Его крылатая королева вышла на "Белорусской" и поспешила вдоль зданий вокзала к мосту через железнодорожные пути. Взлетела наверх, стремглав побежала вниз и, стуча каблучками, вошла в подворотню горделивого высоченного бело-желтого дома в стиле "сталинский ампир", возвышавшегося над железной дорогой, вокзалом и прочей окрестностью. Во дворе свернула направо, набрала код в подъезде и скрылась за дверью... Безнадежно влюбленный знал теперь, где она живет, но это ничего не меняло...
Дверь подъезда была металлической, она лязгнула, этот звук ударил Сашку по нервам... и тотчас же пошел снег. Настоящий, зимний, махровый, он повалил валом, и сквозь сплошную кружащуюся завесу почти невозможно было что-либо разглядеть. Снег упал как занавес, скрыв все вокруг, а парень стоял под снеговым водопадом и понимал, что все кончено. Никто и ничто не в силах ему помочь! Стоило только представить себе её - его Магнолию Сияющей Лазури, вспомнить какой была она там, на сцене, и какой - в костюмерной, в этой розовой сверкающей пачке, увидеть её летящую стремительную походку, всю её - неземную, тонкую, грациозную, а потом поглядеть на него... И припомнить ещё гримасу Марго, которую она состроила, заметив его сегодня, жирного навозного жука, ползущего вслед за ней, чтобы понять: никакая сила не может соединить их. Даже во сне!
Он побрел, заставляя себя идти вперед, сквозь пургу, боясь, что навстречу из белой метели вынырнет кто-то и схватит его. Страшный, кровавый... Если бы не огни озаренных светом киосков, выстроившихся в ряд на пути к мосту, он бы не нашел дороги назад - так мело! Еле переставляя ноги, поднялся на мост, подошел к перилам и глянул вниз. Ничего не видать, кроме двух ярко-синих огней, обозначавших железнодорожный путь, - и только беснуется, хохочет метель, наслаждаясь обретенной свободой!
- Здравствуй, зима! - пролепетал Саня одними губами. - Ты такая ласковая, мягкая, снежная, но ты можешь убить... заморозить. Вот и убей меня!
Он перегнулся через перила. Вот и выход! Ведь незачем ему больше маяться, незачем землю коптить. Он понял сегодня ясно, как никогда, что все мальчишеские мечты о силе, могуществе, о красоте... это просто химеры. Дым, иллюзии, ерунда! Ничего не получится. Он обречен быть только таким, какой есть: нелепым и неуклюжим, плетущимся в самом хвосте. Другие рванут вперед, погоняя коней, ему же досталась старая дохлая кляча - его судьба...
Ну же, одно усилие - и он обгонит её, эту клячу, он обманет её, свою жизнь, тем, что откажется от нее. Жизнь - высший дар, говорят... Спасибо, не надо! Только один прыжок... Даже думать не хочется, как он вернется домой, как проживет длинную череду пустых бессмысленных дней... да ещё с этим грузом на шее - со своим грехом. Он такой же, как эти выродки со двора, просто он, Сашка, всего боится, а они нет... Поэтому они лучше его. А ему никогда не стать настоящим мужчиной... Он занес ногу на перила моста, приказал себе: "Хватит раздумывать - прыгай!"... и тут вспомнил маму. И нога сама собой снова нащупала землю, вернее, заасфальтированную дорожку моста, вдоль которой с шорохом проносились машины.
- Как же она одна... без меня? - шелест снежинок был слышней его голоса. - Мать ведь почти не встает. И этот несчастный цветок... кактус, который я выбросил... надо купить ей такой. Тогда с ней хоть кто-то останется!
Он вдруг понял, что почти убил свою мать - такая она стала безжизненная, чужая... И понял еще, что она ждет его, ждет, когда сын не по обязанности, а по собственной воле, по любви станет о ней заботиться. И не заботиться даже - нет! Просто быть рядом. Спросить иногда о чем-то, поговорить... Как это просто, как мало, а для неё - вся жизнь! И почему раньше он не думал об этом?
Сашку трясло, зубы стучали, ему стало холодно. Надо домой! И поскорее - мама, наверное, беспокоится, - решил он и двинулся вперед сквозь пургу.
А Лариса Борисовна и впрямь беспокоилась - просто места себе не находила, но когда сын вернулся, виду не подала, ничего не сказала. За время, проведенное в больнице, она многое поняла: и что совсем замучила сына своею заботой, и что продыху ему не дает - нельзя так с парнем, да ещё в переходном возрасте, ему же плохо, он и болеет от этого, Ольга права! Нужно дать ему хоть немного свободы, дать "подышать", а не то он попросту задохнется в их тесном домашнем мирке. Вот и пускай хоть чуть-чуть погуляет на воле - он заслужил, ведь она видела, как сын мается с ней, но поделать ничего не могла - из неё словно душу вынули. И теперь не она о нем, а он вынужден о ней заботится. И это все наказание ей за грехи! Что ж, она стерпит, вот только бы мальчик её был счастливым. И ночами, когда не спала, - а сон в последние дни, словно удавка, душил её, морил среди бела дня... вставала она на колени перед бронзовой статуэткой и просила за Санечку.
Конечно, мальчику нужен отец, но где ж его взять! Ашот теперь даже вряд ли узнает её. Да, он и не подозревает, что в Москве у него растет сын... Лара в который раз достала заветную фотографию, на которой они были вместе, молодые, счастливые... Она не замечала, что уже тогда её Ашот отнюдь не был красавцем! Не видела мешков под глазами, дряблой кожи, обвисшего живота... Для неё он был самым лучшим! Ведь этот человек - её первая и последняя любовь... Она радовалась, когда подмечала в сыне повадки отца, интонации и черты, все больше напоминавшие отцовские...
- Ничего! - вздыхала Лариса Борисовна. - Как-нибудь дотяну до того, как сыночка пойдет в институт. А это уж обязательно, как же без этого!
Ни у нее, ни у Ашота не было высшего образования, и получение Сашулей диплома было для Лары заветной мечтой.
- А может, он все-таки станет художником? Ведь Ольга говорит, этот его учитель, Борис Ефимович, на Сашеньку прямо-таки не нахвалится! Ох, не будем загадывать, лишь бы он был здоров!
И Сашка продолжал ездить на "Сокол" к Борису Ефимовичу, и эти поездки были тем спасательным кругом, который удерживал его на плаву. Сны, в которых он был птицей: коршуном или ястребом - он не знал, - перестали сниться ему. Вообще что-либо перестало сниться... Сашка валился в сон как в темный провал, спал как убитый, просыпался, весь в поту, а мать говорила, что он стал кричать во сне. Но то была только короткая передышка - парень знал, что эти кошмарные сны вернутся, и Бог знает, что он в них натворит. Прежде он радовался им, думал, что в них - свобода! Но увидев, как замучили жалкого бомжа, понял, что в такой силе свободы нет... только зло. Он теперь боялся этих снов, боялся себя, ставшего хищником, который терзает живую плоть... Он перестал подносить дары бронзовой статуэтке и старался не приближаться к ней, насколько это было возможно.
И все же он понимал, что просто так ему не отвертеться - неведомый механизм запущен в ход, он может перемолоть его в порошок, стереть с лица земли, потому что он, Сашка, сам обратился за помощью к тому, кто обладал настоящим могуществом, кому были подвластны людские судьбы... Кинулся с мольбой, мол, дайте мне, дайте! Исполните! А потом, выходит, в кусты? Нет, просто так его не отпустят! Ведь он душу отдал в залог, он открыл её как входную дверь - нате, входите! - вот в нем и поселилось что-то... И это "нечто", похоже, питалось его душой, всем добрым и светлым, что было в ней, - оно пожирало его изнутри. Днем и ночью его преследовал страх, мистический ужас перед неведомой силой, которую он сам вызвал из небытия. И этот страх становился сильнее день ото дня, он рос как снежный ком...
Теперь, когда парень знал адрес Маргариты и, казалось бы, мог целыми днями простаивать у подъезда, поджидая её, он запретил себе даже думать о ней. Все, отрезано! Он был недостоин даже глядеть на это нежное создание, он - жалкий Пончик, избивающий стариков! Боль и тоска, словно крючьями, рвали душу.
"Не смей! - говорил он себе. - Не вздумай даже приблизиться к ней! Ты - грязный, ты - мусор, в тебе прячется зло. Оно - как бомба замедленного действия, и в какой момент взорвется она, когда полезет наружу то жуткое, темное, что прячется там, во мне... этого никто не знает."
Первую неделю декабря он не ходил к Борису Ефимовичу - тот заболел. Позвонил и отменил занятия. Но девятого, накануне пятницы - одного из двух дней в неделю, когда Саня приезжал к нему, старик объявил, что чувствует себя вполне сносно и назавтра ждет Саню. Тот обрадовался, собрал свои кисти и краски, и на другой день поехал на улицу Левитана.
Легкий морозец приятно бодрил, на темнеющем небосклоне зажглись первые звезды, и луна, янтарная, круглая, наливалась светом, становилась все ярче, все загадочней, наблюдая, как внизу суетятся маленькие, озабоченные создания... День растекался в сумерках, - короткий тающий зимний день, ожидая приближения ночи. Декабрь - царство ночи, ночь-владычица ворожила в эти дни над землей, припорашивала снежком пустынные улицы, искрилась в золотистом свете фонарей, ложилась под ноги и подгоняла домой: скорее, скорей, мало ли что таится во тьме, за поворотом...
Однако, до ночи было ещё далеко, хотя заметно стемнело. Сашка спешил побыстрей очутиться в тепле мастерской - с самого утра его подзнабливало. Дома было ужасно тоскливо и он решил выехать пораньше. Вот и знакомый дом под заснеженной крышей - всю неделю мело, и снежный покров, серебрясь, укрывал ветви елей, лежал на искривленных стволах старых яблонь, на засохших стеблях цветов в поселке художников, знаменуя приближение Нового года, с его хвойным запахом украшенной елки, теплым хлебным духом пирогов, вынутых из духовки, весельем, подарками, ожиданием чего-то нового и хорошего... Ах, как Сашка любил этот праздник!
