Обоими руководит неколебимое представление о правильном и неправильном, но у Бек оно, может, и ошибочное, но свое собственное, а у Тома — основанное на законе, то есть на юридических правилах, а не на моральных принципах. — Если я рассказала тебе несколько историй из жизни моей семьи, это еще не значит, что ты разбираешься в наших отношениях. — Бек так пышет гневом, что даже не замечает холода. У нее и без того достаточно поводов, чтобы обрушиться на него, а тут еще и ожидающая ее стычка с родственниками. Поэтому она просто говорит: — Уходи, — радуясь, что смогла сохранить спокойствие, что не дала ему возможности отмахнуться от ее слов как от сказанных в запале.
Том смотрит на часы. Однажды он признался ей, что взгляд на них выручает его в неловких ситуациях, для того он их и носит.
— Мне нужно вернуться домой, чтобы закончить одну работу до понедельника. — Интересно, он помнит, что раскрыл ей этот трюк? — Позвоню тебе позже.
Сунув руки в карманы, Том направляется к припаркованной машине. Он не позвонит, да она и не хочет этого, однако теперь, когда ее телефон молчит, она чувствует себя отвергнутой.
Том машет ей, примирительно улыбается и отъезжает от дома. Глядя вслед его машине, Бек осознает, что он винит себя за разрыв с ней.
Бек может назвать конкретный момент в январе, когда их роман закончился, хотя Том съехал от нее только через месяц. Они лежали в постели, щека Бек прижималась к его безволосой груди, и Том упомянул предстоящую командировку в Лос-Анджелес.
— Там ведь живет твой брат? — спросил он, хотя и так знал ответ. — Поедем со мной?
Том считал семью такой же необходимостью, как дом, или машину, или удобную пару обуви. Он звонил родителям каждое воскресенье, пару раз в месяц встречался с братом. И неважно, что болтать они могли только о группе «Иглз» — с родными встречаются независимо от того, приятно ли проводить с ними время. Собственно, в Бек ему больше всего нравилось, что она весьма ценит общение с Хелен. Он, однако, не мог понять, как же так: когда-то у нее были прекрасные отношения с Джейком, а тут вдруг они пять лет не разговаривают.
Бек сослалась на занятость на работе, но он продолжал гладить ее волосы и наконец спросил:
— Что между вами произошло?
Она — вот дура! — хотела, чтобы он понял ее, а потому рассказала ему все, начиная со школы.
Никому и в голову не могло бы прийти, что в старшей школе Бек была счастлива. Конечно, после того как она перестала думать об отце, когда в душе ее то и дело поднималась обида; когда она воображала мать в вермонтском ашраме, ее одолевал гнев; когда представляла, как брат и сестра начинают новую жизнь в коллежде, ее захлестывала зависть. Но она сколотила в Лоуэр-Мерион тесную группу друзей, более близких и преданных, чем в ее прежней школе. Ей нравились гуляш и жареная курица, которые готовила для нее Хелен. Она была гораздо счастливее, чем думали окружающие, подчеркнула Бек для Тома. И теперь, почти через двадцать лет, это обстоятельство оставалось важным для нее.
Так почему же она сорвалась? Дело было не в оценках — это она тоже подчеркнула. Всему виной мистер О’Нил, учитель английского в одиннадцатом классе. Его самодовольство. Его гнусность. Его совершенно ничем не оправданная неприязнь к ней. Главное, она ведь с удовольствием записалась в его класс. Он включил в программу «Самые голубые глаза» Тони Моррисон, «Бойню номер пять» Курта Воннегута, «Одинокого рейнджера и Тонто Кулачный Бой на небесах» Шермана Алекси. Он носил джинсы и в порыве энтузиазма не брезговал матом.
С самого первого дня Бек ему почему-то не понравилась. Правда, у нее было кольцо в носу и синие волосы, уложенные двумя плетеными пучками на макушке, из-под короткого топа выглядывал пупок с пирсингом, а на пояснице виднелась первая татушка — зеркало Венеры. Но зато она прочитала все, что задавали на лето, и получила 10 баллов из 10 во время блиц-опроса на первом уроке. Она всегда поднимала руку, никогда не выкрикивала с места. И все же мистер О’Нил редко вызывал ее, а если и давал возможность высказаться, то рассеянно кивал на ее продуманные ответы и быстро переключался на другого ученика, рассыпая похвалы Риду Тейлору, или Джону Рубенсу, или другому тупице, хотя они чаще всего отрыгивали идеи Бек в менее внятных формулировках. А хуже всего было то, что за все письменные работы он ставил ей тройки.
Бек же никогда не училась на тройки, никогда не была посредственной ученицей. Когда она попыталась поговорить с мистером О’Нилом о своих оценках, то он довел ее до слез.
«Возможно, если ты будешь уделять больше внимания аргументации, чем надругательству над своим телом, твои оценки изменятся», — заявил учитель. Его взгляд скользнул по маленькой груди вниз, к висящей на пупке подвеске и задержался на голом животе. Потом мистер О’Нил шумно втянул воздух, покачал головой и вышел.
Бек не решилась никому передать его слова и стала носить на все уроки мешковатые фуфайки. Тройки, однако, не заканчивались, а комментарии на полях сочинений гласили: «Серьезно? Ты издеваешься? Правда, что ли?» Она знала, что пишет хорошо, и понимала, что учитель не имел права делать ей такое замечание по поводу ее тела, но он пристыдил ее и заставил сомневаться в себе. Скоро эти сомнения распространились и на другие предметы, она стала бояться отвечать, сдавать письменные работы и вообще ходить в школу.
Только после того, как она пропустила две недели занятий, из школы позвонили Хелен.
Оглядываясь назад, Бек понимала, что хотела разоблачения. Ей было шестнадцать лет. Она не знала, как рассказать кому-то, насколько жалкой и беззащитной она чувствует себя из-за слов учителя английского. А самое смешное, что Бек провела те две недели в библиотеке, где училась самостоятельно. Ее подруги думали — она прогуливает вместе со взрослым парнем, с которым познакомилась на вечеринке, но единственным взрослым парнем, с которым она проводила время, был библиотекарь, он обсуждал с ней Вирджинию Вулф и Дугласа Адамса, не замечая ни голого живота, ни диких синих волос.
Через две недели она вернулась домой будто бы из школы, а на самом деле из библиотеки и обнаружила сидящую на диване безутешную Хелен. К удивлению Бек, Хелен не кричала на нее и не пыталась внушить ей чувство вины. Вместо этого она сказала: «Я не понимаю, Бекка. Объясни мне, почему такая умная девочка, как ты, прогуливает школу».
После нескольких попыток увильнуть от ответа Бек наконец
