убивать. Перегнувшись через сиденье, я схватился за руль и резко повернул влево. Машину занесло, закрутило на месте. Задев капотом отбойник, такси отбросило на середину дороги, снова закружило. Водитель с силой вдавил педаль тормоза в пол, истошно взвизгнув, машина остановилась.
– Ты! Ты! Ты!
Задыхаясь от злости, Кира повернулась ко мне. Лицо ее изменилось: темные пятна на коже исчезли, губы порозовели, на щеках появился румянец.
– Ты? – прошептала она.
Музыка, знакомая, печальная, рвущая сердце на части, наполнила салон машины, тьма рассеялась. Языки пламени танцевали перед глазами, ластились к рукам огромной сверкающей кошкой, сотканной из тишины и света. Огонь не причинял боли. Он нес избавление, каждым всполохом пламени стирая боль.
Забыв про Артура и водителя, Кира протянула ко мне руку, взъерошила волосы. Я не чувствовал прикосновения. Только тонкое покалывание на кончиках пальцев, какое бывает, если не выпускать стилус больше пяти часов. Сквозь сверкающий танец пламени я видел, что времени у нее осталось немного. Так же, как и я, Кира слабела. Но, по нахмуренному лицу, по решительным сжатым губам я понял, что она копит силы на последний бросок. Артур вытер пот со лба, откинувшись на сиденье, с шумом выдохнул. Я больше не мог ей помешать. Кира глянула на водителя, безвольно опустившего руки, на Артура с серым от страха лицом. На меня. Ненависть, до этого сквозившая в каждом ее жесте, исчезла. Она потянулась к рулю, погладила мягкую обивку и тут же отдернула руку.
Перегнувшись через сиденье, забрала у меня планшет. Вошла в почту. Каждое движение давалось ей с трудом. Закусив губу, она собрала оставшиеся рисунки в письмо, нашла нужный адрес и последним усилием нажала кнопку «отправить». Огонь превращал мое тело в прах, но теперь это не имело никакого значения, потому что я знал главное: она простила меня.
* * *
Мы больше не могли ничего сделать.
Артур, глянув на время, усмехнулся, он снова был прежним: уверенным хозяином жизни, точно знающим цену себе и другим.
– Все нормально, шеф, – скомандовал он водителю, – поехали.
Огонь угасал, белым облаком поднимаясь к небу. В зеркале заднего вида я уже с трудом различал лицо водителя: бледное, худое, казавшееся мне невероятно знакомым. Он поднял глаза, встретившись со мной взглядом. Лицо его начало меняться: кожа на щеках потемнела, покрываясь багровыми пятнами, глаза ввалились, рот растянулся в хищной ухмылке.
– Поехали, шеф, – повторил Артур.
Водитель взялся за руль, медленно сдал назад, встав напротив отбойника.
– Баста, – прохрипел он скрипучим голосом, – за каждым агентом ходит МИНИМУМ два фантома.
И с силой вдавив педаль газа, рванул вперед.
Алексей Куксинский
История, рассказанная шепотом
Священник задремал в исповедальне. В последнее время это случалось все чаще и чаще. Сказывались возраст, запах церковных благовоний, жаркий день и прохлада, притаившаяся за толстыми каменными стенами. Деревянная исповедальня, украшенная дубовыми резными панелями, появилась в церкви почти десять лет назад, но старик никак не мог привыкнуть к этому новшеству, ерзал на лавке, сминая облачение и задевая локтями стены, когда исповедуемый произносил: «Господи, помилуй меня, грешного», от чего весь конфессионал сотрясался и скрипел.
Звук заставил старого священника очнуться. Кто-то тронул тяжелую входную дверь, и она заскрежетала, хотя ризничий недавно обрабатвал петли тележной смазкой. Старик прислобрабатывал давно научился различать людей по походке. От дверей до исповедальни было тридцать два его стариковских шага, и этого хватало, чтобы понять, кто вскоре опустится на колени перед резной перегородкой.
Это были не торопливые шаги молодой девушки, решившейся исповедоваться в первом серьезном грехе, не уверенная поступь дородной матроны, исполняющей таинство как всякую прочую домашнюю работу, не шарканье ног находящегося на пороге вечности старика, собирающегося получить посмертное прощение запоздалым раскаянием, не легкая походка юноши, которого в церковь привели родители, и которому нет дела ни до бога, ни до дьявола. К исповедальне шел зрелый муж, не крестьянин, робеющий перед статуями и иконами, не ремесленник, смиряющий гордыню и замедляющий шаг, а человек из благородных.
Шаги приближались. Вошедший снял шпоры, но по шагам было понятно, что он много времени привык проводить в седле. Старик затаил дыхание. На резную перегородку упала тень, а потом стекла вниз, когда человек опустился на колени. Священник молчал.
– Слава Иисусу Христу, – сказал человек снаружи.
Его латынь была почти безупречной, но с трудно определяемым акцентом. Человек говорил очень тихо, почти шептал, так что священник явно различил только первое слово, а остальные дорисовало тренированное тысячами таинств воображение.
– Во веки веков, аминь, – сказал старик.
Он шевельнул рукой, изображая крестное знамение.
– Я не исповедовался почти двадцать лет, – прошептал человек и замолчал.
Старый священник за всю свою жизнь видел и слышал слишком многое, чтобы удивляться тому, что достаточно поживший мужчина так давно не был на исповеди. Впрочем, и большой радости от того, что еще одна заблудшая душа решила обратиться к богу, старик не испытывал. За годы служения в этом разоренном многочисленными войнами краю бог как-то отдалился от обихода, стерся, подобно старой монете, и почти ничем хорошим себя не проявлял. Большее значение в жизни старика имели более простые, чем всевышний, вещи – пища, вода, теплая одежда, очаг. Иногда старик ловил себя на мысли, а не впал ли он в язычество, когда зимним вечером протягивал озябшие руки к пылающему огню, потому что не обнаруживал внутри себя никакой благодарности всемогущему, а только желание бесконечно смотреть на пляшущие по углям огненные язычки.
– Смелее, сын мой, – сказал старик. – В каких грехах ты хочешь покаяться?
Человек долго молчал и не шевелился.
– Ну же, сын мой, – ободрил его старик. – Всевышний милостив, он прощает даже самые страшные грехи.
– Я не знаю, с чего начать, – сказал человек.
– Так начни с самого начала.
Человек снова замолчал, очевидно, собираясь с духом.
– Можем помолиться вместе, – сказал старик. – Искренняя молитва, идущая от сердца, дарует силы в самом непростом деле.
– Не нужно, святой отец, – прошептал человек снаружи, – я просто подбирал слова.
– Продолжай, сын мой.
– Я должен вернуться мысленно на семнадцать лет назад. Я тогда только начал служить в отряде у капитана Магнуса и в первом же бою с имперцами был ранен. Рана была неопасная, но выздоровление заняло почти месяц.
– Отрадно слышать, что ты бился за правую веру против презренных раскольников, – сказал старик.
– Я всегда бился за деньги. Через два года, после того, как отряд Магнуса разбили, я уже дрался за императора. Главное, чтобы платили хорошо.
Человек замолчал, молчал и священник. Очень далеко часы на городской ратуше
