К вечеру заморосил гадкий дождь. Со своей постели Мария Петровна могла видеть провода, серый клок неба, сливающийся с ним, тоже серый, крюк уличного фонаря.
По мере того, как небо чернело, баллон фонаря наливался мутным ядовитым светом.
Наступала ночь. Марие Петровне никак не удавалось улечься удобнее, раздражал фонарь, ломило в спине. Ползли в голову скучные забытые боли от дурацких абортов, тяжелая последняя беременность под наблюдением акушера районной консультации - на сохранении ее неуживчивого плодап. Потом кровь, выкидыш, разводные тягомотины. Объявили, что она не сможет иметь детей. А ведь могла (о,как желала!) иметь на сей день себе почти взрослого парнишку, может быть похожего на Санечку. Самое естественное дело родить, куда проще. У всех и каждого- свои дети! Для кого-то это даже угроза. Сплошь и рядом бабы залетают безо всякого на то желания. Подумать только - люди предохраняются от даримых свыше младенцев! Почему ж только ей Бог не дал такую малость. Почему же именно ей, Марусе, не заиметь себе сына, законного дружка и любчика и свою родную кровушку? Определенно не спалось. Ночной бездне, казалось, не будет конца.
Казалось, больше никогда ничего не будет; только она одна, никому не нужная, бесплодная Маруся, останется на свете и в серой тоске будет пребывать до конца дней своих.
Чтобы развлечь себя, Мария Петровна стала подсчитывать - не пора ли по календарю съездить в Крюково, навестить семейную могилку, поговорить с покойными отцом, матерью, как водится.?
По всем расчетам выходило, что прибирала совсем недавно. Только съездить лишний разок в деревню не помешает. Решив, что непременно поедет, она, успокоилась и под утро заснула.
Через полгода неопределенного застоя в течении дозволенного воссоединения (термин 'эмиграция' не признавался властями) и, соответственно, через полгода фактической бездеятельности Отдела Виз и Регистраций, вдруг появилась очередная разнарядка. Городскому ОВИРу спустили несколько сот выездных разрешений. Как всегда, срочно требовалось укомплектовать дела по категориям в пределах отпущенного лимита. Свой план у кастрюльного завода, свой план у ОВИРа. Прежде просторный вестибюль ОВИРа наполнялся населением. Пошел, захлопотал людской конвейер, в очередях давились отъезжанты - обладатели открыток с разрешением на выезд; самозванные активисты писали номера на руках чернильным карандашом; задние напирали на передних; вскипала нервозность, страшный шум... Сам начальник ОВИРа был вынужден спуститься из своего кабинета. Он выхватил у постового мегафон и рявкнул в сердцах: - Прекращаю детский сад! Все! Закрываю лавочку. Никто, никуда не едет! Целых минуты две было тихо. Не кашляли даже. - Что, правда, отменили? - кто-то робко спросил. В ответ загудели:- Как это, как это... - НИКТО? НИКУДА??
В это горячие дни Мария Петровна будто спохватилась однажды. Среди бумажной запарки, в реестр текущих заявлений,затребованных от канцеляристок на ее личное рассмотрение, догадалась включить фамилию Клепика. Интересно, что там у них происходит? Выяснилось, что, подобно многим в их стадии очередности, дело неприметных Клепиков уже было подшито, подклеено, оформлено на выдачу выездной визы - можно было высылать открытку.
Дабы исключить непредвиденную такую случайность, Мария Петровна тут же сама выписала даже не одну -две открытки. На разные дни недели. Первую семье на выездной день и вторую - на отказной. Эту вторую - персонально для Санечки. В сопроводительном уведомлении Мария Петровна собственноручно проставила формулировку отказа -'Выезд считается нецелесообразным'.
Еще через несколько месяцев осенью, когда во дворео сыпались деревья, вид из спального окна был на редкость прекрасен. Милый Санечка был на месте, ворошил желтые листья - с характерным для него отсутствующим взором шаркал ножками взад-вперед по дорожке. Погуляв, присаживался на любимую скамейку, писал в отрывном блокноте, комкал, ронял странички. Мария Петровна знала, что семейство Клепиков давно уехало и только ее Санечка пребывал на сохранении, в целости и невредимости. Сохраненный ее молитвами, он, слава Богу, продолжал здравствовать в своем отечестве, в своем родимом дворе.
Однажды в сумерках Мария Петровна, как пионер-следопыт, отважилась пересечь опустевший дворовый садик; под скамейкой отыскала в палых кленовых листьях скомканные Санечкины листочки. Дома развернула. Думала, что это - письма отъехавшим родным. Но на большинстве страниц оказались невнятные каракули.На одной, правда, и каракули, но и читаемые слова:
Венец и Венеция, Дожи и дождь, Где воды и донны, Где ложь, там и нож..
Читая, Мария Петровна была, можно сказать, по-хорошему рада за Санечку; за то, что он живет полной жизнью, не утратил своего вдохновения, сочиняет по осени как поэт Пушкин. Пусть даже и про заграницу сочиняет, что тут поделаешь - раз смутила наши умы иноземная пропаганда. Довольно ловко Саня придумал - решила она, слегка осудив его последнюю строчку-про нож, это он зря.
После того, как дело Клепика прочно поселилось в архиве отказных решений, Фофанова теперь уже регулярно, раз в квартал обязательно, замечала присутствие Санечки в прихожей ОВИРа.. Узнавала, кажется одним сердцем, его печальную, но невероятно милую фигуру, притулившуюся себе у стеночки.Теперь Фофанова была за него спокойна - разрешений на выезд поступало все меньше и меньше. К тому же, время от времени, Мария Петровна всё равно прослеживала, чтобы по недосмотру Санечкино дело не проштемпелевали, как это порою у нас бывает, бездушно и автоматически. Чтобы не выкинули его ненароком из родной страны на все четыре стороны. Не в службу, а в дружбу, она заботливо перекладывала папку Клепика А.С.
в безопасные архивные тылы.
Надо сказать, что капитану Фофановой погоны достались не за красивые глазки.
Начальник ОВИРа прочил ей скорое повышение: - Не далек тот день, когда мне, полковнику Зотову, дают генерала, а вас, Мария Петровна, милости просим в мое кресло. - Только в нашей стране такое возможно. Девчонка из заштатной деревни Крюково, Маруся заработала звание своим нелегким трудом. В Высшей Школе Милиции она была неоднократно отмечена в классах правового законодательства, на уроках по марксисткой идеологии, отличалась не раз и на классификационных стрельбах из личного оружия. В ее подчинении случались охо-хо какие бравые мужчины, старше ее и повыше ростом - и те ее уважали, слушали. Подруги любили ее за крепкий характер, за меткое словцо, за умение выпить по случаю, расслабиться в задушевной компании. Несмотря на занятость и неумолимо летящие годы, Марусины боевые подруги - Верка и Лерка, в биографиях которых имелись свои личные неувязки (кто ж без проблем!), регулярно встречались с Марусей вне службы. Ясно, фокусничали они, случалось, в пределах допустимого. Живые всеш-таки люди.
Взять, например, этим летом, под выходные, Маруся подала идею:- Девьки, смирр-нА! Слуш-мою команду! Протираем шею бензином, надеваем новый протез и - на танцы!
По летней жаре наплясались в тушинском Доме Офицеров. Привезли с танцев к себе на Песчаные троих лейтенантиков. Выбрали, которые по-задиристей. И, как старшие по чину, дали команду - всем расслабляться! Еда имелась в наличии, водки - залейся. Дверь замкнули на ключ, отыскали весы. Маруся поставила мужчинам условие - Взвешиваем 'до' и 'после'; кто не полегчаетштрафуем нещадно. - Трусы снимать? - неуверенно поинтересовался кто-то.- В момент все с себя поскидали; в потолок полетел иштаны, подтяжки, заколки и лифчики... Засверкали соски, волоски, голубые прожилки, синяки, потертости и разные кожные покраснения... У одного бедолаги обнаружился чирий, спелый и яркий, как новогодняя лампочка. Куча мала началась, крики Расслабляйся, братва!
Вечер выдался потный, душный; не заметили, как перебрали лишнего. Представители мужского пола дорвались до жирной пищи, накушались, как из голодного края, и, ясное дело, в результате расслабились не туда - в прямом смысле этого слова. До того ослабели господа-кавалеры, аж черезчур. В итоге - обосрамился мужской пол катастрофическим самым образом; ,даже взвешивать их на стали. Выгнали взашей по-хорошему, чтобы только над душой не нудили. Лейтенанты пробовали возражать, на что Верка и Лерка, всем телом захлопывая за ними дверь, добавили еще вдогонку, чтобы катились колбаской по Малой Спасской и другие нужные советы на посошок.
Очистив помещение, подруги тут же залегли на голый паркет. На полу в жаркий день казалось прохладнее. Кто лёг в одной комбинации, кто - в чем мать родила.
Попели разное. Верка и Лерка, чуя с подругой неладное, затянули было Понравился Маруське один с недавних пор. Нафабренные усики, расчесанный пробор.
Он был монтером Васей, но в духе парижан.....
- Прекратить! НИКТО В НИКОГО не влюбился, - рыкнула Маруся, подражая тов.
Зотову.
- Свистульки вы милицейские, - сказала. - Там же дальше про отравилась-везутъ её в покой. Вы что мне такое на выходные! Буржуазное мировозрение. Противоречит в корне сегодняшним дням, - сказала, но как-то неуверенно. Посмеялись. Попели еще немного , поплакали тоже. Подремали минут тристо,а там уже стало светать.
