считают его убитым. Ирландец лежал, боясь сделать малейшее движение, а воины, занятые своими делами, не обращали никакого внимания на его неподвижное тело. Совершенно случайно в беспамятстве он закрыл лицо руками, а затем, придя в сознание и сообразив, что в таком положении ему легче притворяться мертвым, продолжал сохранять ту же позу. Однако сквозь пальцы ему удавалось наблюдать за всем, что происходило на равнине; индейцы же и не подозревали, что он жив!
Положение ирландца было ужасно. Время от времени мимо него проходили, шатаясь, пьяные арапахо, и в любой момент кто-нибудь из них мог проткнуть его копьем, хотя бы просто для того, чтобы еще раз поиздеваться над трупом бледнолицего. Когда наступила ночь и холодный воздух немного восстановил его силы, у него появилась смутная надежда на спасение. Индейцы, сидевшие вокруг костров, по-прежнему не обращали на него внимания, и, когда совсем стемнело, он пополз к реке. Его гнали туда нестерпимые муки жажды; кроме того, он надеялся спрятаться там. Больше часа пришлось ему ползти, чтобы достичь берега, но он наконец добрался до воды и укрылся под ивами, где мы его и нашли. Вот так — почти чудом — ему удалось спастись.
Словно для того, чтобы подтвердить постоянное чередование в жизни грустного и веселого, слез и смеха, трагедия сменилась фарсом. Наш разговор неожиданно был прерван забавным эпизодом. К фургону подъехал Арчилети и, остановившись, устремил глаза на какой-то предмет, лежавший в траве. Это был цилиндр Верного Глаза, о котором уже упоминалось. Пристально поглядев на него, мексиканец соскользнул с коня, подошел, ковыляя, к шляпе и поднял ее. Затем, злобно выругавшись, он швырнул цилиндр на землю и начал топтать его ногами, словно ядовитую змею.
— Эй ты, там! — заорал Верный Глаз. — Ты что, с ума сошел? Ты же топчешь мою шляпу, желтопузый дурак!
— Вашу шляпу? — отозвался траппер с презрением. — Черт возьми, сеньор! Постыдились бы носить эту дрянь. Брр!..
— А чем же цилиндр хуже всякой другой шляпы?
— Будь он проклят! — продолжал мексиканец, отвязывая свою деревянную ногу от пояса и колотя ею по цилиндру. — Если бы не это мерзкое изобретение, нам, бедным трапперам, жилось бы лучше. Карамба! Из-за него бобровые шкуры подешевели. А ведь всего десять лет назад мы выручали шесть песо за каждую! Только подумать — шесть песо! У, проклятый!
С этим восклицанием разъяренный мексиканец еще раз ударил многострадальный цилиндр своей деревяшкой и, с презрением отбросив его носком сапога, заковылял к лошади.
Верный Глаз собрался было вспылить, но я тотчас же успокоил его, объяснив ему, почему трапперы так ненавидят цилиндры, которые, как они считают, их разорили.
— Ну и черт с ней, с этой шляпой, — сказал Верный Глаз. — Это цилиндр нашего маркитанта. Видите ли, капитан, уходя из форта, мы так торопились, что я не успел захватить мою старую фуражку. Вот как он попал ко мне. — И, обращаясь к трапперу, он добавил: — Может, сударь, вам эта шляпа больше понравится?
Верный Глаз поднял с земли украшенный яркими перьями головной убор какого-то убитого арапахского воина, надел его на голову и стал расхаживать взад и вперед, словно какой-нибудь индейский щеголь. Его вид показался нам настолько комичным, что все кругом покатились со смеху. Особенно неудержимо хохотал мексиканец, взвизгивая и прерывая свой смех всевозможными испанскими ругательствами. Даже наш раненый товарищ присоединился к общему веселью.
Глава LXXX
СТРАШНАЯ МЫСЛЬ
Я не присоединился к смеху моих товарищей. Теперь у меня было время поразмыслить над потрясшим меня рассказом траппера, и я чувствовал невыразимую душевную боль. Я был твердо уверен, что отважная охотница, которую юты называли Мэ-ра-ни, была, конечно, не кто иная, как Мэриен, так хорошо известная мне по рассказам Уингроува. Каждая подробность, сообщенная мне траппером, убеждала меня в этом. Время, место, путь, избранный караваном, переселенцы-мормоны — все согласовалось с тем, что было нам известно о первом путешествии Стеббинса через прерии. Мексиканец, правда, не упоминал никаких имен. Скорее всего, он их не знал, да если бы и знал, вряд ли сумел бы произнести. Но и без этого я не сомневался, что именно Джошуа Стеббинс был лжесупругом, а девушка-охотница, которую он обманом пытался увезти в город мормонов, была исчезнувшая возлюбленная моего друга Уингроува и сестра моей дорогой Лилиен. Этим и объяснялось сходство, поразившее меня с самого начала. Теперь оно уже не казалось мне смутным — я ясно видел, что сестры действительно похожи. Уингроув не раз с восторгом рассказывал мне о замечательной красоте Мэриен. Признаться, я не очень доверял ему, считая, что он смотрит на нее глазами влюбленного, и даже не подозревал, насколько предмет его похвалы заслуживает подобного восхищения. Но теперь я больше не удивлялся пылкости моего друга и считал его восторг вполне оправданным. Даже преувеличенные сравнения, которые он употреблял, говоря о Мэриен, уже не казались мне неуместными. Если бы я увидел ее прежде, чем Лилиен, или, вернее, если бы я никогда не видел Лилиен, я тоже, может быть, отдал бы сердце этой смуглой красавице. Но теперь, конечно, это было невозможно. Яркий тюльпан может привлечь взгляд, но аромат нежной фиалки отраднее для души. Даже увидев обеих девушек одновременно, я, не колеблясь, выбрал бы золотоволосую Лилиен. Моя любовь к Лилиен была глубокой и постоянной, она владела всем моим существом. Ей суждено было обитать в моем сердце до конца моих дней. Даже в те страшные часы, когда смерть, казалось, витала надо мной, мысль о Лилиен пересиливала все, и я больше думал о грозивших ей опасностях, чем о собственном спасении. Теперь же, когда я был в безопасности, мог ли я думать о судьбе моей любимой с меньшей тревогой? Не грозила ли и ей та же чудовищная участь, которую, судя по рассказу траппера, готовил Джошуа Стеббинс ее сестре? Чем дольше я думал об этом, тем с большим ужасом сознавал полную вероятность такого предположения.
Я знал, что отец Лилиен не сможет защитить ее от пророка мормонов — деспота, власть которого в колонии была
