда к бумаге имел касательство и попутно с издательским делом ознакомился. Без ошибочки мистик-то торговал продуктами душевной своей рвоты. Ой, - засмеялся, забулькал он. - Нехорошо как обмолвился я! Вы словцо "рвота" поймите в смысле рвения и поползновения души за пределы реального...
Самгин слушал равнодушно, ожидая удобного момента поставить свой вопрос. На столе, освещенном спиртовой лампой, самодовольно и хвастливо сиял самовар, блестел фарфор посуды, в хрустале ваз сверкали беловатые искры, в рюмках - золотистый коньяк.
"Послушать бы, как он говорит с Мариной", - думал Самгин. Он пропустил какие-то слова.
- Как в цирке, упражняются в головоломном, Достоевским соблазнены, говорил Бердников. - А здесь интеллигент как раз достаточно сыт, буржуазия его весьма вкусно кормит. У Мопассана - яхта, у Франса-домик, у Лоти-музей. Вот, надобно надеяться, и у нас лет через десять - двадцать интеллигент получит норму корма, ну и почувствует, что ему с пролетарием не по пути...
- Вы давно знаете Зотову? - спросил Самгин, отхлебнув коньяку.
Бердников ответил не сразу. Он снял чайник с конфорки самовара, закрыл трубу тушилкой, открыл чайник, понюхал чай и начал разливать его по чашкам.
- Углем пахнет, - объяснил он заботливые свои действия. Затем спросил: - Примечательная фигуряшка? Н-да, я ее знаю. Даже сватался. Не соблаговолила. Думаю; бережет себя для дворянина. Возможно, что и о титулованном мечтает. Отличной губернаторшей была бы!
Помолчал и, глядя в чашку, давя в ней ложкой лимон, продолжал раздумчиво, не спеша:
- Знаком я с нею лет семь. Встретился с мужем ее в Лондоне. Это был тоже затейливых качеств мужичок. Не без идеала. Торговал пенькой, а хотелось ему заняться каким-нибудь тонким делом для утешения души. Он был из таких, у которых душа вроде опухоли и - чешется. Все с квакерами и вообще с английскими попами вожжался. Даже и меня в это вовлекли, но мне показалось, что попы английские, кроме портвейна, как раз ничего не понимают, а о боге говорят - по должности, приличия ради.
Подмигнув Самгину на его рюмку, он вылил из своей коньяк в чай, налил другую, выпил, закусил глотком чая. Самгин, наблюдая, как легки и уверенны его движения, нетерпеливо ждал.
- Он, Зотов, был из эдаких, из чистоплотных, есть такие в купечестве нашем. Вроде Пилата они, всё ищут, какой бы водицей не токмо руки, а вообще всю плоть свою омыть от грехов. А я как раз не люблю людей с устремлением к святости. Сам я - великий грешник, от юности прокопчен во грехе, меня, наверное, глубоко уважают все черти адовы. Люди не уважают. Я людей тоже...
Самгин увидел, что пухлое, почти бесформенное лицо Бердникова вдруг крепко оформилось, стало как будто меньше, угловатей, да скулах выступили желваки, заострился нос, подбородок приподнялся вверх, губы плотно сжались, исчезли, а в глазах явился какой-то медно-зеленый блеск. Правая рука его, опущенная через ручку кресла, густо налилась кровью.
"Кажется, он пьянеет", - соображал Самгин, а его собеседник продолжал пониженным, отсыревшим голосом:
- Я деловой человек, а это все едино как военный. Безгрешных дел на свете - нет. Прудоны и Марксы доказали это гораздо обстоятельней, чем всякие отцы церкви, гуманисты и прочие... безграмотные души. Ленин совершенно правильно утверждает, что сословие наше следует поголовно уничтожить. Я оказал - следует, однакож не верю, что это возможно. Вероятно, и Ленин не верит, а только стращает. Вы как думаете о Ленине-то?
- Это-несерьезный мыслитель,-сказал Самгин. Бердников как будто удивился и несколько секунд молча, мигая, смотрел в лицо Самгина.
- Это вы - искренно?
- Да. Все, что я читал у него, - крайне примитивно.
- Та-ак, - неопределенно протянул Бердников и усмехнулся. - А вот Савва Морозов - слыхали о таком? - считает Ленина весьма... серьезной фигурой, даже будто бы материально способствует его разрушительной работе.
- Тоже - Пилат? - иронически спросил Самгин.
- Н-не знаю. Как будто умен слишком для Пилата. А в примитивизме, думаете, нет опасности? Христианство на заре его дней было тоже примитивно, а с лишком на тысячу лет ослепило людей. Я вот тоже примитивно рассуждаю, а человек я опасный, - скучно сказал он, снова наливая коньяк в рюмки.
Помолчали. Розовато-пыльное небо за окном поблекло, серенькие облака явились в небе. Прерывисто и тонко пищал самовар.
"Не хочет он говорить о Марине, - подумал Самгин, - напился. Кажется, и я хмелею. Надо идти..."
Но Бердников заговорил - неохотно и с усмешкой на лице, оно у него снова расплылось.
- Значит, Зотова интересует вас? Понимаю. Это - кусок. Но, откровенно скажу, не желая как-нибудь задеть вас, я могу о ней говорить только после того, как буду знать: она для вас только выгодная клиентка или еще что-нибудь?
- Только клиентка, и не могу сказать - выгодная, - ответил Самгин очень решительно.
- Ага, - оживленно воскликнул Бердников. - Да, да, она скупа, она жадная! В делах она - палач. Умная. Грубейший мужицкий ум, наряженный в книжные одежки. Мне она - враг, - сказал он в три удара, трижды шлепнув ладонью по своему колену. - Росту промышленности русской - тоже враг. Варягов зовет - понимаете? Продает англичанам огромное дело. Ростовщица. У нее в Москве подручный есть, какой-то хлыст или скопец, дисконтом векселей занимается на ее деньги, хитрейший грабитель! Раб ее, сукин сын...
Он нехорошо возбуждался. У него тряслись плечи, он совал голову вперед, желтоватое рыхлое лицо его снова окаменело, глаза ослепленно мигали, губы, вспухнув, шевелились, красные, неприятно влажные. Тонкий голос взвизгивал, прерывался, в словах кипело бешенство. Самгин, чувствуя себя отвратительно, даже опустил голову, чтоб не видеть пред собою противную дрожь этого жидкого тела.
- Уголовный тип, - слышал он. - Кончит тюрьмой, увидите! И еще вас втискает в какую-нибудь уголовщину. Наводчица, ворам дорогу показывает.
Он неестественно быстро вскочил со стула, пошатнув стол, так что все на нем задребезжало, и, пока Самгин удерживал лампу, живот Бердникова уперся в его плечи, над головой его завизжали торопливые слова:
- Слушайте... Я возобновляю мое предложение. Достаньте мне проект договора. Я иду до пяти тысяч, понимаете?
Самгин попробовал встать, но рука Бердникова тяжело надавила на его плечо, другую руку он поднял, как бы принимая присягу или собираясь ударить Самгина по голове.
- Стойте! - спокойнее и трезвее сказал Бердников, его лицо покрылось, как слезами, мелким потом и таяло. - Вы не можете сочувствовать распродаже родины, если вы честный, русский человек. Мы сами поднимем ее на ноги, мы, сильные, талантливые, бесстрашные...
- Я уже сказал: я ничего не знаю об этом договоре. Зотова не посвящает меня в свои дела, - успел выговорить Самгин, безуспешно пытаясь выскользнуть из-под тяжелой руки.
