над бескрайним пространством свинцово-серой воды, низко над водой летящий шведский самолет-разведчик «Дуглас». Сквозь радиопомехи звучал голос диспетчера. Это был чужой язык, но Хильда понимала каждое слово:
— Экипаж ДС-3, вы нарушили воздушную границу СССР… Экипаж ДС-3 — следуйте за бортом пограничной службы… Экипаж ДС-3, требуем подчиниться приказу.
Но шведский самолет не поворачивал, он уходил в сторону нейтральных вод. И тогда в небе показался советский истребитель, стремительно приближаясь, накрывая «Дуглас» своей тенью.
— Огонь!
Хильда упала на рельсы. Боль взорвала ее изнутри, но за мгновение до гибели она успела увидеть, как шведский самолет, охваченный пламенем, падает в воду.
* * *
— Башня Олимпийского стадиона имеет высоту семьдесят два метра семьдесят один сантиметр. Именно на такую длину метнул копье рекордсмен Матти Ярвинен на Олимпийских Играх 1932 года, — молодая женщина-экскурсовод подвела группу советских спортсменов к башне стадиона. Мужчины задрали головы, оценивая высоту, а девушки-спортсменки продолжали украдкой разглядывать костюм и туфельки экскурсоводши.
— Чаша стадиона достигает в длину двести сорок три метра и в ширину сто пятьдесят девять метров. Внутренний вид арены напоминает древние стадионы античности…
Нестеров встал поближе к Саксонову.
— Ну что, Коля? Айда? Лучше момента не будет…
Саксонов почесал бритый затылок, украдкой глянул на часы.
— Бовин узнает — убьет.
— Дрейфишь? А еще фронтовик!
За стенами стадиона слышался гул толпы болельщиков, голос комментатора оглашал результаты, — шли соревнования по легкой атлетике. Экскурсоводша с приятным северным акцентом продолжала рассказывать:
— Стадион построен по проекту двух архитекторов: Юрьё Линдегрена и Тойво Янтти. К нынешней Олимпиаде все спортивные объекты были обновлены и перестроены.
Нестеров потянул Саксонова за рукав.
— Пошли, пока они на башню лезут… Лучше случая не будет. Скажем, что потерялись.
— Ладно. Черт с тобой!
Когда группа подошла к башне, Нестеров и Саксонов незаметно отделились от экскурсии, замешались в толпу возле кассовых окошек и уже через минуту скрылись за углом здания.
Они прошли через парк, глазея по сторонам. Коля заранее нашел на карте адрес клуба коллекционеров — недалеко, в прогулочной части города. Нестеров проводил Саксонова и двинулся вниз по бульвару.
Портновский манекен, выставленный в витрине небольшого ателье, привлек его внимание. Молоденькая продавщица с чуть раскосыми глазами говорила по-русски. Она принесла ему целую стопку модных журналов с выкройками, и Нестеров купил четыре штуки, кое-как засунул во внутренний карман пиджака.
Он вышел на набережную чуть раньше назначенного времени, но Саволайнен уже ждал его, сидя на парапете, покуривая сигарету. Матиас поднял глаза на Алексея и сказал вместо приветствия:
— Вчера погибла журналистка Хильда Брук. Я не верю, что она покончила с собой. И не хочу думать, что это сделали ваши… из-за этого чертова самолета!
Нестеров не знал, что сказать, но Саволайнен и не ждал ответа. Он развернулся и пошел в сторону бульвара.
— Куда ты?
Матиас махнул рукой.
— Пойдем, выпьем пива.
Потом они сидели на заброшенном причале в портовой заводи. Нестеров разулся, опустил ноги в воду. Он с удовольствием потягивал прохладное пиво из стеклянной бутылки с длинным горлышком, слушал нервную, сбивчивую речь Матиаса.
— Почему не признаться, что ваши сбили самолет? Вот за это не любят политику Советов — вы скрываете, отрицаете очевидное… Поэтому вас все боятся!
— Пускай боятся. Лишь бы не лезли к нашим границам, — Нестеров неторопливо отпил из бутылки. — Ты хоть понимаешь, что сегодня даже одиночный самолет может причинить противнику серьезный вред? А если он прорвется с ядерной бомбой?..
— У вас тоже есть бомба! Никто в здравом уме не станет на вас нападать!
Вдалеке у небольшой отмели на воду сели три большие белые птицы. Неужели лебеди? Нестеров вдохнул всей грудью, чувствуя непривычный покой и отрешенность.
— Скажи мне, Матиас… На кого ты работаешь? На американцев?
Саволайнен, не в силах сдержать раздражения, вскочил, размахивая руками.
— Ты совсем дурак? Я коммунист! Я жизнь отдал этой партии!
Он прошелся по причалу, взъерошил волосы.
— Русские! Вы весь мир втянули в свою затею! Построить рай на земле! Но оказалось, что вместе с раем непременно надо строить ад для всех, кто не соответствует вашей картине будущего!
Нестеров усмехнулся.
— Ничего себе, разошелся! Что тебя так припекло?..
Саволайнен, немного успокоившись, снова сел рядом.
— Не будем спорить, Алексей. У меня к тебе серьезный разговор, — он полез в карман и достал вырезку из немецкой газеты. — Помнишь его? Готлиб Шилле, начальник тюрьмы Плетцензее…
Нестеров сощурился на солнце, разглядывая фотографию Шилле.
— Я все помню, Матиас. И тот лес, и тот день… И ту могилу, где осталась Мария.
Саволайнен торопливо перебил.
— Захоронение перенесли. В тюрьме хотят открыть музей… Я делал запрос в архив, и мне написали, что в феврале 45-го года Шилле погиб на линии Курляндской обороны.
Саволайнен помолчал. Затем достал другую фотографию. У большого стеклянного окна стоял человек с залысинами на лбу, с небольшими усиками. Шилле постарел, усох, но это был тот самый нацистский офицер, который летом сорок первого года расстреливал французских коммунистов в лесу рядом с военным аэродромом. За его плечом виднелся профиль женщины с заостренным носом. Нестеров узнал Мезенцеву.
— А эту фотографию несколько дней назад случайно сделал наш репортер. На башне Олимпийского стадиона…
Нестеров быстро взглянул на Саволайнена, взял фотографию, пристально разглядывая.
— Значит, Шилле жив?
— Да. Пришлось провести целое расследование… Он въехал в страну как Сайрус Крамп, американский фабрикант. Цель — туризм и отдых.
Нестеров показал на Мезенцеву.
— Эта женщина — та, с крысами, на пресс-конференци.
Саволайнен кивнул.
— Мадам Мезенцева. Я ее немного знаю. Эмигрантская община устраивает акции у русского посольства, она всегда участвует…
Нестеров почесал переносицу.
— Знаешь, у нас в
