после детей покойника бросил горсть земли на гроб, стал на колени, помолился, потом отер глаза, взял за руку девочку, медленным шагом прошел сквозь толпу и исчез за кладбищенскими воротами.
Можно себе представить, как тягостно подействовало это на пана Рожера, который утверждал, что кто-нибудь нарочно, назло, устроил ему эту сцену, что здесь было мщение и т. п.
В городе воспользовались появлением старика и сочиняли нелепые басни о прошлом, о происхождении, о связях аптекаря, который, впрочем, слыл шляхтичем. Похороны по крайней мере на неделю дали пищу для различных разговоров, и задели много самолюбий. Скальскому отказали в праве на такую пышность, которой он затмил иных менее состоятельных покойников.
Рассчитали издержки, и общий расход довели до баснословной суммы, находя, что лучше было раздать деньги бедным, нежели бросить на аристократическую манифестацию.
А сколько раздавалось острот и насмешек!
Хотя паны из соседних домов, как, например, из Турова, и не приехали, потому что им неприлично было хоронить простого аптекаря, однако из любопытства приезжали их служащие.
Доктор Вальтер в качестве жениха панны Идалии должен был ей сопутствовать, ибо она, будучи принуждена отложить свадьбу, хотела при этом случае показать всем, что он был ее жених. Она шла, опираясь на его руку, давала ему держать шаль, несколько раз падала нарочно, чтоб он ее поддерживал.
Надо признать, что в трауре она была прелестна.
На другой день после похорон, когда пан Рожер еще не мог справиться с приносимыми счетами, панна Идалия, желая рассеяться и развлечь мать, послала за Вальтером.
Ей хотелось знать, как долго приходилось ждать свадьбы по законам приличия, траура и обычая; она так боялась, чтоб старик не ускользнул от нее, что готова была некоторые старосветские обычаи обойти, как гнилые предрассудки.
"Так как бала не будет, потому что это не принято, то я не понимаю, какое может иметь отношение траур к свадьбе? Я могла бы повенчаться и потом снова надеть траур", — думала она.
Довольно ясно намекнула она об этом матери, которая, заломив руки, умоляла не делать этого, потому что везде смотрели на подобный брак, как на предзнаменование несчастья. Панна Идалия замолчала, а вскоре пришел и доктор Вальтер. Старик был бледнее обыкновенного, серьезнее, задумчив, как-то страшен и таинствен. Невеста льстила себя надеждой, что имела над ним безусловную власть, и так как ей не понравилось дикое выражение на лице жениха, то она и подошла к нему, чтоб развеселить его нежным взором. Но доктор остался мрачным и задумчивым.
Тогда панна Идалия увела его в соседнюю комнату для большей свободы разговора.
— Мы пережили грустные минуты, — сказала она, — понесли утрату. Поверьте мне, меня печалит еще и то, что вследствие этого свадьба наша должна быть отложена на некоторое время. Как вам кажется? Обязаны ли мы долго дожидаться?
Доктор Вальтер медленно поднял глаза.
— Не знаю, — отвечал он.
— Мне кажется, что грусть по отцу не имеет никакой связи со свадьбой; я всю жизнь буду его оплакивать, но…
— Но обыкновенно в подобных случаях, — прервал Вальтер, — ожидают по крайней мере полгода.
— Полгода! Полгода! — повторила панна Идалия. — О, это очень долго!
Вальтер молчал с минуту.
— Я именно хотел поговорить с вами, — сказал он, наконец, — об одном обстоятельстве, которое в связи с этим…
— Что такое? — спросила невеста, приближаясь к нему.
— Это будет для меня во всех отношениях тяжелое признание. Впоследствии вы узнаете подробности, а теперь могу только сказать, что для разъяснения собственного положения, именно с той целью, чтоб упрочить наш союз, я должен ехать в Варшаву и окончить там старинное, неприятное и угрожающее мне дело!
— Дело, вам угрожающее? — воскликнула панна Идалия. — Может быть в суде?
— После узнаете, — мрачно отвечал Вальтер.
— Но я должна знать теперь же обо всем, что вас касается, — прервала панна Идалия.
— А если это невозможно? — спросил Вальтер.
Панна Идалия, зашедшая довольно далеко, теперь испугалась, чтоб поставленная дилемма не принудила ее к выбору того, чего бы она совсем не желала.
— Если же невозможно, — сказала она тихим голосом, — и я не буду настаивать, потому что вполне доверяю вам.
Вальтер посмотрел на нее.
— Да, — сказал он, — я должен поехать в Варшаву, и очень может быть, что пробуду там долго. Это не от меня зависит.
— Долго? — спросила грустно панна Идалия.
— Не знаю. Невеста побледнела.
— Есть какие-нибудь препятствия? — спросила она.
— Не думаю, а, впрочем, не могу предвидеть. Вальтер с минуту колебался.
— Если бы, — прибавил он, помолчав, — вы вместо старого чудака, которого видите перед собою, нашли во мне человека разбитого несчастьем и запятнанного каким-нибудь преступлением?
Последние слова он проговорил медленно, выразительно и всматриваясь в лицо невесты.
— Преступлением? — спросила тихим голосом и сжимая руки панна Идалия. — Этого быть не может! Какое же вы могли совершить преступление.
Вальтер молчал. Панна Идалия смутилась, но раз ухватившись за брак, она не хотела упустить, хотя ей и казалось, что он ускользал от нее.
— Если вам свет, люди и Бог простили, то… но нет, этого быть не может!..
Вальтер смотрел на нее. Лицо ее подергивалось… взор блуждал вокруг; она слегка дергала свое платье.
— Вы хотите меня оттолкнуть, пугаете…
— Нет, — сказал пасмурно Вальтер, — но говорю все потому, что обязан высказаться. Вы всегда имеете время отступить…
Панна Идалия, словно ей блеснула неожиданная мысль, с живостью подошла к нему.
— Что мне до всего этого? — воскликнула она. — Я хочу только знать, не упрекает ли вас в чем-нибудь совесть?
На этот вопрос жених ответил не сразу, словно хотел посоветоваться со своею совестью.
— Моя совесть, — сказал он, наконец, — все равно, что гроб, пожравший тело. На него упали каменья, годы поставили на нем свод и задушили все, что в нем было. Я ничего не чувствую на совести.
— Значит, ничего на ней и иметь не можете, — прошептала панна Идалия.
Доктор прошелся несколько раз по комнате и возвратился к невесте совсем другим человеком.
— Если вы боитесь, — сказал он, — чтоб я не отступился, то ошибаетесь. Кому на закате лет показалось что-нибудь лучезарное, тот не спрашивает, молния ли это, чистое ли небо; он стремится. Я обольщен безумной надеждой испить чашу блаженства, которая прежде мне не чудилась, и не покину этой надежды. Теперь я буду биться за вас, хотя сперва вы взяли меня с боя… Я не пущу вас, о нет!..
Глаза его сверкали, и он был так страшен, что панна Идалия даже испугалась и отступила на шаг.
— О нет! — воскликнул он. — Вы должны принадлежать мне! Все препятствия преодолеет золото, а я золота не пожалею.
