Подъезжая к селу Осмутинскому, со мною встретилось десятка два подвод, возвращавшихся порожняками. Лица, одежда и самая упряжь показались знакомыми. Громко сказанные слова: ен (он) и яны (они) сразу объяснили мне, что это за люди и почему показались знакомыми.
- Здравствуйте, братцы! Вы курские?
- А курскаи, усе (все) как есть курскаи. А твоя милость откелича? С наших сторон, что ли-ча? - посыпались вопросы.
- Нет, братцы, я орловской, только долго жил в Курске.
- Орловской, ето значит сусед, усе едино. - Ребята, снявши шапки, побросали телеги и обступили повозку. Молодые парни, по курскому обычаю, молча разинули рты (признак особого внимания). Душою я невольно перенесся на родину.
- Давно вы переселились?
- Дамно. Годов тридцать есть; ети усе понародились здесева; я мальчонкой пришел, - отозвался мужик постарше. - Стариков много примерло, а кое-какие ешшо есть.
- Где же вы живете?
- А тут поблизости, версты четыре.
- И где четыре! ня буде четырех, - три.
- Я табе говорю, четыре.
- А я табе говорю, три. Спор поднялся".
Полковник Турбин заинтересовался земляками и велел свернуть в их деревню, которую они назвали "Плетнево", потому что выселены из села этого наименования в Курской губернии. Описав весьма живо, кратко и картинно свой въезд в село и изменение в костюме курян в Сибири, автор так описывает их тоску по родине.
"Поместившись в большой и довольно чистой горнице, я стал расспрашивать о житье-бытье, и мне рассказали вот что:
- Таперича ничего, как будто попривыкли, а попервоначалу - беда. Пуще всего бабы голосом голосили. У нас они, сам знаешь, привыкши два раза в год к Владычице, Знаменью Коренской божьей матери ходить, а здесь етаго заведения нетути - ну и тосковали. Другое, опять наша сторона садовая, а здесева нет табе ни яблочка, нет табе ни дульки, - етим скучали. Веришь ли, отселева баб пять, должно быть, у Коренную, к девятой пятнице ходили. Что ж, бог привел, поворотились. Пробовали мы и яблони садить, семечками, стало быть; взойдеть, растеть, а там пропадеть. Что будешь делать. Климант такой, что ли-ча? А вот насчет хлебушка - ничего, земля уродимая. Пашаница растеть, рожь, только настоящей аржи тут самая малость, больше ярица. Скус тот же, а силы нет. Насчет скотинки тоже слободно, а чтоб лошадей крат, как по нашим местам, здесева че слыхать.
- А каковы соседи?
- Всякие есть: и худые и добрые... Насчет сибирских, мы их чалдонами дразним, больше чаями занимаются, а работать не охочи. Иные живут справно, а есть и нищета. А то вот недалеко новоселы калуцкие: к пахоте непривычны, народ лесной, то бедуют, то есть так бедуют, что боже мой!..
Подали самовар, и, нечего греха таить, кажется, не чищенный со дня покупки.
- Э, да вы чай пьете?
- Нет, мы к нему непривычны; молодые стали баловаться. Его мы больше про чалдонов держим: яны без етаго не могут.
- А чалдоны у вас часто бывают?
- А то как же? Известно, по-суседски: хлебушка когда купить, когда взять до новины.
- Разве у них нет хлеба?
- Есть, как не быть, да все меньше супроти нашего, им так не спахать: мы на том стоим".
В этой заботе о хлебе притупляются и со временем врачуются или гаснут порывы nostalgiae {тоски по родине (греч.)}, и переселенец становится старожилом, а потом и туземцем, которого новые пришельцы, в свою очередь, станут дразнить чалдоном, а он их считать необразованными мужиками.
Удивительная эта привилегия нашего русского человека слыть образцом невежества даже среди своих же братий, которые имели случай только обазиатиться, и у г. Турбина очень много чрезвычайно интересных наблюдений над этими пионерами русской цивилизации в Сибири, но мы уже остановимся на том, что рассказали. Кажется, и этого довольно для того, чтобы дать понятие об этой книге тем, кто ее не читал, но может прочесть с большим для себя удовольствием и с пользой.
Недавно нам довелось сказать в "Русском мире" несколько сочувственных слов в похвалу превосходным народным сценам П. И. Мельникова и указать, что не народный жанр в повествованиях этого рода опостылел читателям, а опостылела манера жанристов Успенских, Левитова и других, прослывших за специалистов в изображении народных сцен, тогда как их справедливее, кажется, просто считать специалистами для сочинения сцен нелепых и безвкусных. Теперь же мы очень рады возможности, говоря о книге С. И. Турбина, еще раз показать, что народные сцены могут быть и интересны и приятны, если у автора, который их рассказывает, есть настоящая наблюдательность, положительный ум и добрая воля оглядеть "Ивана Ивановича кругом", а не с одной той стороны, откуда он пошлее, злее и отвратительнее.
Материал все тот же самый, но что под пером гг. Мельникова и Турбина, а еще более под пером гр. Льва Н. Толстого выходит занимательно и прекрасно, то под другими перьями нередко становится безобразно и поистине отвратительно. В чем же тут секрет? Очевидно, в том, что народные сцены хороши, когда они пишутся людьми сведущими, талантливыми и чуткими, но сцены эти отвратительны, когда они сочиняются холодными паяцами, которые всегда имеют свойство надокучать своим кривляньем всякому, кто еще не извратит своего вкуса до того, чтобы предпочитать художника фигляру.
ПРИМЕЧАНИЯ
СТРАНА ИЗГНАНИЯ
Впервые опубликовано в газете "Русский мир", 1872, Л 119, 9 мая, за подписью: "Н. Лесков". Впоследствии не перепечатывалось.
"Страна изгнания" является рецензией на книгу: С. Турбина и Старожила. "Страна изгнания и исчезнувшие люди. Сибирские очерки". СПб., 1872. Лесков касается лишь очерков Турбина "Страна изгнания", имеющих подзаголовок "От Осы до Иркутска". Упоминаемые в рецензии встречи с бродягой и с переселенцами приводятся в очерке "От Тюмени до Омска", рассказ о поляке - в очерке "От Омска до Томска". Первоначально очерки Турбина печатались в "С.-Петербургских ведомостях" в 1863 - 1864 годах.
С беллетристом и драматургом Сергеем Ивановичем Турбиным (1821 - 1884) Лесков был знаком и лично. Колоритный портрет этого литератора дан в книге А. Н. Лескова. По его свидетельству, Лесков считал Турбина "нигилистом чистой расы" и "вывел, значительно смягченным, в романе "На ножах" в лице майора Форова" (А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 232). Позднее о Турбине Лесков писал в очерке "Досуги Марса" ("Русская мысль", 1888, Л 2). См. также письмо 55 и примечание к нему.
Стр. 172. ...памятник в Новгороде открывают... - Речь идет об открытии в Новгороде в 1862 году памятника тысячелетия России работы скульптора М. О. Микешина (1836 - 1896).
Стр. 174. ...оболганный и облаянный, а 1а Глеб Успенский... Впоследствии Лесков изменил свою оценку творчества Г. И. Успенского и положительно отзывался о его произведениях. Так, в рассказе "Интересные мужчины" (1885) Лесков характеризует Глеба Успенского как "одного из немногих литературных собратий наших, который не разрывает связей с жизненною правдою... от этого беседовать с ним всегда приятно и очень нередко - даже полезно" (наст. изд., т. 8, стр. 55). См. также теплый отзыв об Успенском в заметке "Три первоклассные писателя" ("Петербургская газета", 1885, Л 45). В 80-х годах устанавливаются личное знакомство и переписка писателей (см. Г. И. Успенский. Собрание сочинений, т. 9, стр. 383).
Стр. 177. ...в похвалу... народным сценам П. И. Мельникова... Возможно, имеются в виду отзывы В. Г. Авсеенко, ведшего в "Русском мире" (за подписью: "А. О.") обозрение "Очерки русской литературы", о романе "В лесах" ("Русский мир", 1872, ЛЛ 84, 1 апреля, и 116, 6 мая); там же и в других заметках содержатся выпады критика по адресу демократической литературы.
