В старенькой церкви, вросшей в землю, с гулкими - днем - плитами пола и с ладонным запахом - строго - днем в дневном свете и без богослужения, - за окнами буйствовал весенний день, - здесь был строгий холодок, оставшийся от ночи. Мне - живописцу, - - художнику - жить от дать до дать, от образа, к образу. - В иконостасе, у церковных врат, уже века, в потемневших серебряных ризах хранился образ богоматери и видны были лишь лицо и руки и лицо ребенка на коленях. Все остальное было скрыто серебром: к серебру оправы я привык, к тому, и серебро залито воском и на сгибах чуть позеленело.
- И это
серебро с иконы сняли и этот образ богоматери без риз мне, отринувшемуся от бога, предстал иным, разительным, необычайным, в темных складках платья ожившей матери господней. Матерь божья предстала не в парче серебряной, засаленная воском, а в нищем одеянии. Образ был написан много, сотен лет назад; образ богоматери создала Русь, душа народа, те безымянные иконописцы, которые раскиданы по Суздалям: богомать - мать и защитница всех рождающих и скорбящих. Мне - художнику - богомать, конечно только символ.
...А за монастырем, за монастырскими стенами, под кремлевским обрывом текла разлившаяся Москва-река и шли поля с крестами сельских колоколен. И был весенний буйный день, как века, как Русь. Образ богоматери - в темной церкви - звено и ключ поэмы. - В сумерки ко мне пришел сосед, курил, и, между прочих разговоров, он сказал, что дворник в сумасшедшем доме - повесился. - - А ночью пришла первая в тот год гроза, гремела, рокотала, полыхала молониями, обдувала ветрами, терпкими запахами первых полевых цветов. Я сидел - следил за грозой - на паперти у Николы, - у Николы - на-Посадьях, где некогда венчался и молился перед Куликовым полем Дмитрий Донской. - Была воробьиная ночь. Гроза была благословенна.
- А ночью мне приснился сон. Я видел метель, мутный рассвет, Домберг, - то, как под Домбергом, толпой оборванцев шли наши эмигранты - за Катринталь, в лес к взморью, - шли из бараков - пилить дрова, валить лес, чтобы есть впроголодь своим трудом: эти изгои. И там в лесу трудился, обливаясь потом, Лоллий Кронидов, протопоп Аввакум, Серафим Саровский, во имя центростремительных сил. Была страшная метель. Мутное, красное вставало солнце из России. -
- Ну, конечно:
- все это неверно, неисторично, все это только ключ отпирающий романтику в истории. - - Я, Пильняк, кончаю повесть.
- И идут:
июль,
август,
сентябрь
годы -
Конец.
... И где-то, за полярным кругом, в льдах, в ночи на пол-года бодрствует мистер Эдгар Смит. Льды выше мачт. И ночью и днем, ибо нет дней, на небе, над льдами горит северное сияние, вспыхивают, бегут, взрываются синие, зеленоватые, белые столбы беззвучного огня. Льды, как горы, направо, налево, на восток, на запад (и восток, и запад, и север, и юг смешаны здесь) на сотни верст одни льды. Здесь мертво, здесь нет жизни. Здесь северный полюс. - Уже много месяцев судно не встречало ни одного живого существа, - последний раз видели самоедов и среди них русского ссыльного, сосланного и закинутого сюда еще императорской властью, - этот русский ничего не знал о русской революции. Уже много месяцев, как Эдгар Смит ничего не знает о том, что делается в мире, и телеграфист с погибшего радио, ставший журналистом, спит двадцать часов в сутки, в бездельи, ибо вся жизнь стала. - Но жизнь капитана Эдгара Смита идет по строжайшему английскому регламенту: так же, как в Англии, в семь обед, - и безразлично, в семь дня или ночи, ибо все время ночи и нельзя спать, как телеграфист. Перед обедом приходит Стюарт, говорит меню и спрашивает о винах. Все судно промерзло, сплошная льдышка. После обеда, после сигары, Эдгар Смит поднимается на палубу, в полярный мороз: над головой безмолвствует, горит северное сияние, выкидываясь с земного шара в межпланетное пространство. Мистер Смит гуляет по палубе. Он бодр. - До утреннего завтрака в четверть первого, перед сном в постели, мистер Смит думает, вспоминает: все уже прочитано. Капитан Смит редко уже думает о Европе, о революциях и войнах. Он часто вспоминает о детстве и много думает - о женщине: он знает, что в немногом, что отпущено человеку на тот недлинный его путь, который вечность ограничивает рождением и смертью, - самое прекрасное, самое необыкновенное, что надо боготворить, - величайшая тайна - женщина, любовница, мать: изредка он вспоминает ту страшную, осклизлую ночь, когда его брат Роберт застал его с мистрис Елисавет; - он знает, что единственное в мире - чистота. Все же иногда он думает не о человеке, а о человечестве, и ему кажется, что в этой неразрешимой коллизии нельзя жертвовать человеком, и единственные революции истинны, - это те, где здравствует дух. - Мир капитана Смита ограничен: вчера на собаках уехали матросы, взбунтовавшись, в надежде пробраться на юг, на Новую Землю, - капитан Смит знает, что они погибнут. - Приходит Стюарт, говорит об обеде. Капитан заказывает коньяку не больше, чем следует. - Сигара после обеда дымна и медленна. - И там на палубе безмолвствует мороз, воздух так редок и холоден, что трудно дышать, и горит, горит в абсолютном безмолвии сияние, выкидывая земную энергию в межпланетную пустоту.
Коломна, Никола-на-Посадьях.
