супа? – Суп мне, наверное, можно. Сомневаюсь, что мне сейчас разрешат есть все что угодно.
– Считай он твой. Сейчас сбегаю.
Боб наклоняется и целует меня в запекшиеся губы. Я вытираю слезы с его щеки и подбородка и улыбаюсь. Потом он исчезает за уродливой бежевой занавеской.
Опять только я и люминесцентная лампа. Яркий свет, попискивание, жужжание и бежевая занавеска. И где-то за ней, на стене, милые открытки с работы с пожеланиями поправляться.
– В чем дело, Сара? Вы не хотите обедать? – спрашивает медсестра.
Я уже некоторое время смотрю на очередную миску куриного бульона с вермишелью, гадая, как же его есть. Пахнет он восхитительно. Наверняка его запах гораздо лучше, чем вкус, к тому же суп уже остывает и подернулся жирком, но я умираю с голоду. Я хочу его съесть.
– У меня нет ложки.
Медсестра смотрит на мой поднос, потом опять на меня.
– А как насчет шоколадного кекса?
Я смотрю на поднос, с которым сижу, потом опять на медсестру.
– Какого кекса?
Совершенно из ниоткуда медсестра достает ложку и кладет завернутый в целлофан кекс на поднос рядом с тарелкой супа. Я пялюсь на нее так, будто она только что вытащила четвертак у меня из уха.
– Вы не видели их на своем подносе? – спрашивает она, вручая мне ложку.
– Их там не было.
– Но теперь вы их видите, – говорит она, более утвердительно, чем вопросительно.
– Ну да.
Я заглатываю ложку бульона. Я была права: не суп, а помои. Перехожу к кексу – шоколад съедобен всегда.
– Я вернусь через пару минут с доктором Квоном, – говорит медсестра.
«Отлично. Может, заодно наколдуете мне стакан молока?»
Азиат в белом халате стоит в изножье моей кровати, держит планшет с бумагами и, щелкая шариковой ручкой, перелистывает страницы какой-то папки – наверное, моей медицинской карты. Лицо его совершенно гладкое, ослепительно красивое. На вид человеку в халате можно дать лет восемнадцать. Однако я предполагаю, что это доктор Квон, мой лечащий врач, и в таком случае лучше бы ему иметь не столь скрывающую возраст наследственность и быть не моложе тридцати.
– Сара, рад видеть, что вы очнулись. Как себя чувствуете?
Встревоженной, уставшей, испуганной.
– Хорошо.
Он щелкает ручкой и что-то пишет. Ого, да меня же проверяют! Надо сосредоточиться. В чем бы ни состояла проверка, я хочу получить пятерку. Я хочу поехать домой, хочу на работу.
– Как, по-вашему, мои дела? – спрашиваю я.
– Хорошо. Все выглядит довольно хорошо, учитывая обстоятельства. Поступили вы со значительными повреждениями. У вас был вдавленный перелом черепа и небольшое мозговое кровотечение. Нам пришлось вскрыть череп и выкачать кровь. Мы удалили все, но с учетом кровотечения и воспаления вы подвергались некоторой опасности. Томограмма показывает, что ваш мозг немного уменьшился в объеме. Однако вам повезло, что удар пришелся справа, а не слева, иначе бы вы, возможно, сейчас со мной не разговаривали.
Вроде бы ответ начался с «хорошо», но мне трудно отыскать хоть какое-то подобие «хорошо» в последующих словах, даже когда я прокручиваю их в уме. «Повреждение мозга». Мне это кажется полной противоположностью «хорошо». Неужели он еще сказал «повезло»? У меня голова кругом идет.
– Вы можете позвать моего мужа? Я хочу, чтобы он слушал это вместе со мной.
– Я же здесь, – удивляется Боб.
Я поворачиваюсь посмотреть на него, но его там нет. В палате только я и красавчик-доктор Квон.
– Почему ты смотришь на стул? Я здесь, – говорит Боб.
– Боб? Я не могу тебя найти.
– Встаньте с другой стороны от меня, – советует доктор Квон.
– Вот ты где! – говорю я, будто мы играли в «Где наш малыш?».
Странно, что секунду назад я не могла его увидеть. Может быть, авария повлияла на мое зрение? Может, Боб стоял слишком далеко сзади? Доктор Квон поправляет мою кровать, так что теперь я сижу прямо.
– Сара, сосредоточьтесь на моем носу и говорите, когда вы видите палец.
Он держит указательный палец рядом с моим ухом.
– Я его вижу.
– А сейчас?
– Да.
– Сейчас?
– Нет.
– А сейчас?
– Нет.
– Она ослепла? – спрашивает Боб.
Конечно же, я не ослепла. Что за идиотский вопрос? Доктор Квон светит мне в глаза фонариком. Я вглядываюсь в его кофейные глаза, а он изучает что-то в моих.
– Следите за фонариком. Хорошо. Нет, области мозга, отвечающие за зрение, не были повреждены, и ее глаза выглядят прекрасно.
Он вытаскивает из планшета лист бумаги, кладет на мой обеденный столик, поворачивает его ко мне и дает мне ручку. По всему листу разбросаны прописные и строчные буквы.
– Сара, можете обвести мне все «А»?
Я это делаю.
– Вы уверены, что нашли все? – спрашивает доктор Квон.
Я проверяю свою работу:
– Да.
Он достает еще один лист.
– Можете нарисовать вертикальную черту по центру каждой из этих горизонтальных линий?
Я делю девять линий пополам. Смотрю на доктора, готовая решить очередную головоломку.
– Готово? Ладно, давайте уберем столик. Можете вытянуть обе руки перед собой, ладонями вверх?
Я делаю это.
– Вы подняли обе руки?
– Да.
– Она парализована? – спрашивает Боб.
Что за дурацкий вопрос опять? Он что, не видит, как я двигаюсь?
Доктор Квон простукивает мою руку и ногу маленьким резиновым молоточком.
– Нет, слева она немного слабее, но это должно пройти со временем после реабилитации. У нее синдром игнорирования левой стороны. У пациентов с поврежденным правым полушарием такое встречается довольно часто, обычно после кровоизлияния или инсульта. Ее мозг не обращает внимания на все, что находится слева от нее. Лево для нее не существует.
– Как это не существует? – удивляется Боб.
– Вот так. Она не будет замечать вас, пока вы стоите слева от нее, не тронет еду на левой стороне тарелки и может даже не верить, что левая рука и нога принадлежат ей.
– Потому что лево для нее не существует? – переспрашивает Боб.
– Именно так, да.
– Это выправится? – спрашивает Боб.
– Может, да, а может, и нет. У некоторых пациентов симптомы рассасываются в первые несколько недель, когда проходит воспаление и мозг исцеляется. Но у некоторых такое состояние сохраняется, и лучшее, что можно сделать – научиться с ним жить.
– Без левой стороны, – уточняет Боб.
– Да.
– Она, кажется, даже не замечает, что ее нет, – говорит Боб.
– Да, это верно для большинства пациентов в острой фазе сразу после травмы. Она по большей части не осознает того, что чего-то не воспринимает. Не замечает, что у всего отсутствует левая сторона. Для нее все на месте и все нормально.
Я, может, и не