Переставляет на столе бутылки. Берет в руки скальпель.
Задумчиво смотрит на него.
И вот допрыгался. Кошка скребет на свой хребет. Третий год занят назойливой прозой. Нате вам, пора в писательский лепрозорий! Три четверти новоявленных шедевров написал на коленке: в метро, в автобусе, на скамейке. На скамейке запасных гениев. У русской литературы до хуя претендентов. Только успевай выбирать. Такая она блядь. Дома почему-то не пишется, какие-то важные дела находятся; граф не граф, а мусорное ведро на помойку надо вынести, за продуктами сходить. Опять твою мать. Воздух затхлый, спертый, как все остальное в нашей стране воров и воришек, Кроликов и Наташевич, понятно, любят свою вонь нюхать. А у меня сердечно-сосудистые проблемы, хоть и в самом начатке. Вот и нога правая пошаливает, даром, что спортом занимался. Ни носка тугого с резинкой, ни обуви тесной не приемлет. Воротник рубашки давно не застегиваю, мозговые артерии пережимает. А всю юность проходил в обязательном галстучке. Яппи преждевременный. Не вовремя вылупился. Что ж, вот залупу и отбил, вся в мозолях. Сноб был, медик-модник, только сейчас опустился. Неделями не бреюсь. Вот полбороды оставил. Зачем? Графское происхождение и интеллектуальное достоинство в обрамлении не нуждаются,
Кому это я говорю? Самому себе, мудаку хуеву. Пролялякал, пропиздел почти всю жизнь. Не то что "нобелевки", сраной комсомольской премии не удостоился, гений генитальный. Сменил уйму профессий, получил три с половиной высших образования, как только не спятил и в психушку не попал, поразительно. Впрочем, все равно обосрался ещё в начале пути.
Горько смеется.
Вчера встал в 9. Шлялся. Зашел к соседке. Играл на фортепьяно, без толку. Вернулся домой. Позвала Валерия, собралась приехать, мила, обедали, ездили за город.
Остались одни воспоминания. Нет ни накоплений, ни ренты, ни акций, ни даже надежды на предстоящую справедливую пенсию, которая, увы, своим месячным рационом едва ли насытит хотя бы один рядовой день. Что ж, известно, что наиболее расточительны именно нищие и бомжи, напротив же миллиардеры (особенно заокеанские) скрупулезны и бережливы до скупердяйства.
Возможно, виновата моя природа. Когда ещё отроком щедро и безоглядно шагнул я в мир вымысла и как говорится нынче - в мир виртуальной реальности, да так и остался на одинокой дороге никуда. Впрочем, у этой замысловатой дороги есть своя прелесть: она то вьется сельской тропинкой по луговому разнотравью или колосковому златополью, приятно холодя/согревая (выберите сами) босые ступни, то вдруг каменисто змеится вдоль грандиозных обрывов, а то усаживает за руль иномарки или сажает в седло старенького провинциального "велика", услужливо стелясь укатанной до зеркального блеска асфальтовостью.
Понижает голос.
Частично виноваты в моей слабости незабвенные родители, разошедшиеся ещё до моего рождения. Отец мой, бравый строевой офицер, убыл выполнять армейский и боевой долг, да так и застрял в неизвестности, сраженный в голову осколком вражеской мины. А мать моя, оперная дива, сходившая с театральной сцены только для того, чтобы превратить в подобие оной любые другие житейские подмостки, почти сразу же передала меня с рук на руки своей матери, доктору биологических наук, занятой почти всю сознательную жизнь важнейшей проблемой онтогенеза кольчатых червей и сдавшей меня без долгих раздумий в загородный интернат с преподаванием ряда предметов на китайском языке, от которого у меня осталась только идиосинкразия на звучанье любых колокольчиков и частый ступор при пользовании любыми столовыми приборами при еде кроме палочек и, пардон, голых рук.
Берет в руки скальпель. Примеривается им в чему-то на тарелке.
И с отвращением откладывает в сторону.
Между прочим, жена моя, Варвара Степановна, преподаватель античной философии, давно считает, что я просто придуриваюсь и манкирую общественными обязанностями в силу слабой организации присмотра за беглыми рабами патриотизма и прогресса,
Мы редко общаемся с супругой последнее время. Просторная квартира позволяет, к счастью, иметь отдельные спальни. Это тебе не на диванчике, без простыни ютиться, выброшенному из супружеской постели за поздний приход домой. Дети наши давно живут отдельно. Сын-дипломат обретается в Париже, чуть ли не на Елисейских полях. Кстати, Варвара Степановна ведет с ним интенсивную постоянную переписку, касающуюся в основном насущных нужд, требующих от меня, увы, ежемесячного вспомоществования великовозрастному чаду. А дочь Лиза учится в аспирантуре в консерватории. Она пошла, что называется в бабку (мою мать), имеет редкий тип голоса, не то контральто, не то сопрано. Зато навещает нас чуть ли не еженедельно и, возвращаясь вечером со своих работ-прогулок, я сразу же натыкаюсь в передней то на серебристую норковую шубку, то на элегантный антрацитовый плащ и часто не могу пройти мимо, не коснувшись хотя бы кончиками пальцев наэлектризованной поверхности очередного модного одеяния, дабы сухой щелчок разрядки вернул меня в теперешнее убогое время из волшебно преображенных воображением идиллических дней, когда дочь Лиза была восхитительной крохой, а я (хотя бы только для нее) всемогущим великаном, и единство отца и детеныша не нуждалось в специальной детализации и декоре.
Повышает голос.
Вчера встал в 8. Делал гимнастику. Читал Пушкина. Обедал. Поехал к Валерии. Она играла. Очень мила. Болтала про наряды и инаугурацию. У неё есть фривольность. Приезд мой был неловок, как будто обещал ей что-то. Но я опять отвлекся.
Успокаивается. Говорит обычно.
Сейчас Лиза холодно смотрит сквозь меня стеклянно-серо-голубыми градинами и легкими касаниями напудренной щеки (чтобы ненароком не испачкать помадой) скользит по моей всегдашней небритости и равнодушно осведомляется:
- Как ты? Здравствуй, папочка.
И это "папочка" звучит как наименование картонной принадлежности для складывания ненужных бумажек. Она уже не рвется со мной в традиционное воскресное путешествие по любимым детским злачным местам, как-то: паркам культуры и отдыха, театрам, игральным автоматам, заканчивающееся непременным посещением очередного столичного ресторана с поглощением всевозможных вкусностей и особенно паюсной и зернистой икры, до которой она была чрезвычайно охоча. Нынче и я уже забыл, какому же цвету рыбного лакомства отдавала предпочтение Лиза. В этом вопросе лично я давно консерватор и революционные сполохи стараюсь переадресовать благоверной, которая настолько пламенная энтузиастка, что легко может за один присест умять пару-тройку дальневосточных консервов.
Пробыл вчера целый день один дома. Василий не захотел ехать к Валерии. Ревнует, сердечный. Только кого к кому? От этого я не поехал. И пребывал в беспомощно вялом расположении духа.
Главной новостью последних дней стал неожиданный телефонный звонок Полины Фрадиной, давней знакомой Варвары Степановны. Полина, в недавнем прошлом врач-гинеколог, а ныне "новая русская", глава и создательница турфирмы "АБЦ", исчезла с нашего семейного горизонта лет пять тому назад, а до того вносила постоянно изрядную долю переполоха в устоявшийся семейный уклад.
Вздыхает. Снова пьет вино.
Разбудил меня приезд Кроликова. Лысый карлик отращивает бороду и выглядит это не столько забавно, сколько неопрятно, Впрочем, он неглуп и исповедует нетрадиционные мысли. Временами я начинаю думать об его нетрадиционной ориентации, то-то литературная карьера его пошла в гору. Да и жена его, похоже, порозовела с годами. К ужину приехала Наташа, часто и много щебетала о новом немецком поклоннике. Совсем опротивела мне. Напоминает мне Юлю, уехавшую в Израиль со стойкой мечтой о панели, на которой денег куры не клюют. Черные дела, черные мысли, прости меня Господи!
До Нового года осталось уже меньше двух недель. Экзотичные оцепенело-сковывающие морозы в Москве сменились кисельной оттепелью. То-то у меня уже какой день ломит поясницу, мелькнула мысль, а ведь я прихватил её на глазах изумленной публики. Не так ли?
Замечательное время наступило, страна! Наконец-то определились с гимном, гербом и знаменами. Можно вполне обойтись диалогом с самим собой и духовно плюнуть на череду правителей России, общим лицом которых стало явное отсутствие интеллекта. Сказать больше означает поставить себя в ряды очередного опального генерала или юридически подкованного "думца", что интеллигенту во втором поколении и потомственному дворянину, графу как никак, на самом деле строго-настрого запрещено. Так называемым общественным мнением.
Ну и времечко наступило! Очаровательное тудейко, растуды его в качель! Зарплату не платят в срок, чего уж мечтать о гонорарах! Издали мои переводы Набокова, дальнего моего родственника, между прочим, а договор не заключен и ставка неизвестна, Ясное дело, надуют. А власть жмет, скоро за воздух налог введут, за воду же давно платим. И последняя, что теплая, что холодная, все дорожает. Оглянитесь, везде одно и то же. Иногда мне кажется, что я сплю наяву или грежу.
