Старик с суеверным страхом глядел на цветы. Невольно под обаянием рассказа и мною овладело какое-то неприятное чувство, между тем страстное желание сорвать хотя один из этих роскошных пятилистных цветов не оставляло меня в покое.
— Мало ли что брешет выживший из ума старик, — заметил Венедиктов по-русски, — сорвем по цветочку на память, да и поедем домой.
И, послушав его, я сорвал себе и ему по цветку. Когда вернулся взбиравшийся в руины Джим, я и Венедиктов спрятали сорванные цветы в шляпы; наш поступок был им не замечен.
— Если вы, молодые господа, желаете, можно посмотреть и руины, — заметил он и предложил подняться выше.
Мы охотно согласились и, карабкаясь по крутому скату, начали взбираться в старую крепость.
Первым наверху очутился я и с восхищением стал осматривать расстилавшиеся кругом меня живописные виды.
Глубокий ров, из которого я поднялся, сплошно усеянный красными цветами сверху, еще более казался наполненным кровью. Странное чувство отвращения при этом сходстве заставило меня обратить внимание на другую сторону холма.
Бесконечная панорама возделанных полей красивою лентою убегала вдаль.
Я невольно залюбовался ею, как вдруг внезапный крик проводника заставил меня быстро оглянуться назад.
Венедиктов, уже достигнувший вершины холма, оступившись, быстро катился книзу, тогда как продавец баллад, крича, звал меня на помощь.
Подобное падение не могло принести много вреда моему приятелю: густая трава ската смягчала падение его, и я не беспокоился о нем.
Он быстро скатился в ров и черным пятном выделялся на кровавом ковре.
— Ну, Вася, вставай, полно валяться! — крикнул я ему сверху. Но Венедиктов оставался неподвижным.
Видя, что мой приятель мне не отвечает, я быстро спустился из развалин в ров и бросился к нему.
Венедиктов, несмотря на мои толчки, не двигался. Предполагая, что он в обмороке, я старался привести его в чувство.
Увы, мои усилия были напрасны: Вася не подавал признаков жизни, и когда я, с помощью проводника поднял его, небольшая струйка крови, бежавшая из левого его виска, объяснила нам печальную истину.
Венедиктов был мертв.
При своем падении, он ударился во рву головою об лежащий там камень, последствием удара была смерть.
Кроме этого большого камня, во рву не было другого. Несчастный случай заставил его как будто нарочно упасть именно в этом месте.
При падении, шляпа свалилась с его головы и роковой, сорванный им цветок валялся около него, своим завялым видом обращая на себя внимание проводника.
— Не послушал меня господин, сорвал цветок, — грустно проговорил старик, — несчастье его и постигло.
Все еще словно не веря тому, что за минуту перед этим полный сил юноша лежал перед нами холодным трупом, мы с проводником, осторожно подняв Бенедиктова, понесли его в город в гостиницу.
Приглашенный врач подтвердил нам смерть моего приятеля.
Мне было жалко его, как постоянного спутника и товарища, но горе в молодые годы забывчиво и я скоро забыл о земляке, скрасившем первые месяцы моего скучного пребывания в Англии. Была ли здесь случайность, отомстил ли сорванный цветок за себя, — решить невозможно, это вне наших понятий, хотя вы, люди новейшей формации, несомненно улыбнетесь на это. Сохранившийся у меня цветок до сих пор приносил мне только счастье, вы это сами знаете, и горя мне приходилось испытывать мало.
— Вот, посмотрите, — продолжал хозяин, доставая из письменного стола коробку со стеклянной крышкою.
Совершенно высохший цветок лежал в коробке. Цвет его, цвет человеческой крови, — сохранился превосходно.
— Вот и вся моя история, — заключил хозяин, пряча снова в письменный стол коробку с цветком. — Рассказанный вам мною эпизод юных лет, хотя может быть и мало интересен, но справедлив.
Гости прихлебнули из чашек ароматный кофе и молча согласились с Максимом Ермолаевичем.
1899
