— И что же он?
— Он рад…
— Чему?..
— А тому, что у нас будет ребёнок. Он так давно желал этого, и я даже стала замечать, как он с каждым годом всё больше и больше охладевает ко мне… И он как мальчик был влюблён в меня сегодня…
— Вы сегодня сказали ему? — спросил он, переходя на «вы».
— Да, утром…
И они больше ничего не говорили, пока шли до дачи.
Он как-то не мог понять и осмыслить своего положения. «Как же это так? Ужели же он, этот толстый художник, не сомневается, что ребёнок не его? Вот глупый и жалкий человек! И как теперь вести себя с ним, с этим глупым рогатым мужем?..»
А Наталья Дмитриевна ни о чём не думала. Шла, опустив лицо, и улыбалась, и нельзя было понять, почему она так странно улыбается.
У решётчатой изгороди белой дачи они остановились. Он хотел зайти к Свинцовой, а она сказала:
— Сегодня я вас не приглашаю… Что-то нездоровится…
Протянула к нему руку и добавила:
— Вы, говорят, через день уезжаете?
— Да.
— Всего лучшего!.. Заходите к нам в Петербурге, муж дал вам наш адрес.
Уехал Суслин в Петербург, занялся работами и первое время забыл и о даче в Финляндии, и о Наталье Дмитриевне. Отнёсся к истории с её беременностью как к обычной лёгонькой интрижке. Был с нею — и жилось хорошо, и теперь нет её — и с глаз долой, из сердца вон.
Случайно встретился с художником Свинцовым в обществе архитекторов на каком-то докладе.
— А-а!.. Артемий Иванович, — обрадовался художник. — Что же это вы к нам не заглянете?.. А ведь у меня родилась дочка, неделю назад окрестили её, Леночкой назвали… Приходите, пожалуйста, жена будет очень рада…
Прошёл месяц и другой… Примчалась новая, весёлая, зелёная весна с белыми ночами, и он почему-то не решался побывать у Свинцовых. Белые ночи будили воспоминания минувшего года, и хотелось побыть с Натальей Дмитриевной наедине, ласкать её, целовать… И всё же он не решался пойти к чудаку-художнику. Не знал, как держать себя с ним, не знал, как встретит его она, не знал, как он впервые посмотрит на свою дочку… На свою дочку!.. У него есть дочка. Какое это странное, новое ощущение. Знал он и привычки счастливых родителей: притащат ребёнка показать гостю, будут ему расхваливать своё сокровище, а гость должен находить ребёнка и милым, и румяным, и Бог знает ещё каким, лишь бы слова гостя были приятны родителям.
Боялся и не шёл. Но вот как-то раз получил от художника приглашение письмом и решился и поехал…
Приехал к Свинцову около часу. Художник встретил его радушно, провёл в кабинет и притворил дверь в соседнюю комнату.
— Жена поехала в Гостиный… На дачу собираемся… То надо купить, да другое… Теперь ведь у нас больше забот: девочка родилась; то да сё… Подай ей, тоже ведь будущая личность!..
— Что же, большая она? — спросил Суслин, чувствуя, что что-то надо спросить и о дочке.
— Ого! Четвёртый месяц нам!.. Да-с, четвёртый месяц!..
Разговор о девочке оборвался. Суслину показалось, что художник умышленно заговорил о том проекте, доклад о котором они оба слушали в обществе архитекторов.
Где-то в глубине комнат послышался детский плач.
— Ага!.. Вот и Леночка проснулась!.. Вот я её вам сейчас покажу!..
Счастливый отец быстро метнулся в соседнюю комнату и через минуту принёс девочку в конвертике с оборочками и кружевами.
Протянул Суслин к девочке руку и даже произвёл губами какой-то неопределённый звук, зная, что с детьми говорят на таком особенном языке.
— Видите, какая беленькая, кудрявенькая, с голубыми глазками!.. А!.. Леночка, милёнок ты мой!..
И художник без числа принялся целовать дочку, так что та состроила кислую гримасу и расплакалась.
— Ну, ну, не плачь, белобрынчик ты мой, мальдашка моя!
Перестал папа целовать дочку, и девочка успокоилась.
— А!.. Смотрите, какая красавица! Леночки, ты красавица? Белобрынчик ты мой, голубоглазик!.. На вас, Артемий Иваныч, похожа…
Острые мурашки пробежали по всему телу инженера, и он опустил глаза. Свинцов с девочкой на руках быстро вышел в соседнюю комнату и быстро же появился вновь. Осмотрел смущённую фигуру инженера насмешливым взглядом и сказал:
— Да-с, на вас похожа, на вас!.. Да вы не смущайтесь!.. И было время, когда я вас хотел убить, а потом как собаку пристрелить… Да-с!
Художник стоял перед Суслиным с раскрасневшимся лицом. Выкатившиеся глаза его налились краской, и губы побледнели, точно опалённые его же словами.
— Хотел и вас, и её убить!.. А потом пришла мне идея отравить вам существование, так сказать, бескровным способом… Вот вы — отец девочки, а я не пущу вас приласкать её!.. Да-с, не пушу вас в детскую вашей же дочери!.. А?.. Ха-ха-ха!..
Отошедшее немного лицо художника снова начало наливаться кровью, и глаза запылали злобой.
— Да-с, вы — отец и не смеете войти в детскую своей дочки!.. Что?.. И ко мне не смейте ни ногой… Слышите!? Я и принял-то вас для того, чтобы сказать вам это. Жена моя вон там, в столовой. Я приказал ей сидеть у камина и слушать, что я вам скажу. А скажу я вам следующее: если вы или она будете назначать друг другу свидания — убью и вас, и её, и Леночку!.. А потом уже и с собой покончу!.. Слышите?..
Художник подошёл к двери в столовую, приотворил одну скрипнувшую половинку и сказал:
— Слышишь, Наташа?.. А теперь, — добавил он, обращаясь к Суслину, — а теперь, как говорится, «звольте вам выйти вон!..» Вон!.. Вон!.. И чтобы никогда у меня не бывать!.. И чтобы вы не смели при встрече со мною или с женою раскланиваться!.. Замечу — публично морду набью! На улице прибью, в театре, в церкви и то не пощажу!..
Он говорил и шёл за торопливо удалявшимся к двери инженером, — шёл, тяжело дыша и грузно ступая по паркету.
— Я отомщу вам… Да-с!.. Вот вы — отец Леночки, а не смеете войти в её комнату… Да-с!.. Потому, она — моя дочь, а не ваша!.. Ваша она и не ваша… Да-с!..
Художник стоял в двери в прихожую и насмешливо смотрел на инженера, руки которого дрожали, и он никак не мог попасть в рукав пальто. Свинцов помог Суслину надеть пальто и сказал:
— Помните же… Леночка — моя дочь!.. Моя, не ваша!.. Я её буду любить, целовать буду, ласкать, а вы будете жить, знать, что у вас есть дочь, и не будете её ласкать!.. Ого!.. Я отомщу вам!..
Эта сцена навсегда осталась в памяти Суслина. Точно околдовал его жирный художник своими словами, точно приворожил его к Леночке. И как будто каким-то неумолимым проклятием нависла над ним эта девочка, которую он не имеет права ласкать и целовать. Пусть бы лучше художник избил его у себя в кабинете, но лишь бы позволил бывать у него в доме, чтобы видеть Леночку… А теперь он живёт и мучится мечтою о Леночке. Его дочь эта, белокурая, голубоокая девочка, и он не может целовать её. Она даже не знает, что он — её отец, а не этот обрюзгший, толстый художник…
* * *
Последние годы он только издали решается смотреть на Леночку. По воскресеньям отправляется на Караванную и долго ходит мимо дома № 17. Ходит и ждёт, когда Леночка выйдет на улицу в сопровождении бонны.
Бонна — пышная блондинка с густыми волосами и с вздёрнутым носиком. Одевается она франтовато, и, когда Суслин идёт им навстречу и смотрит в ясные глазки Леночки, немка жеманно и кокетливо заглядывает на Артемия Иваныча и что-нибудь весёлое рассказывает Леночке по-немецки.
Иногда взгляд Артемия Ивановича встречается с простодушным и весёлым взглядом милой девочки, и горькое чувство укалывает сердце одинокого инженера. Так и хочется наклониться к девочке и сказать: «Милая моя Леночка… Здравствуй!.. Ужели ты не узнаёшь своего папу?..»
Смешно бы это вышло, а может быть, и грустно, почти трагично!.. Сказал бы он так Леночке, а та с недоумением посмотрела бы на «чужого дядю», а может быть, и шарахнулась бы в сторону. У неё уже есть папа — толстый человек, с седыми висками и с бородой, которая тоже седая. А какие игрушки он ей покупает! А как смешно, когда папа, — большой седеющий папа, — как мальчик начинает бегать по комнатам и играть с Леночкой! А летом на даче что он с нею делает!.. Научил Леночку играть в крокет, купил ей бильбоке, завёл на озере лодку с красными каймами по борту и даже лодку эту назвал «Леночкой». Большими белыми буквами выведено на носу лодки её имя. И Леночка, вообще-то ещё плохо умеющая читать, твёрдо знает семь букв в её имени, и этому научил её папа, большой толстый и седеющий папа.
Инженер Суслин летом особенно скучал по Леночке. Уезжает семья Свинцовых на дачу и увозит с собою белокурую девочку, и он прекрасно знает, где Леночка проводит лето: в белой даче, на холме, поросшем высокими соснами. Недалеко от белой дачи озеро, а на озере лодка с красными бортами, и на самом носу лодки белой краской выведено дорогое Суслину имя, милое, хорошее слово: «Леночка».
В воскресенье утром спешно едет инженер Суслин на Финляндский вокзал, садится в поезд, и ему кажется, что вот именно этот поезд, в который он сел, движется медленнее всех поездов в мире. Спешит он в знакомую дачную местность, к холму, на котором расположена белая дача, а поезд движется медленно. И сидят около инженера Суслина, и против него, и за ним неизвестные ему, чужие люди. Надоедливый, плоский разговор этих людей и противный их смех… И всё скверные рожи, чужие, холодные, чопорные, скверные рожи!.. А в представлении рисуются образ милой Леночки, и её белокурые волосики, и её светло-голубые глазки, милые глазки…
