переводил деньги со счета на счет, еще немного гулял и возвращался послушать музыку, но почему-то музыка на кассетах стала казаться ему пресной; дочь раздобыла ему книгу Джейн Остен в ивритском переводе, «Гордость и предубеждение», и он начал медленно погружаться в историю английской семьи с ее пятью дочерьми, размышляя про себя — вот и я совсем как Лиз и Джейн, меня тоже пора женить, но предварительно нужно было выяснить, как возродить в нем желание, чтобы он не провалился на экзамене. Он подумывал, не купить ли ему какие-нибудь дешевые журналы с фотографиями обнаженных женщин, а пока листал их в магазине, с холодным отвращением разглядывая слишком уж идеальные женские формы. К тому же еще розоватые.19
В конце концов он решил пойти в буфет, в надежде встретить там свою советницу, но она не появлялась, как будто вообще исчезла. Тогда он начал искать какой-нибудь повод повидать ее по работе, но боялся, что повод покажется ей слишком надуманным. Он хотел рассмотреть ее как следует, поближе, чтобы решить, подходит ли она ему вообще. Хорошо было бы заглянуть в ее личное дело — там хотя бы указано, сколько ей лет. Женщины, правда, и в личном деле порой маскируют свой возраст, но все-таки не намного. Ему казалось, что ей за сорок, но вполне могло быть, что и под пятьдесят, если не больше. И хотя в душе он был согласен с покойной женой, что лучше избегать слишком молодых женщин, ему не хотелось иметь дело и со слишком пожилой. Ведь мне не к спеху, все повторял и повторял он про себя, однако, несмотря на это, снова и снова заглядывал в буфет и в конце концов действительно встретил ее там. Она сидела в окружении нескольких своих подчиненных, и он хорошенько рассмотрел ее со спины, у нее были прямые стриженые волосы, слегка красноватого отлива — разумеется, крашеные, он знал этот медный оттенок, когда-то он сам помогал жене готовить соответствующий раствор, когда она красила себе волосы, — до того, как надела парик. За окном стоял серый осенний день, она говорила решительно, энергично помогая себе руками, у нее был приятный овал лица, хотя он заметил на нем немало морщин, а глаза были небольшие, узкие, почти китайские, и вообще в ней было что-то беличье. Проходя мимо, он приветливо кивнул ей, но она не ответила, как будто не заметила, — может быть, она близорука? Он пил крепкий черный кофе, удивляясь, неужто она так увлечена разговором, что даже не припоминает его. И вдруг она его узнала, мило улыбнулась в знак приветствия, но не поднялась, а продолжала говорить, и тут он подумал, что если она вдовеет уже три года и не торопится искать нового мужа, то с какой стати торопиться ему? И вдруг почувствовал, что крепкий кофе слишком возбудил его и теперь он, пожалуй, не заснет после обеда.
20
Потому что у него все еще сохранялись некоторые привычки, выработанные при жизни жены и трудно поддававшиеся переменам, — тот же дневной сон, например. Может, не стоило так уж строго придерживаться этой привычки? Ведь тогда он спал как бы впрок, чтобы набраться сил для безумного, обрывочного сна ночью. Да и жена заботилась, чтобы он поспал днем, это было самое приятное время дня — Молхо лежал возле нее, завернувшись в одеяло, окруженный тишиной, в послеполуденной полутьме, и даже ее болезнь казалась ему в эти часы какой-то далекой и не такой уж опасной. Сейчас он пытался вновь найти сладкий вкус того сна, но напрасно — время его послеобеденного отдыха становилось все короче, сам этот отдых утратил свой прежний смысл, и он просыпался через каких-нибудь пятнадцать — двадцать минут, раздраженный и вялый. И хотя он приходил домой рано, чуть ли не в час дня, вернуть былые сны ему никак не удавалось.
Он все еще работал по распорядку, согласованному с начальством во время болезни жены, — ему разрешали брать работу домой и за это позволяли уходить раньше. Он попросил сохранить этот распорядок и теперь — ему было важно приходить домой раньше сына-гимназиста, чтобы подготовить обед, потому что в последнее время их холодильник был постоянно забит едой: домработница оказалась слишком энергичной и, несмотря на его ясные указания, проявляла склонность к самодеятельности, готовя все новые блюда по собственному усмотрению. И сын тоже начал проявлять инициативу — приходя домой, он теперь даже не заглядывал в холодильник, а открывал всякие консервы и готовил себе еду на свой вкус, не прилагая никаких усилий к ликвидации все возрастающих запасов. В результате дом начал наполняться кастрюлями и тарелками, в которых лежали остатки еды. Порой, во время работы, он представлял себе, как в эту самую минуту в его холодильник суются очередные полные кастрюли, и его охватывал настоящий гнев. Он звонил ей с работы, требуя прекратить эту бесконечную варку, и ему казалось, что она отвечает сердито и обиженно. Дочь отправилась на офицерские курсы в Негев и теперь уже не прибегала порой, как бывало, днем пообедать, и в доме явно не хватало рта, который помог бы справиться со всей этой ниагарой пищи. Только сейчас он понял, с каким аппетитом ела его жена, несмотря на болезнь. Наверно, тоже заботилась, чтобы холодильник не был переполнен.
Младший сын — вот кто беспокоил его сейчас. Если бы он только отказался от своей кулинарной самостоятельности! Молхо никак не удавалось подобрать ему еду по вкусу, потому что сами эти вкусы непрестанно менялись — то, что мальчик обожал вчера, он терпеть не мог сегодня. Молхо приходилось возвращаться пораньше, чтобы, проявив отцовскую власть, заставить его хоть немного поесть из кастрюль домработницы. «Ну назови мне, что ты любишь», — упрашивал он, глядя на стоявшего перед ним длинноволосого подростка в синей школьной форме, но тот не отвечал, погруженный в какие-то свои размышления — он, кстати, и учился все хуже, хотя тут Молхо еще надеялся, что это просто переходный возраст. «Нужно прикончить вчерашнюю кастрюлю, не могу же я всю неделю есть одно и то же!» Но ему все равно приходилось возвращать в сковороду остывшую картошку и возрождать, с помощью томатной пасты, засохший рис, пока однажды сын не вернулся из школы вместе со своим одноклассником-переростком, и Молхо обрадованно пригласил их за стол, и тот действительно с жадностью съел все, что ему положили, и готов был получить добавку, а Молхо
