И совсем недавно, через тридцать с лишним лет получил по весьма приблизительному, сымпровизированному адресу письмо от кандидата технических наук Джонни Мариусовича Торелли, проживающего в Москве по улице Черняховского. "Обнаружил тебя по портрету в книжке, - крупным, стремительным почерком писал он. - Опознал сразу: ты и тогда носил очки, ги тогда у тебя были залысины. Теперь в слове "залысины" снял две первые буквы и опять получился ты... Будешь в Москве - непременно объявись, непременно встретимся. Надеюсь, ты не позабыл нашу голубятню с безыдейными амурами, неимущего Графа и могущественного Аспирина? Мы с ним, кстати, до сих пор не можем понять, как ты улизнул от нас без клички..."
Первый раз я позвонил Джонни месяц назад, - приятный женский голос ответил, что муж в командировке, вернется днями. Препятствие укрепило желание: нынче с утра пораньше позвонил снова, на звонок отозвался сам Джонни Мариусович. Сначала посыпались междометия и восклицания, потом выяснилось, что кандидат наук опаздывает на службу, после чего и последовало четкое категорическое предписание: сидеть вечером в гостинице и терпеливо ждать.
Человека, который стремительно вошел в номер и, сдернув кожаную перчатку, так же стремительно выкинул навстречу руку, я узнал потому, что ждал его, и, совершенно определенно, безучастно прошел бы мимо, встреться он на улице. Даже не оттого, что изменился, постарел, как все мы; не оттою, что был солидно одет - серого каракуля, с козырьком шапка, серое же, с меховым воротником пальто, - он и в студенчестве следил за одеждой потщательней, чем мы. Не узнал бы прежде всего из-за холеной бородки и небольших, пробритых над губой усов, также ухоженных и немного пижонских что ли. Бородка и усы были светлые, и поэтому его импортно-угольные брови и горячие блестящие глаза казались еще чернее.
- Здравствуй, здравствуй, удачливый дезертир от науки! - голосом прежнего Джонни сказал этот солидный респектабельный человек, и тридцатилетний прогал сразу исчез, и темпераментная скороговорка, все переиначивая, заставляла двигаться, переодеваться, спешить. - План меняется. Соотнесся с Семеном: велено в девятнадцать ноль-ноль явиться к нему. Есть повод собрать студенческий мальчишник. Супруга его с дочерью у тещи.
Моя драгоценная половина по сему поводу тоже не едет - дипломатия! За обретенную на сегодня свободу заплатил обязательством доставить тебя не позже, чем завтра, на предмет знакомства. А ну - в темпе, в темпе!
Ускоренный и не очень последовательный взаимообмен информацией происходил в черной "Волге", пока мы ехали по улице Горького и Ленинградскому шоссе. Начался же он сразу, едва вышИи из вестибюля гостиницы и направились к машине.
- Относительно экипажа на мой счет не заблуждайся, - оживленно балагурил Джонни. - Не собственный и даже не персональный. Принадлежит нашему НИИ, раскатывают на нем замдиректора и тетя Паша - курьер. В экстренных случаях вымаливает и наш брат, научный сотрудник. Семен предлагал свою - я отверг: самолюбие взыграло!
- А у Семена - персональная? - пошутил я.
- Господи, ну конечно! - удивляясь моей наивности, подтвердил Джонни. Семен, брат, - фигура! Говоря обобщенно, не над одним нашим НИИ шефствует. А я в НИИ - винтик, ведущий одного какого-то направления. Семен!..
Семен, милый ты мой, на третьем курсе первым по институту сталинским стипендиатом стал! И меня, как я ни отбивался, на свое повышенное довольствие поставил.
Нет, Джонни не разыгрывал, говорил он серьезно, с гордостью за товарища, - я ошеломленно спросил:
- Но ведь ты же - кандидат наук?
- А он - доктор наук! - окончательно прихлопнул меня Джонни. И еще профессор вдобавок, кроме всего прочего, майорам и полковникам лекции в академии читает.
Осваивая обрушенные на меня сведения, я только головой мотал; машинально отметив, что поток машин притормозил-придержал нас у Елисеевского гастронома, спохватился:
- Может, выпрыгнуть - прихватить чего-нибудь?
- Хочешь, чтобы нас с лестницы спустили? - иронически вопросом на вопрос отозвался Джонни. - Он и это может. Семен все может!..
Мелькнул новый пристрой дома "Известий", остался слева за мостом Белорусский вокзал, а я все пытался разобраться, понять, чем же и почему поразил меня рассказ Джонни? - сам он, подавшись вперед, негромко договаривался о чем-то с шофером. Только ли тем поразил, что Семен стал ученым, что у него высокие степени и звания?.. Конечно, в какой-то мере и этим - непросто, зная лишь исходные условия задачи и совершенно минуя долгое, сложное решение, сразу осмыслить конечный результат-ответ. Но больше все-таки не этим: за прожитые полвека был я свидетелем метаморфоз и подиковиннее, с такой амплитудой взлетов и падений, что диву давался!
Нет, меня всегда занимало и занимает, как это мы, люди, сплошь и рядом, если еще не всегда, ошибаемся в оценке ближнего - принимая подчас мишуру за суть, аплодируя пустобреху на трибуне и не понимая, что сидящий рядом молчун и есть созидатель; что колокольный звон - не сам колокол, что, наконец, с треском-блеском взлетевший фейерверк - не тот огонь, который варит сталь и согревает путника в дороге. В молодости, вероятно, ошибаемся по врожденной юношеской близорукости, когда в фокусе полагают прежде всего самого себя, что, в общем-то, естественно и проходяще; в старости - все меряя собственной, устоявшейся и жесткой меркой и мрачновато торжествуя, что под нее почти ничего не подходит. Исключение, по-моему, составляют разве что провидцы и дети:
и тем и другим все ясно, как дважды два...
- Джонни, а где вы оба были в войну?
- Да там же - в Ленинграде. Все девятьсот блокадных деньков. - Джонни ответил в своей манере, хотя слова несли иной, не шутливый смысл. - С той лишь разницей, что Семен и ломал ее, блокаду. А я кантовался на оборонно-земляных спасательных работах. Да, ты знаешь, что наше общежитие бомбой разворотило?
- Это знаю, Джошш. На его месте теперь сквер - бабушки внуков в колясках прогуливают.
- Вот, вот...
Поморгав фарами, "Волга" вошла в белый расчищенный двор и пропустила сияющую лаком министерскую "чайку".
- Видишь, и Семен прибыл, - кивнул Джонни.
- В "Чайке"? - усомнился я.
- Конечно. - Джонни покосился на меня, рассмеялся: - Что, никак не укладывается? Привыкай, привыкай...
Бесшумно сработал лифт; Джонни уверенно нажал кнопку, и массивная, обитая коричневым дерматином дверь тотчас открылась.
- Милостиво прошу, - басовито пригласил голос, вроде бы знакомый.
И все же в первую секунду мне показалось, что ошиблись адресом, квартирой.
Я ожидал встретить Семена, - посреди просторной прихожей, сматывая с шеи белый шелковый шарф, стоял высокий, стриженный под "бокс" генерал.
Недоумевая, я посмотрел на его красные лампасы, на целый планшет орденских планок, на широкие погоны с двумя звездами на каждом, столкнулся взглядом с внимательными серо-голубоватыми глазами, в которых вдруг улыбчиво проступила цепкая хитреца, и лишь тогда убедился, что генеральское обмундирование действительно надето на Семена.
Обоюдное узнавание длилось мгновение, Джонни прервал его:
- У их превосходительства опять горлышко болит? - с подчеркнутым участием спросил он.
- Отстань, - добродушно усмехнувшись, попросил Семен. - Дай с пропавшим поздороваться.
Он легонько притиснул меня к себе - словно для того, чтобы еще раз, вблизи, разглядеть, и так же легонько оттолкнул. Остался удовлетворенный осмотром.
- Ну что ж, не считая некоторой неизбежной амортизации, - ничего еще, ничего. Держимся!
Вблизи и я заметил, что годы также не обошли и Семена: почти начисто срезанные виски серебрились, и некупленное серебро это забило первородную рыжинку; в серо-голубоватой глубине глаз исчезла былая простоватость деревенского парня - теперь, всякого навидавшись, они смотрели спокойно и зорко и немного устало; разве что большие добрые губы и остались от прежнего.
- Ты бы хоть напомнил, как тебя по батюшке? - спросил я, почувствовав, что избегаю, затрудняюсь обращаться к нему по имени.
- А ты что ж, забыл, как меня звать? Тогда напоминаю: Семен, - Вводя нас в гостиную, генерал усмехнулся: - Кстати, и сам - как в песне - на большее ты не рассчитывай.
- Семен Митрофанович, - немедленно подсказал Джонни, устроившись в удобном низком кресле. - В управление вызовут, только и слышно: Семен Митрофанович, Семен Митрофанович! И тоже - в очередь на прием.
"Здравия желаю, Семен... Трофаныч!"
- А ты хотел бы при посторонних - Сенькой, что ли? - шутливо-насмешливо выговорил Семен. - Я ведь в официальной обстановке всю твою тезоиностранщину тоже полностью называю.
- Ладно, принято, - миролюбиво согласился Джонни и нетерпеливо попросил: - Ну, показывай, похвастай!
Уравновешенный, невозмутимый генерал вдруг смутился, широкие золотые погоны его в замешательстве поднялись и опустились.
- Ну вот еще!
