попыток реабилитироваться у целителей-психоаналитиков; у нее уже не хватало пороху, чтобы вновь проявлять прежнюю свирепость.
Так или иначе, Пух после длительного перерыва вновь мирно вступила в общественную жизнь и оказалась человеком вполне активным, хотя и не способным говорить, зато более или менее надежным и — наконец-то! — кому-то полезным. Бейнбридж Перси было за пятьдесят, когда она вдруг заинтересовалась воспитанием детей; особенно хорошо и терпеливо она работала с умственно отсталыми. В связи с этой работой ей приходилось часто встречаться с другими джеймсианками, которые — каждая по-своему, конечно, — тоже прошли психологическую реабилитацию или сами по себе существеннейшим образом изменились.
Почти двадцать лет Пух ни единым словом не вспомнит свою покойную сестру Куши, однако любовь к детям окончательно собьет ее с толку. В пятьдесят четыре года Пух забеременеет (никто так и не поймет, как) и вернется под наблюдение врачей, убежденная, что умрет родами. Однако этого не случилось; Пух родила и стала превосходной матерью, продолжая работать с умственно отсталыми детьми. К счастью, единственная дочь Пух Перси, для которой страшная история матери окажется впоследствии тяжелым ударом, не страдала умственной отсталостью, Гарпу она бы наверняка напомнила Куши времен их отрочества.
Пух Перси, как считали некоторые, стала положительным примером для тех, кто хотел бы положить конец смертной казни: ее реабилитация производила прямо-таки неизгладимое впечатление, но только не на Хелен и не на Дункана Гарпа, которые до могилы продолжали мечтать, чтобы Пух Перси умерла в тот миг, когда выкрикнула свое «Иньи!» в борцовском зале Стиринг-скул.
Но однажды Бейнбридж Перси действительно умерла; с нею случился удар во Флориде, куда она отправилась навестить свою дочь. Но для Хелен было весьма малым утешением, что она ненамного пережила Бедняжку Пух.
Верный Уитком предпочел описать Пух Перси так, как однажды ее описал ему и декану Боджеру Гарп, рассказывая о своем бегстве с первых феминистских похорон: «Андрогинная хамка с мордой хорька и жалким умишком, абсолютно испорченным пятнадцатилетним пребыванием в пеленках».
Официальная биография Гарпа, которую Дональд Уитком назвал «Безумие и печаль, или Жизнь и искусство Т.С. Гарпа», будет выпущена компаньонами Джона Вулфа, сам-то он не доживет до публикации этой отличной книги. Джон Вулф приложит немало сил к тому, чтобы биография Гарпа была подготовлена самым тщательным образом, и будет лично работать над ней с Уиткомом как редактор — над большей частью рукописи — вплоть до своей безвременной кончины.
Джон Вулф умер от рака легких в Нью-Йорке еще совсем не старым. Он всегда был человеком осторожным, добросовестным, внимательным и в известной степени элегантным — во всяком случае, большую часть своей жизни, — однако постоянное внутреннее беспокойство и безысходный пессимизм мог заглушить только с помощью ежедневных трех пачек сигарет без фильтра и выкуривал это убийственное количество с тех пор, как ему исполнилось восемнадцать. Подобно многим деловым людям, которые чисто внешне всегда стараются выглядеть безупречно спокойными и решительными, Джон Вулф попросту докурился до смерти.
Его служение Гарпу и книгам Гарпа переоценить невозможно. Хотя он, вероятно, время от времени все же чувствовал себя ответственным за ту широкую известность Гарпа, которая в конце концов и спровоцировала его жестокое убийство, но был человеком слишком умным и многоопытным, чтобы держаться за столь примитивную точку зрения. Убийство, говорил Джон Вулф, становится «в наши дни все более распространенным видом любительского спорта», и «политически правоверные», как он именовал почти всех, неизменно были заклятыми врагами художественных натур, которые осмеливались высокомерно настаивать на превосходстве личностного видения мира. Кроме того, Вулф знал, что все произошло не только потому, что Пух Перси стала джеймсианкой и ответила на выпады Гарпа; главной причиной ее ненависти к нему были сугубо личные, еще детские, горести и печали, возможно усугубленные политикой, но в основном столь же глубинные, как и ее затянувшаяся потребность в подгузниках. В самом юном возрасте Пух вбила себе в голову, что взаимное пристрастие Гарпа и Куши к неумеренному сексу и привело Куши к смерти. Во всяком случае, для Гарпа эта уверенность Пух оказалась смертельной.
Профессионал в том мире, который слишком часто поклонялся созданному им самим идолу современности, Джон Вулф до самой своей кончины настаивал, что лучшей его публикацией была «книга отца и сына», иллюстрированное Дунканом издание «Пансиона „Грильпарцер“». Он, разумеется, гордился и ранними романами Гарпа, а в итоге стал весьма положительно отзываться о «Мире глазами Бензенхавера», говоря, что этот роман был «неизбежным» — если принять во внимание то насилие, которому подвергся сам Гарп. Однако, считал Джон Вулф, его издательство прославил именно «Грильпарцер», а еще — неоконченный роман «Иллюзии моего отца», который Вулф рассматривал — любовно и печально — как «путь Гарпа назад к своей собственной и единственно верной форме творчества». Многие годы Джон Вулф редактировал первый черновой вариант этого незаконченного романа; многие годы он обсуждал с Хелен и Дональдом Уиткомом его достоинства и недостатки.
— Только после моей смерти, — твердила Хелен. — Гарп никогда бы не позволил издать незаконченную вещь.
Вулф соглашался, однако продолжал настаивать. Умер он раньше Хелен. Так что Уиткому и Дункану пришлось заниматься публикацией «Иллюзий моего отца» посмертно и много позже.
Именно Дункан проводил больше всего времени у постели Вулфа, тяжело умиравшего от рака легких. Вулф лежал в частной лечебнице в Нью-Йорке, иногда позволяя себе выкурить сигарету через пластиковую трубку, вставленную ему прямо в горло.
— Что сказал бы на это твой отец? — спрашивал Вулф Дункана. — Разве это не подходящая для него сцена смерти? По-моему, полный гротеск! Слушай, а он когда-нибудь рассказывал тебе о проститутке, которая умерла в Вене, в «Рудольфинерхаусе»? Как же ее звали?
— Шарлотта, — сказал Дункан. Они с Джоном очень сблизились. Вулфу даже стали нравиться рисунки Дункана, которые тот еще в детстве сделал для «Пансиона». Дункан давно уже переехал в Нью-Йорк; он как-то признался Вулфу, что впервые захотел стать художником и фотографом в день первых феминистских похорон, когда смотрел на Манхэттен из окна офиса Джона Вулфа.
В письме, которое Джон Вулф на смертном одре продиктовал Дункану, он просил своих компаньонов пускать Дункана Гарпа в его кабинет и разрешать ему смотреть из окна на Манхэттен до тех пор, пока издательство будет занимать данное помещение.
И долгие годы после смерти Джона Вулфа Дункан неизменно пользовался этим разрешением. Кабинет Вулфа давно уже занимал другой редактор, однако имя Гарпа по-прежнему вызывало в редакции некоторый ажиотаж.
Каждый раз секретарша, войдя в кабинет редактора, сообщала: «Простите, там опять пришел молодой Гарп, чтобы посмотреть из окна».
Джон
