- Печально, - сказала Вера. Она глядела на Льва Ильича с состраданием, как вас измордовали: сердцу вы своему не верите, слезы о матери считаете физиологией, покаяние, открывающее перед вами целый мир, вас назад в ваше болото швыряет...
- Покаяние? - удивился Лев Ильич. - Почему покаяние?
- О чем же вы еще - я вас правильно поняла? Маму вспомнили, слезы о чем-то - вину ощутили перед близкими или еще перед кем, случайное слово, что вырвалось - не поймаешь...
- Конечно! - поражался все больше Лев Ильич. - Я все это вспомнил, но... это и с вами бывает?
- А как же, - просто сказала Вера, - я думаю, нет человека, который бы однажды, ну, кто раньше, кто позднее, кто перед самым концом - оно ж, все равно, с каждым, вместе с ним живет.
- Ну и что тогда, то есть, если весь этот внутренний ужас, что в тебе запрятан, вытащишь на поверхность, как потом жить с ним, когда он перед глазами?
- А это начало премудрости, - легко так сказала Вера. - Страх Господень.
- Знаю я, читал, - отмахнулся он и вдруг остановился: "Страх Господень!" подумал он, то что было с ним, вот, только что, в троллейбусе, он содрогнулся, это ведь и был, верно, страх Господень, - не читал, а на самом деле был, реальностью, жутью обернулся!.. - Ну а дальше? - уже с надеждой спросил он. Ну когда переживешь этот страх, в петлю не полезешь, вывернешься, тогда что?
- Так я и говорю вам про это, - внимательно смотрела на него Вера, - про покаяние. Покайтесь в своей беде, в грехах - вам и отпустит.
- Как же я покаюсь, - сказал Лев Ильич, - я и не крещеный вовсе.
- А вы креститесь. Я правду говорю, не зря вокруг этого ходите - я ж вижу.
- Я серьезно спрашиваю, - огорчился Лев Ильич, что она уходит от такого важного для него вопроса. - Я понимаю, конечно, для христианина это такой мистический акт, ему, наверно, правда, легче становится, когда с него грехи снимают, чтоб они его не задавили, ну а остальные люди - вообще все люди, как они могут жить, если их посетил этот страх?
- Трудно за других знать, тем более, вообще за всех, но я думаю, страх этот уже и есть раскаяние. А как же, если вы тот ужас испытали, тьму египетскую увидели в себе, неужто не повинились в том, что натворили, неужто свои грехи в душе не прокляли, а это начало пути, пусть неосознанный, но все равно путь. Так в Писании и сказано, что и язычникам дал Бог покаяние в жизни.
- Так и сказано - в каком Писании?
- Ну, в Деяниях апостолов, кажется. Помните, вы с этим Костей говорили в поезде, не совсем об этом - о том, какая радость бывает у ангелов Божиих о каждом кающемся грешнике? Так и написано: больше радости будет об одном кающемся грешнике, чем о девяноста десяти праведниках, нужды не имеющих в покаянии.
- Тоже в Деяниях?
- А говорите, читали - нет, это в Евангелии, у Луки, наверно.
- Все сказано, - потух Лев Ильич, - а легче от того никому не стало. Петр, вон, апостол - и я кое-что помню - ему Христос не читал, а Сам говорил, и то отрекся, да еще трижды, его еще и не взяли по-настоящему - уже и отрекся.
- Мы про это с вами и говорим сколько уж времени, - улыбнулась Вера. - Он как третий раз отрекся - помните, петух пропел? - пошел и горько заплакал. Вот в чем и самая соль христианская - в этом раскаянии. Чего уж горше для него было, он после слез этих и стал апостолом...
- Голубчики мои, иль у вас разговор семейный, не для посторонних?.. Закуски остывают, "компот" выветривается - иль меня ждете? - кассирша стул пододвинула и села к ним.
Лев Ильич посмотрел на нее с удивлением, не сразу вспомнил.
- Садитесь, пожалуйста...
- А я уже сижу. Закусывать мне не положено - на работе, а выпить не помеха.
Лев Ильич поставил перед ней стакан с "компотом".
- Нет, так не пойдет, у нас равенство, уж скоро шестьдесят лет, как от оков освободили. Иль не согласны? - она плеснула в пустой стакан, из одного в другой разлила. - Могу в аптеке работать? Могу. Вот за кассой бы усидеть, тут, говорят, точность требуется, а может, преувеличивают, будто денежки счет любят? Их тратить нужно... Со знакомством, - она выпила, глазом не моргнула. А зовут меня Маша... Вот и познакомились... У меня сестра была, тоже Вера, померла... Кому из вас комната-то нужна или вместе будете снимать?
- Мне нужна, - сказала Вера, - только вот и не знаю, может, на месяц, а может, на полгода - у меня потом будет, где жить.
- Хорошо, сразу говорите, а то некоторые снимут на год, а через неделю бегут - убыток хозяину. Тут на честность. Значит, срок неопределенный, может надолго. Вы работаете или дома будете сидеть, кухню коптить?
- Работаю, - сказала Вера. - Чего мне готовить, чайник вскипятить.
- Нет, этак не годится. А как мы со Львом Ильичем - правильно я вас назвала?.. - в гости к вам пожалуем, что ж, одни чаи станем гонять? Или, как рассказывают, за границей положено, в столовой будете нас принимать? А я тут на службе, это сегодня хорошо: нашу заведующую к ихнему начальству вызвали на бдение... Шучу, конечно. Посмотрите комнату, если понравится - живите, много с вас не возьму, сын уходит в армию, на что мне его хоромы. А сейчас его нет, он по делам, а может, врет матери - к подружке укатил прощаться, она у него артистка, на съемках в Одессе, улетел, одним словом. А вернется, у меня переночует. Да у меня есть еще комнатушка. Так что, понравится, прямо сегодня и оставайтесь.
- А когда можно посмотреть? - спросила Вера.
- Да хоть когда. Это рядом, через переулочек. Я уж отработала, сейчас сменщица придет, если не задержится. А нет, ключи дам, пока поскучаете с молодым человеком. Как закончите свои разносолы-закуски - и отправляйтесь.
- Спасибо, - сказала Вера, - я и не ожидала, что так просто, я уж месяц комнату найти не могу.
- Не знаю, где вы ищите, он-то, вон, ваш кавалер, сразу нашел. Верно я про вас понимаю?
- Какой я кавалер, - улыбнулся Лев Ильич, - я уж сколько времени все на свою жизнь жалуюсь.
- А это самый верный ход, хитрый - нашего брата разжалобишь, считай, твое дело выиграно - сама в руки пойдет... Вы не стесняйтесь, как надоест тут сидеть, я вам ключи дам... Спасибо за угощение... - Маша отправилась за кассу.
- Какая славная женщина, - сказала Вера, - повезло мне с хозяйкой.
Они быстро справились со своими тарелками.
- Может, правда, пойдем, - улыбнулась Вера, - здесь что-то неуютно?..
- Чего зря время тратить, правильно, - сказала Маша, когда они уже одетые подошли к ней. - Перейдете переулок, чуть наискосок направо возьмете, двор будет, сразу против ворот - "строение номер два". Вот самое и есть "строение". Подъезд такой невидный, не пугайтесь, на окне еще цветы, сразу увидите - мое окно от ворот видать.
- Герань, что ли? - усмехнулся Лев Ильич.
- А вы откуда знаете - были в нашем дворе?
- Не был, а угадал цветочки?
- Ну, у меня много всяких, а герань редкая - розовая и красная. Держите ключи. Квартира вторая, как дверь откроете, первая комната направо. Там и подождите, а я следом.
Они прошли грязным двором, мимо развороченной помойки и увидели в "строении" - двухэтажном кирпичном особнячке, резко так выделявшемся средь грязных обшарпанных стен, странное зеленое - живое окно на первом этаже. Оно было таким сплошь зеленым и цветущим, что казалось издалека куском яркой занавески.
- Смотрите, какая прелесть, - сказала Вера, - я говорю, мне повезло.
Лев Ильич открыл ключом дверь в квартиру, рядом лестница шла вверх, видно, в такую же квартиру на втором этаже.
Было тихо, темно, он нащупал справа незапертую дверь и они очутились в комнате с ярким зеленым окном.
Лев Ильич должен был признаться себе - не угадал: какая там чахлая герань под сиротской занавеской, это был какой-то ботанический сад, кусок тропиков, буйство и веселье. Он даже оторопел от изумления.
- Никак не ожидал, - подумал он вслух.
В комнате был беспорядок, на стульях висели платья, кофточки, на крепком квадратном столе под темной клеенкой небрежно прикрытая полотенцем немытая посуда, продавленный диванчик, картина на стене маслом. Живопись была хорошей, видно, настоящей, Лев Ильич сразу это понял, хотя и не мог бы угадать художника, да и темно - не разглядеть толком. Еще полка, под потолок набитая книгами, старые растрепанные корешки, пыльные - давно к ним не прикасались. И большой телевизор в углу...
- Неожиданное жилье, - повторил Лев Ильич, взял у Веры пальто и повесил поверх своего на крюк у двери. Она присела на диванчик, он поместился напротив, у стола.
У Льва Ильича опять такое странное было чувство, будто бы и не он сидит тут, в этой чужой комнате, до того непохожей на его собственное жилье, да и на все, что он привык видеть, словно про кого-то ему рассказывают историю и еще из волшебного фонаря демонстрируют слайды. И женщина сидела напротив, про которую он ничего не знал, а до вчера и не помнил, а сейчас, вот, руку протяни - ее руки коснется, она свою не отдернет - а за что ему такая награда? И тишина полная, глубокая, как и не в Москве дело происходит, а рядом ведь бульвары с их грохотом и суетой? Двор, видно, каменный, скрадывал звуки, и переулок тихий.
